— Эй, эй! — эхом пронеслись вдоль стены крики, и Хаидэ, сжимая в руке ожерелье, оглянулась.

Пока они рассматривали товары, с площади к повозке собралась небольшая толпа, и люди все подходили, держа за спинами руки, несли к ним встревоженные лица, полные злой решимости — темные, почти черные, светлые, покрытые красным загаром.

— Это она, она! — разнесся кликушеский крик, черная фигурка в лохмотьях запрыгала на поднимающейся в переулок мостовой, за спинами толпы, маша худыми руками, тыча пальцем в повозку:

— Демон! Женщина-змей! Вползет ночью в дома и отравит детей. Я видел! Видел!

Люди оглядывались на крик и быстро поворачивали головы снова к повозке, будто боялись, что истуканом сидящая Ахатта исчезнет, растворится в черной тени под стеной. Медленно подходили ближе. С высоты повозки Хаидэ, цепко и быстро оглядев хмурых мужчин, увидела камни, зажатые в руках. Привстала, пылая лицом и, заслоняя собой Ахатту, крикнула:

— Неправда! Она не ведьма, это просто женщина, как ваши жены!

— Нет… нет, нет… — пробежал по толпе неверящий ропот. Ближние лица уже смотрели снизу, подталкиваемые теми, кто напирал сзади.

— Ведьма! — закричала толстая женщина, выскочив из углового домишка. Затрясла орущего на руках младенца, — что ждете, убейте ее. Пока она — наших деток!..

На плечо Хаидэ легла рука, оттолкнула ее, заставляя сесть. Ахатта ступила вперед, скидывая с головы шапку. Встряхнула головой, и по плечам потекли змеи черных волос.

— Вам нужна ведьма, сирые? Так возьмите меня! Кто первый?

Свистнул камень и, с глухим звуком ударив княгиню в плечо, звонко прыгнул по деревянному дну повозки. Заржала смирная серая кобылица, переступая тонкими ногами и в ужасе косясь на плотную толпу. Второй камень, попав в лицо Ахатты, разбил ей губу, кровь потекла темной струйкой на подбородок, быстро закапала на грудь. Хаидэ схватила поводья, потянула один повод, заставляя лошадь повернуться. Закричала зло:

— Сядь, Ахи! Держись!

— Нет! — Ахатта рванула рубаху, с треском разошелся вырез, стянутый тонким шнурком. И в нем показалась тяжелая грудь, пламенея сосками. С каждого, набухая, срывалась темная капля, большая, как птичье яйцо, падала под ноги. Ахнув, толпа замерла, десятки рук, угрожающе поднятых над головами, застыли, с камнями в скрюченных пальцах.

— Ну? Я могу убивать глазами… Кто хочет подарить мне свою жалкую жизнь? — медленно поворачиваясь, промурлыкала Ахатта, и остановила взгляд на ближайшем мужчине, — ты? Кинь, и я сожру твое дыхание! Ну?

Уже знакомым княгине жестом приподняла руками грудь, показывая ее толпе, медленно стерла стекающую по коже отраву, поворачивая к толпе измазанные ладони.

За толпой бежал к повозке, расшвыривая легкие прилавки, Техути, а за ним неохотно торопился Ахилеон, растопыривая локти. Техути врезался в толпу, отталкивая стоящих, приказчик дернулся было следом, но остановился. Зато, охаживая зевак по головам корзиной с торчащими сломанными прутьями, с другой стороны прорывалась к повозке Фития, выкрикивая проклятия.

Ахатта, держа ладони перед собой, ухмыльнулась. И вдруг крикнула, будто ударив хлыстом:

— Ну?

Мужчина протестующе крикнул в ответ, но рука его, повинуясь приказу в голосе женщины, размахнувшись, сама швырнула камень. Ахатта змеиным движением отдернула голову, за ее спиной послышался стук, каменная крошка брызнула от стены. Сложив ладонь горстью, она кинула что-то невидимое в сведенное ужасом лицо мужчины.

— Лови свою смерть!

И толпа, плеснув криками ужаса, качнулась и рассыпалась. Роняя камни, наступая на потерянные плащи, путаясь в размотавшихся поясах, люди убегали, сталкивались, бились друг о друга и били друг друга, стремясь уйти от темного взгляда стоящей выше всех женщины с черными змеями волос, укрывающими плечи и спину. Ахилеона уронили и, топча, катали по мостовой, пока он не уполз к стене и забился там под старые корзины. А Техути, добежав, схватился за колесо, взлетел в маленькую повозку к Хаидэ, хватая ту за руки:

— Ты жива, моя госпожа? Скорее, поводья!

Натягивая, повернул лошадь и направил через убегающую толпу. Фития торопилась рядом, раздавая удары корзиной, сверкали темные глаза, упало на плечи покрывало из-под перекошенного серебряного обруча. Выскочив за городские ворота, старуха остановилась, глядя вслед удаляющейся повозке. Кинула наземь сломанную корзину с перемятыми остатками купленной зелени и, бормоча проклятия, стала забирать под обруч седые пряди.

Услышав конский медленный топот, оглянулась на подошедшего Хинда, и презрительно плюнула в пыль. Индиец строптиво задрал круглый подбородок:

— А что? Мне приказано было стеречь лошадей, вот я их сберег.

— Ладно, — остывая, кивнула Фития, — а где гусыни эти? Пойдем к храму, небось, поспеем туда, пока госпожа не уедет. Эй, Анатея!

Кто-то дернул ее за рукав. Рядом, прижимая к боку обшарпанную цитру, стоял высокий русоволосый мужчина, наклоняя голову набок, смотрел на старуху кроткими синими глазами.

— Чего тебе? — Фития поправила покрывало, укладывая его на плечи.

— Это твои сестры, добрая? Те, что уехали по степной дороге? Мне нужно к ним.

Он ждал ответа, и Фития рассердилась, хотела снова плюнуть в пыль, но слюна в пересохшем рту кончилась и она рассердилась еще больше:

— Куда уж! Сестры! Степные крысята, ых, дать бы плетей, позадирать юбки. Так и юбок-то нету, напялила штаны, тоже мне, воин. Переполошила весь город! Мало нам хлопот, теперь еще — ведьма… демоны…

— Она не ведьма, — убежденно возразил незнакомец, переступая по горячей пыли грязными ногами.

— Ты-то откуда знаешь? Кто тебя послал?

Тот замер, будто прислушиваясь к чему-то. Улыбнулся мягкой улыбкой. И прижал руку к широкой груди:

— Никто не послал. Это сердце. Оно говорит. У меня есть для нее песня.

Подошедшие девушки боязливо оглядываясь на городские ворота, рассматривали русоволосого, перешептываясь. Фития махнула рукой Хинду, и тот потянул за поводья.

— Это уж как скажет моя госпожа. Песни она любит, пойдем, разрешит, там и споешь.

Они двинулись вслед за лошадьми по белой дороге, что, вертясь, обходила купы цветущих деревьев и прорезала поля зеленой пшеницы с красными пятнами сонных маков и синими плесками васильков. Далеко впереди, на поворотах были видны им клубы белой пыли, тянущиеся за повозкой.

Пока Техути, стоя, дергал поводья, направляя и понукая лошадь, Хаидэ сидела, обхватив Ахатту за плечи. И смотрела на узкую талию египтянина, стянутую широким, много раз намотанным поясом. В тесном деревянном кузове было мало места для троих и его ноги касались коленей княгини, а прямо перед ее глазами шевелились, вздуваясь, мышцы вокруг лопаток и вдоль позвоночника. Хаидэ мысленно одергивала себя, заставляя думать о том, что случилось на рыночной площади, и Ахатта вот рядом, тяжело дышит, с хрипом заглатывая жаркий воздух. Но поворачивалась спина, мелькали легкие тени на смуглой коже, и Хаидэ снова смотрела, не отрывая глаз, чувствуя внутри тяжелеющую сладость — так близко, совсем близко, кожа к коже… Касание, еще одно. Прижимая Ахатту к себе, прикрывала глаза, чтоб лучше запомнить, как горячее мужское бедро трогает ее колено.

«Теренций» — строго сказала себе и прислушалась. Но не получила ответа. Тогда поворачивалась к подруге, шептала ей успокаивающие слова. Попыталась взять за руку, но та отдернула, прижимая измазанную ладонь к кожаным штанам, отрицательно затрясла головой.

Когда показался маленький белый храм, сверкая стройными колоннами, скрытыми пышной зеленью, Техути свернул к рощице и, остановив повозку, спрыгнул, бросая поводья. Подал руку, и Хаидэ, опираясь, сжала ее в своей ладони, слыша, как загремело в груди сердце. Ахатта от помощи отказалась, слезла сама и, постояв, двинулась на шум родника. Техути, внимательно глядя на Хаидэ, сказал:

— Это от радости боя, княгиня, это…

— Знаю, раб. Я дочь амазонки, и я — Зуб Дракона. Схватка горячит кровь. Это знают даже мальчики-перволетки. И потому мужчины, завоевав город, берут женщин, без числа и без согласия.