В 20.00 я заступаю на вахту вместе с Гарольдом Дорром; остальные могут несколько часов поспать.

Ничего примечательного, если не считать косяка каракатиц длиной 10–20 сантиметров, да опять изящные крабы бродят по песку, оставляя аккуратные следочки. Вероятно, это голубые крабы, о которых известно, что они обитают в основном возле устьев рек, а зимой уходят туда, где поглубже. Последние членики задней пары ног у них уплощены, чтобы удобнее было плавать. Похоже, наши светильники их беспокоят, может быть даже пугают. Когда включаешь прожекторы, в поле зрения множество крабов, но они постепенно рассеиваются и исчезают. Выключишь все огни — крабы мало-помалу возвращаются, и, когда опять зажжешь свет, их вокруг мезоскафа тьма-тьмущая. Им невдомек, что солнце их кормилец, а к искусственному свету они относятся неодобрительно. То же можно сказать про маленьких юрких каракатиц, которые охотятся на причудливых рыбешек. Снова и снова много раз подряд наблюдаю одну и ту же сценку. Тонкая, почти прозрачная рыбка медленно плывет в толще воды, потом вдруг переходит в «штопор» и зарывается в песок, а в ту самую секунду, когда она появляется вновь, ее хватает стоящая наготове каракатица. Как это объяснить? Что ни погружение — больше вопросов, чем ответов…

Гидроакустический телефон работает хорошо. Голоса с поверхности звучат четко и ясно. В 4 часа утра течение идет с севера. Не думаю, чтобы мы вошли в Гольфстрим; скорее всего это приливно-отливное течение. Чтобы как следует разобраться, надо провести здесь несколько дней.

В 4.30 моя очередь отдыхать. А уже в 4.55 меня поднимают. Дон Казимир решил всплывать раньше намеченного. Один из преобразователей что-то дымит — уж не горит ли? Первым делом Дон разбудил Эрвина Эберсолда:

— У тебя под койкой пожар.

— Да? — буркнул Эберсолд, собрал свою постель, перешел на другую койку и продолжал спать.

Спешить особенно некуда, поэтому мы сперва вызываем по телефону поверхность и просим разрешения всплыть. Это не просто формальность, нам нужно убедиться, что поверхность свободна и мы не рискуем с кем-нибудь столкнуться.

«Грифон», который ни на миг не выпускает нас из своего поля зрения (его шумопеленгаторы ловят звуковой импульс, посылаемый нами каждые две секунды), отвечает. Слышим голос Эла Кана, вахтенного инженера.

— Порядок. Поверхность свободна. Можно всплывать.

Сначала продуваем цистерны, избавляясь от 750 килограммов балласта, которые придавали нам отрицательную плавучесть. Затем, как это предусмотрено программой испытания, отдаем весь аварийный балласт, чтобы проверить, как поведет себя «Бен Франклин» при быстром всплытии. Ничего не скажешь, хорошо пошли — больше 2 метров в секунду! И никаких толчков, никакой вибрации — полный покой. В 5.21 выходим на поверхность, в 5.24 мы уже на мостике. Погода отличная, ясно видим поодаль огни «Грифона». Через полчаса рассветет, в 10 часов утра мы будем в Палм-Биче.

Через неделю мы снова отправляемся в путь, теперь предстоит провести на разных глубинах опыты, связанные с прочностью корпуса. Я уже говорил об устройстве, которое для этого применяется, но о нем стоит рассказать подробнее.

Сопротивление электрической цепи прямо пропорционально длине (l) проводника, помноженной на коэффициент, который определяется родом проводника, и обратно пропорционально его сечению (s). Зная удельное сопротивление данного металла, можно вычислить отношение l/s. Укрепим тонкий провод — резистор, характеристика которого нам известна, скажем, на стальной пластинке. В зависимости от давления пластинка будет прогибаться, а резистор, прикрепленный к ней, сжиматься или растягиваться, а это отразится на его электрическом сопротивлении. Сопротивление определяют мостиком Уитстона, вносят поправки (в частности, на температуру) и узнают деформацию. А по ней, зная коэффициент упругости (для корпуса нашего мезоскафа он составлял постоянную величину), рассчитывают механическое напряжение.

Способ этот применяется все шире и очень помогает инженерам. Мы разместили больше 400 тензодатчиков во всех 250 «критических точках» внутри и снаружи мезоскафа, другими словами, всюду, где чрезмерная деформация грозила бедой. Приборы устанавливали два инженера фирмы «Граммен» — Виктор Ханна и Ал ван Вееле.

13 февраля команда опять на борту. Дон Казимир, Гарольд Дорр, Эрвин Эберсолд, Ал ван Вееле, электрик Рэй Грегори и я.

Программа предусматривала такой порядок работы: сперва мы погружаемся до 100 метров, снимаем показания тензодатчиков, возвращаемся на поверхность и ставим приборы на нуль, потом совершаем второе погружение на 150 метров, а после него — третье на 250 метров, для чего идем своим ходом под водой вдоль склона материковой отмели на восток, где глубина постепенно возрастает. Нам предстояло пройти своим ходом немало километров под водой, разумеется под неусыпным акустическим наблюдением «Грифона». Троекратное погружение — двадцать четыре часа в чарующем подводном мире!

Величие моря, живописность океанского дна, высокое мастерство, которого уже успели достичь наши два пилота — Эрвин Эберсолд и Гарольд Дорр, наконец, удивительный покой и уютная обстановка, приводившие в восторг каждого нового пассажира «Бена Франклина» — все это способствовало тому, что мы вернулись на поверхность, обогащенные новой технической информацией и новыми чудесными впечатлениями.

В 13.55 на глубине 60 метров проходим облако планктона, составленное главным образом из крохотных медуз с длинными щупальцами. На глубине 80 метров — тревога: вода на дне трюма! По настоянию Дона Казимира возвращаемся к отметке 50 метров, чтобы выяснить, в чем дело. Оказывается, просто-напросто выплеснулись излишки из бака с горячей водой. Даже если бы она вся вытекла, это не отразилось бы на нашей плавучести.

Снова идем вниз и достигаем дна на глубине 115 метров. Грунт исчерчен мелкой рябью вроде той, которую можно увидеть на пляже, только здесь гряды не такие ровные. Много маленьких кратеров. Глядя на них, легко вообразить, что ты попал на Луну. Немного погодя подвсплываем и полным ходом идем на восток. Восхитительное плавание! Нас окружает великое обилие планктона. Изумительные медузы, всего несколько сантиметров в поперечнике (вероятно, из рода Gonionemus), напоминают прозрачные колокольчики, с которых свисают десятки крохотных, поразительно изящных щупалец; они похожи на тончайшие изделия из пластика, но зоологи объяснят вам, что медуза на 99 процентов состоит из воды. Здесь есть и маленькие, почти прозрачные сальпы,[69] представители туниката (оболочниковых). Больше всего одиночных особей, но попадаются и цепочки длиной до метра. В Средиземном море я с борта «Триеста» однажды наблюдал цепочку сальп длиной не меньше 15 метров, а они бывают и того длиннее.

Вдруг замечаем идущий прямо на нас (на самом деле это мы к нему приближаемся) огромный, объемом около половины кубометра, ком протоплазмы, посреди которого колышется крохотная медуза. Эта студенистая масса, весящая, как нетрудно сообразить, не больше, чем вытесненная ею вода, то есть примерно полтонны, а по отношению к самой воде и вовсе невесомая, без звука, без толчка немилосердно пронзается носом нашего мезоскафа. Вряд ли это организм, скорее какая-то слизь, состоящая почти целиком из воды и облаченная в невообразимо тонкую пленку, — одно из проявлений плодородия моря, где порой невозможно провести грань между жизнью и окружающей средой.

В 15.00 решаем снова идти вниз и достигаем дна на глубине 150 метров. Морская анемона длиной 15 сантиметров… Несколько мечехвостов разной величины; обычно самцы помельче. Этот район явно изобилует крабами, вот и сейчас перед нами быстро пробегает роскошный экземпляр. Правда, красивым я бы его не назвал — карапакс облеплен паразитами, нелепо выглядят десять непомерно длинных ног. И однако же как изящно выступает он на цыпочках, словно исполняет увлекательный подводный танец, прежде чем исчезнуть вдали.

Наступает ночь. Появляются каракатицы, а также мелкие рыбешки, которые, как и в прошлый раз, плывут, плывут, потом вдруг переходят в «штопор» и ныряют в песок. Когда прожекторы выключены, видно несколько светящихся точек, но вообще биолюминесценция слабая.