Но этот… Техути, напомнила она себе, Техути — находящийся в равновесии, он не просто смотрит, он видит. Нельзя при нем.

— Тебе страшно, княгиня?

Смотрел на Хаидэ — без сладкой жалости, но с сочувствием.

«Сегодня он уйдет. Возможно, его повезут дальше, из полиса в полис, и мы больше не встретимся. Я должна спросить, о рыбе из стекла. Той, которую когда-то пообещал мне Нуба. Но спрашивая, я откроюсь. Он станет сильнее меня. Я не хочу этого. Но я хочу…»

— Ты хочешь, чтобы я остался?

Она мрачно и внимательно посмотрела на узкое лицо. Он что, прочитал ее мысли? Или она настолько перестала быть воином, что все написано на лице? Но по его лицу прочитать ответ на мысленные вопросы не смогла. Потому ответила коротко:

— Ты — раб.

— Непростой раб. Но сейчас важнее другое. И если ты расскажешь мне о том, кто такой Нуба, и кто Исма, почему твоя подруга-сестра шла через степь к тебе, а в бреду звала Нубу, я никому не отдам этих знаний. Даже если мы никогда не увидимся больше. Но вдруг я смогу помочь тебе думать над этим?

Он еще говорил, а Хаидэ накрыло внезапное и раздраженное облегчение. Не пришлось задавать вопросов, раб-египтянин раскрылся сам. Он ничего не знает о Нубе. Если не лжет ей.

Она украдкой изучила взгляд и движение губ, наклон головы и то, как он сминает рукой ткань хитона, показывая, какие слова сам считает важными. Не лжет… А стеклянная игрушка — простая случайность, совпадение. Ну что же, неудачи тоже добыча хорошему охотнику.

Но ее раздражение было вызвано не только этой неудачей.

— Помолчи, — вдруг сказала она, и Техути послушно умолк.

Она не подняла лица и не изменила выражения на нем, но сверху, за толстыми балками поперек каменного потолка глянул вниз учитель Беслаи и улыбнулся, прищуривая полные синего льда глаза.

«Я с тобой, зуб Дракона». Сказал, как говорил всегда, каждому из своих детей, что, даже умирая от старости, все равно оставались его детьми. И еще сказал ей. «Посмотри в себя, маленькая дочь учителя Беслаи и Торзы непобедимого, себе не солжешь, и ты увидишь, чего хочешь сама».

«Я?… Я хочу, чтоб он остался. И я хочу поверить ему. А еще мне страшно, небесный отец, узнавать то, что рассказывает Ахатта».

Техути удивился, когда через несколько мгновений после небрежного приказа лицо молодой женщины стало вдруг мягким и посветлело.

— Я хочу, чтобы ты остался, — сказала Хаидэ. И помедлив, добавила, — и мне страшно…

Он кивнул, тоже светлея лицом.

— Да. Это хорошо. Благодарю тебя за доверие, высокая Хаидэ. Если позволишь мне дать совет…

— Техути. Я прошу твоих советов и выслушаю их.

— Тогда не говори о страхах сейчас. Пусть это будет замкнуто в спящей Ахатте. А пока, уйди в радость, княжна.

— В радость?

— Сначала расскажи мне о том времени, когда все было хорошо. По-настоящему расскажи.

— И тогда оно снова станет настоящим… — Хаидэ вспомнила свой сон о Морской реке. Кивнула:

— Да, Техути. Я расскажу. Тебе и себе. Но мне нужно к алтарю Гестии. А перед тем выйти за городскую стену, набрать цветов и трав. Я беру тебя и Анатею.

За город отправились пешком. Хаидэ наказала Фитии смотреть за больной, а Мератос отправила на кухню, готовить ритуальные подношения богине. Не надевая соломенной шляпы, кинула на голову край уличного плаща, белого, с расшитым подолом. Двое слуг шли впереди, освобождая дорогу на нешироких мощеных улочках, а позади топал, отдуваясь, охранник Техути. Сам жрец, соблюдая правила, шел, отставая от Хаидэ на пару шагов, и потому она молчала, не обращаясь к нему. Придерживала подол, слегка наклоняя голову перед встречными носилками, откуда выглядывали лица знатных гречанок. И те, поклонившись в ответ, закрывали лицо краем одежды, чтоб скрыть насмешливую улыбку. Вот она, дикая жена сановника Теренция. Женщина, не подарившая ему наследника или даже дочерей. Снова идет сама, как рабыня, пачкая дорогие сандалии в дорожной пыли. Будет что рассказать подругам.

Дождавшись, когда стражники, кланяясь, отопрут небольшие массивные ворота, она прибавила шаг, шелестя подошвами по внешней мостовой, примыкающей к задней стене. И, выйдя на проселочную дорогу, в колее которой росли вперемешку с весенней травой желтые цветы, вздохнула с облегчением. Схватив жреца за руку, заставила его идти вровень.

— В низине меж двух курганов бьет целебный родник и стоит алтарь Деметры. Там мы сможем собрать трав и водяных лилий, чтоб сделать лекарство. И посидеть в тени старой оливы.

Степь покачивалась перед глазами, вздымая пологие края к горизонту, курганы шли и шли чередой, и, радуя глаз, сочно темнели купы фруктовых деревьев. Между ними заплатками зеленели возделанные поля, теснясь поближе к полису. Белые крестьянские домики, крытые соломой, тоже гуще стояли близко к городским стенам, а дальше, когда стену скрыл яркий бок пологой горы, жилья уже почти не было.

Нуба. После снов, видений и догадок, после мгновенно мелькнувшей встречи в рощице слив у весеннего ручья, он, наконец, появился в ее жизни. На берегу Морской реки, куда племя откочевало второй весной после свадебного договора.

Во время перехода Хаидэ не сиделось в повозке. Пока та, скрипя огромными колесами, качалась посреди прочих, девочка носилась на Брате вдоль растянувшегося обоза. Объезжала гарцующих всадников охраны, которые делали страшные глаза и скалились, пугая дочь вождя, а после смеялись. И она смеялась в ответ, хотя на сердце было тоскливо. За обозом пылили копыта быков, мычали на ходу низкие коровки с короткими, загнутыми вниз рогами. Мемекали овцы, собирая курчавых подросших ягнят. Гортанно вскрикивая, молодые воины носились наравне с пастухами, сверкая улыбками на пыльных лицах. Им, после тяжелых военных игр погонять небольшое стадо — детская забава, удовольствие. А пастухи спокойны.

Крикнув Брату, Хаидэ улетала от стада, махнув рукой Пню, который степенно трусил рядом с отцом-пастухом. Вытягивая шею и сбросив шапку за спину, она все смотрела по сторонам, через клубы пыли и силуэты конников, надеясь, вдруг мелькнет черное лицо или плечи, согнутая над поводьями рука. И не увидев, летела дальше, а сброшенная шапка колотилась о лопатки, и шнурок давил на горло.

Дважды княжна подъезжала к повозке, в которой Ахатта качала на коленях маленького братика, что народился два месяца назад. Ахатта улыбалась подруге, блестели серым шелком длинные нитки жемчужных сережек. Отворачиваясь, совала в рот малышу сосок глиняной поилки. А после забывала о братишке, высматривая, как Хаидэ, по-птичьи вскрикнув, улетала вперед, и на лету сорвав шапку с Ловкого, смеялась, скача дальше. Исма свистел, бил коня в бока мягкими сапогами, пригнувшись, бросался в погоню за княжну. Уносились вдвоем далеко-далеко, превращаясь в черные точки. А потом возвращались шагом, разговаривая, и Исма сразу подъезжал к повозке Ахатты. Чтобы та улыбнулась.

Вечером, когда загорятся костры на стоянке, они соберутся вместе, все четверо, и это будет так хорошо. Хаидэ простит Исму за то, что он все время оказывается рядом с Ахаттой, все равно у них общий костер и общее жареное мясо. Снова, как в детстве, станут пугать друг друга страшными рассказами о ночных духах степи. И так же, как в детстве, испугавшись, засмеются. Потому что знают, сильнее всех злых духов и любого ночного страха, ушедшие, те, что смотрят со снегового перевала. Небесные лучники, которых раны лишили тела, и теперь небесное воинство, куда уйдут все в свое время, несется рядом с племенем, невидимое и могущественное, и нет у него другой цели, кроме как охранять и защищать тех, кто еще ходит по травам. Ведь они часть учителя-бога Беслаи, который везде, в траве и воздухе, в ветерке и птичьем крике, в камне и тростнике. Потому в племени не изображают животных и людей, все, что нарисовано — мертво по сравнению с тем, что живет и не умирает. Зубы Дракона не умирают. Просто теряют земное тело. Нельзя держать их видимыми, когда они уходят в небесное воинство. Ведь они не уходят, надо просто уметь их слышать.