— Нет и нет, — решительно ответил Виталий. — Я не манекен и распоряжаться собой не позволю.

— Вот ты как заговорил! — возмутилась Маргарита Сергеевна. — Тогда как знаешь. Езжай куда хочешь, хоть на Северный полюс, но на меня не рассчитывай…

— Тронут до глубины души столь нежной заботой, — отозвался Виталий. — Что ж, не помру, сам себе за лето заработаю, подамся, как это не противно, к Андрею Степановичу в шабашники.

— А отчим тебя не возьмет, — чеканя слова, проговорила Маргарита Сергеевна. — Там работы сворачивают. Приходится отказываться даже от опытных людей.

— Тогда попробую обойтись без вашей помощи.

Полтора месяца Виталия не было дома. Узнав адрес ближайшей археологической экспедиции, он поехал туда. Но без дяди все было не так, как раньше. Его, как не имеющего специальности, зачислили разнорабочим и попросили заниматься своим прямым делом, по сути, отстранив от поисков. Фотография «Сын экспедиции», опубликованная несколько лет назад в популярном издании, тоже особого впечатления не произвела.

— Спрячьте подальше журнальчик, — посоветовал руководитель экспедиции, — и не занимайтесь, пожалуйста, саморекламой. Вы были школьником, а теперь — вон какой вымахал. И не надо считать себя вундеркиндом и предъявлять претензии. Вас, надо полагать, интересует характеристика. Но со своей основной работой вы справляетесь весьма посредственно. Ничем, кроме, пожалуй, излишнего самомнения, себя еще не проявили.

Уязвленный Виталий взял расчет и без характеристики выехал в Москву. Столица, увы, тоже не встретила колокольным звоном честолюбивого абитуриента. Медалистов было хоть пруд пруди, штатных работников экспедиций и музеев, имеющих производственный стаж, — еще больше. На каждое место претендовало по нескольку человек. Переволновавшись, Виталий не проявил присущей ему эрудиции на собеседовании и, получив четверку на первом экзамене, потерял преимущества медалиста и вернулся домой.

Вскоре выпускник школы № 21 Виталий Шабадаш стал студентом университета. В аудитории рядом с несколькими вчерашними школьниками парни и девчата из сел и заводов. Многие уже поработали в заводской или совхозной многотиражке, познали труд литработника районки. Ходили в зной и непогоду пешком в ближайшие колхозы, месили сапогами невысыхающую грязь, «голосовали» на дорогах. С рассветом посещали фермы, поднимались в горы к чабанам. Парни и девчата с непонятным для Шабадаша восхищением рассказывали обо всем этом, радуясь тем немногочисленным заметкам, которые удалось опубликовать в газете. Бодро звучала в общежитии и на самодеятельных вечерах известная песенка, не вызывавшая у Виталия особого энтузиазма: «Трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. Если б снова начать, я бы выбрал опять бесконечные хлопоты эти».

Нет, если б снова начать, Виталий, теперь уже студент третьего курса, хорошо бы подумал и спустя год вновь попытался поступить на археологический. Все, все, для чего старался и старается (он это отчетливо ныне понял) только иллюзия, мираж. «Закончишь факультет журналистики и перед тобой блистательная будущность. Не перелопачивать землю в поисках обломков туалета какого-нибудь фараона, а формировать широкое общественное мнение, — убеждала мать, юрист по образованию. — Ты ведь способный, умный, можешь быть международным комментатором, к голосу которого прислушиваются тысячи или даже миллионы, главным редактором или собственным корреспондентом где-нибудь за границей, — размечталась она. — Представляешь, министры приглашают тебя на пресс-конференции, выдающиеся деятели искусства — на персональные выставки или театральные премьеры, главы государств дают интервью, деловые люди добиваются свидания с тобой»…

Увы, университет не обеспечивал ничего похожего. Его выпускники, как правило (за небольшим исключением) направлялись в районные газеты или на целину, подолгу ожидали очереди на комнату, вели полукочевой образ жизни. Уже впоследствии наиболее одаренных приглашали и в аппарат центральных газет, журналов, на телевидение или радио, посылали собственными корреспондентами за рубеж. Но это все потом. И наиболее даровитых!

Поняв это с опозданием (но так и не осознав всей будничной сложности журналистской работы и за границей, и в центральной печати), Виталий захотел было перевестись на философский факультет. Но проректор посоветовал Шабадашу не философствовать, а продолжать учиться на своем факультете.

Теперь оставалась надежда зацепиться в аспирантуре или получить направление в крупный город. И Виталий старался во всю. Его безукоризненный матрикул допускал на свои странички только «пятерки». Но университет не школа, хотя и в нем порой при определении достоинств будущего специалиста исходят только из пятибалльной системы. Соратница анкет по учету кадров, скольких талантливых людей не заметила ты, пятибалльная система? Сколько получивших диплом с отличием проявляли свою несостоятельность при первой же буре в открытом море жизни.

И все же вуз — не школа. В этом Виталий убедился, когда вернулся с практики. Недовольно качал головой бывший журналист, а ныне доцент университета Александр Петрович Синченко, читая заметки и корреспонденции Шабадаша. Ни искринки жизни, ни капли волнения, сухой набор корявых, затертых до основания бесстрастных фраз. А ведь это рассказы о людях, их делах, их судьбах… Еще и еще раз перечитывал Синченко привезенные Шабадашем материалы. Искал хотя бы намеки на призвание.

— Не туда, пошли, Шабадаш, не туда, — огорченно вздыхал преподаватель. — Тут кроме знания теоретических дисциплин должна быть искорка… понимаете, искорка, призвание. Прочитайте корреспонденции Ивченко, Волкова, Резниченко да и других ваших сокурсников и вы сами поймете цену вашим творениям. Нельзя писать так казенно, без чувств, надежды, без мечты…

— Я не восхищающаяся натура, Александр Петрович, — возражал Виталий. — Я не умиляюсь, глядя на перепачканного сажей кочегара или висящего под самым небом верхолаза. Для меня важны не эмоции, а тема, количество строк и срок выполнения. И тут ко мне за недисциплинированность или неточность претензий не было. Собственно, об этом достаточно убедительно сказано в характеристике, которую мне дали в редакции городской газеты. Вы, надеюсь, ее читали?

— Читал, читал, — отмахнулся Синченко и посоветовал Виталию держать контакт с наиболее способными студентами. — Конечно, вы журналистского таланта нигде не купите, но поучиться хватке, подходу к теме могли бы у Волкова, я уже не говорю об Ивченко. Очень, очень даровитая девушка, настоящая журналистка.

После этого разговора и началось более близкое знакомство Виталия и Ивченко. Не раз уже и до этого останавливал Виталий взгляд на рыжекудрой Елене. Он ловил себя на том, что ее чуть раскосые большие глаза, припухшие чувственные губы, ямочки на щеках привлекают к себе, что ему нравится эта, зачастую грустная и немного замкнутая девушка. Отец Лены — герой войны, признанный боевой фронтовик. Сама она хороша, талантлива и не раз (Виталий это заметил) тепло поглядывала на него. Чего же медлить?

— Я бы на вашем месте, Елена, не носил такой тяжелый портфель, — сказал он, подходя как-то на улице к Ивченко.

— А что же прикажете делать, если все в нем необходимо?

— Я бы заставил поклонников своего таланта переносить эти тяжести.

— Обойдусь без таковых. А вы без подковырки не можете? — обиделась Елена.

— Так воспитан. Переживаю, когда девушка, выбиваясь из сил, тащит столько трудов классиков. Разрешите помогу.

— Не затрудняйтесь. Да и на чай я носильщикам не даю, — отрезала Ивченко.

— Причина уважительная. Но я согласен на чай получать не деньгами.

Елена вспыхнула.

— Нет, нет, не поймите превратно. Мне от вас нужна иная помощь.

И Шабадаш рассказал о придирках Александра Петровича к его работам и о том, чего он ждет от наиболее талантливой студентки.

— Нет уж, увольте. Справиться бы со своими делами, — холодно ответила Лена. Но тотчас пожалела об этом. — А в чем, собственно, должна состоять моя роль? — после продолжительной паузы переспросила Елена. — Если вдохновлять вас на страстную публицистику, то сразу подаю в отставку. Вас уже достаточно, как мне известно, вдохновляли и Клава, и Ольга, и Зина…