Имгри предложил мне в помощь людей, но я отказался. И это ему не очень понравилось. Думаю, ему не хотелось, чтобы у его посланца было слишком много свободы.

— Отправиться в одиночку, — произнёс он, — слишком большой риск.

— В одиночку, лорд Имгри? Посмотрите на меня. Спросите у любого в этом зале, считают ли они меня за человека? Вы и сами выбрали меня из-за моего наследия. Так позвольте мне отправиться без эскорта, как будто во мне и в самом деле та кровь, которая, как вы считаете, должна течь по моим венам. Я буду путешествовать не скрываясь, и пусть удача благоволит мне. Что смогу — я выполню. Обещать ничего заранее невозможно.

Он должен был признать, хотя и неохотно, что я говорю правду. Не был он и скупым. И когда мне предложили, я не отказался от кольчуги, меча и шлема, выкованных из найденного в Пустыне металла. Всем известно, что это — самый лучший из известных сплавов, равного которому при изготовлении высококачественного вооружения пока не найдено.

Потом я выбрал трёх коней из предложенных мне. Они были из восточных Долин (их численность теперь была очень невелика), и здесь, на западе, ими редко пользовались. Я не хотел брать выращенных в горах, потому что в Пустыне нужны лошади выносливые и стойкие, а не привыкшие к обильным водам горных ручьёв, лошади, которые могли бы переносить жару и недостаток фуража и питья.

Потому я и выбрал тех, которыми пользовались в Пустыне. Чуть выше ростам горных пони, сухопарые, с длинными шеями, что отличало их от прочих; глаза непривычно огромные, с густыми ресницами, которые давали достаточную защиту от ярких лучей солнца и ветра. Копыта пошире, чем у обычных коней, что хорошо для ходьбы по зыбучим пескам. Они имели репутацию существ норовистых, и их каждую ночь нужно было стреноживать, либо привязывать.

На двух из них я намеревался попеременно скакать, а третью использовать в качестве грузовой. Мне потребовалось четыре дня на тщательные приготовления и выбор провизии. По ночам мне больше ничего не снилось.

Я отказался от карты, которую мне показывал Имгри при нашей встрече. Её составляли, основываясь на словах охотников, но им нельзя было полностью доверять, поскольку они всегда с ревностью относились к своим источникам информации.

Дорога Изгнанных, по которой путешествовали мы с Ривалом, вела на север. И дорога, по которой я добрался к месту, где творили свои чёрные чары моя мать и Роджер, также вела в том направлении — заброшенная и безлюдная. Если ещё и оставалась какая-нибудь жизнь в Пустыне, то, я это чувствовал, где-нибудь я наверняка обнаружу её… хотя Прежних нельзя оценивать по нашим меркам. Но им ведь всё-таки тоже нужны вода, какая-то пища, укрытия получше, чем эти руины.

Поэтому я решил отправиться прямо на запад, вначале следуя по едва заметной тропе, проложенной охотниками, которые доставляли Имгри металл для перековки.

Я выехал ранним утром, ни с кем не попрощавшись. Накануне ночью я в последний раз встретился с Имгри. Он снова говорил о настоятельной необходимости передать предупреждение о вторжении какому-нибудь вождю, кого только мне удастся обнаружить, — в полной уверенности, что где-то в тех неизвестных землях на западе действительно находится то, что ищут захватчики. А потом Имгри даже не пришёл проводить меня — кто я такой для него, всего лишь инструмент для осуществления его целей.

Завершится моя миссия удачно — хорошо; если же нет… Что ж, он сделал всё, что мог.

Конь, на котором я выехал, вначале заартачился было, но, когда лагерь остался уже далеко позади, успокоился, а другие две лошади, которых я держал на привязи, были вполне послушны. Все они время от времени высоко вскидывали головы и втягивали воздух через красноватые ноздри, словно пытаясь определить какой-то запах, имеющий для них особую важность.

Так мы путешествовали четыре дня, и последние три из них — по пустынной местности, кое-где поросшей кустарником, когда конь, на котором я скакал, издал ржанье, напоминавшее более жуткий пронзительный вопль. Остальные две лошади незамедлительно ответили ему, и эти дикие звуки эхом прокатились по остроконечным холмам, тесно обступившим дорогу с обеих сторон, так что давно уже казалось, что двигаемся мы в непроглядных сумерках. Сомкнувшиеся вокруг нас стены становились всё более и более высокими, а затем две скалы соединились верхушками, образуя арку, в которой, несмотря на день, царил полный мрак.

Мой конь перешёл на быструю рысь, и я даже не пытался его сдерживать. Остальные лошади в свою очередь тоже увеличили скорость бега. Мы пронеслись через туннель с неровными стенами и выскочили на другую сторону, в настоящий яркий свет дня, не то что в последние несколько часов.

Вот она, Пустыня! Дорога пропала, одни лишь голые камни, иногда пересекаемые то тут, то там струйками грубого песка. Голая равнина стелилась до самого горизонта. Вдали какие-то тени сливались с небом, и мне показалось, что это, должно быть, горный хребет. Его-то я и наметил для себя в качестве ориентира.

Лошади, которых я вёл на привязи, больше не хотели плестись позади, подтянулись и теперь скакали по обе стороны от меня, подстроившись под темп бега моего коня, будто на них также скакали всадники, готовые к кавалерийской атаке. Я подумал, что они чувствуют себя как дома в этом краю и, наверное, возможно по их поведению получить предупреждение о других формах жизни, которые могут здесь нам повстречаться, хотя кто или что могло жить в местности, подобной этой, я и предположить не мог.

Солнце ещё стояло высоко в послеполуденном небе, но я уже разбил лагерь, потому что лошади первым делом направились к провалу в земле, расщелине, на дне которой, вытекая прямо из скалы, струился грязноватый ручеёк, пересекая впадину лишь для того, чтобы вновь исчезнуть в прожорливой земле. Однако по обе стороны его росла трава и несколько невысоких кустов. Из ближайшего стрелой взлетели несколько крылатых существ и умчались ввысь с весьма большой скоростью, но я успел рассмотреть, что перья у них чёрного цвета, а головы, свисавшие вниз на странно изогнутых шеях, красно-коричневые, будто только что ощипанные.

Их писклявые крики были такими же неестественными, как и вопли лошадей, и они кружили над нашими головами, не скрывая своей ярости, что их потревожили. Мне не понравился их вид. Что-то зловещее чудилось в их чёрных телах и голых головах.

Что собрало их здесь, стало ясно через несколько секунд: я учуял тошнотворный смрад чего-то мёртвого, и мёртвого уже долгое время, а мой конь полуподпрыгнул, полусоскользнул вниз к краю воды.

Он глубоко погрузил свою морду в воду, другие две лошади поспешили за ним. Я выскользнул из седла и торопливо привязал поводья к ближайшему кустарнику. А затем, хотя мне и не хотелось этого, направился посмотреть, что же такое там лежит, что привлекало этих так и не переставших пронзительно кричать птиц.

Пылающее солнце и клювы птиц сделали свою отвратительную работу, но оставалось ещё вполне достаточно, чтобы понять, что это была фигура, напоминающая человека… хотя и очень маленькая. Ребёнок… здесь? Я старался не дышать, подходя поближе. Кем бы оно ни являлось при жизни, никакого родства с жителями Долин у него не было. Тело в тех местах, где ещё сохранилась плоть, было покрыто щетинистыми коричневыми волосами. Голова и лицо настолько испортились, что я не мог разглядеть никаких черт и был этому только рад. Пальцы — как на руках, так и на ногах — заканчивались огромными кривыми когтями, и на некоторых из них до сих пор были комья земли. Существо это наполовину зарылось в землю, будто для того, чтобы избежать предназначенной судьбою гибели.

С помощью веток, сорванных с кустарника, я перекатил это существо подальше и забросал его камнями и песком. Я не собирался оставлять его здесь непохороненным, там, где мне пришлось разбить лагерь.

Выполняя эту работу, я всё время оглядывался вокруг. Что бы ни убило это существо, оно могло всё ещё оставаться здесь… хотя тут и спрятаться-то было совсем негде, и я не думал, чтобы птицы устроили своё пиршество, да и лошади мои не вошли бы в этот оазис, будь здесь опасность.