Не досказала Евдокия Егоровна бывальщину. На улице затарахтел мотоцикл.

— Приехал долгожданный. Будем Мишку кормить.

Она вынесла из дома полотенце, Михаил умылся во дворе и вошёл улыбаясь.

— Теперь-то я тебя рассмотрю как следует, а то утром торопился.

И снова они сидели за столом, а Евдокия Егоровна глядела то на сына, то на племянника.

— Похожи! — радовалась она. — Как похожи!

— Мы сегодня поле поднимали — там камни с Ледового побоища лежат! — говорил сын. Он был высок, широкоплеч, с лицом, обдутым всеми ветрами, проносившимися через деревню.

— Ледовое побоище — в другом месте, — уточнил знаток истории, городской племянник, — а у вас — с ледникового периода.

— А зелень твою городскую мы с лица прогоним, — обещала Евдокия Егоровна, — день-два погуляешь — зарумянишься. Да вот сейчас Фёдор корову свою подоит, я за парным схожу. Подождёте молочка парного?

— Мне бы лучше поспать, — отозвался Михаил. — Завтра ранний подъём. И Александр вон носом клюнул.

Саша и в самом деле засыпал прямо у стола. Но после слов Михаила поднял голову.

— А бывальщину, — попросил он, — про Афоню?

— Потом доскажу, — почему-то смущаясь, проговорила Евдокия Егоровна.

Михаил рассмеялся:

— Уже успели! Тебе про этого Афоню такого тут наплетут, только слушай! Сказки венского леса. Мы в городе на экскурсии специально о нём спросили, и экскурсовод нам чётко ответил: таковой Афоня в науке неизвестен.

— Так это сказка? — спросил Саша.

— Кому сказка, а кому и… — ответила Евдокия Егоровна.

— Конечно, сказка! Народное сочинение. — Михаил с важностью посмотрел на городского двоюродного брата. — Ты где спать хочешь, на печи или со мной на сеновале? — оборвал он научный спор.

— На сеновале, — ответил Саша, — если можно.

— Можно. У нас всё можно.

На сене лежали старые одеяла.

— Я летом всегда здесь сплю, — проговорил Михаил, — мне даже в армии сенной запах снился.

Было темно, лишь в узкое чердачное окошко под крышей был виден клочок сероватого неба. Потом появилась звезда… На улице переговаривались, кто-то громко смеялся… А потом Саша увидел Афоню. Афоня, в длинной рубахе, с венком на светлых вьющихся волосах, похожий на пастушка Леля из оперы «Снегурочка», рисовал картины в зале Русского музея. «Так вот кто — неизвестный мастер портрета!» — удивился Саша во сне. И тут же испугался, а вдруг и Афоня возьмёт его в натурщики. «Я не натурщик, а человек, понятно?» — хотел он объяснить Афоне, а заодно и Свете, но проснулся.

В чердачном окне была темнота. Саша вспомнил про одинокую звезду и слегка подвинулся, чтобы посмотреть, где же она. Но небо было черно, и лишь сбоку сквозь стремительно мчащиеся тучи едва просвечивала луна. На улице горели редкие фонари, и Саша увидел, что к ближнему столбу крадётся человеческая фигура. «Что он так? — подумал Саша и неожиданно догадался: — Это же Афоня! Он крадётся дорисовывать картины».

Фигура влезла на столб, и свет погас.

— С чего бы это свет выключили? — заворочался Михаил рядом.

— Это Афоня выключил, — попробовал объяснить Саша.

— Какой Афоня? Ты чего, сон с ночью перепутал?

В это время чердачное оконце засветилось от далёких фар, и Саша снова увидел фигуру на столбе. Фигура тяжело шлёпнулась на землю, а затем, пригнувшись, мелькнула на их огороде и побрела к реке.

— Кто-то по огороду бегает, — нерешительно сказал Саша, окончательно проснувшись.

— Кому здесь бегать? — засмеялся Михаил. — Спи давай. Афоня, что ли, приснился?

Саша хотел сказать, что приснился, но передумал, повернулся на другой бок и закрыл глаза.

В полудрёме он слышал, как к дому подъезжала машина, зачем-то спускался Михаил, о чём-то тихо говорила Евдокия Егоровна, а проснулся оттого, что через окошко по глазам било солнце.

Михаил ждал его внизу.

— Тут такое дело, — сказал он. — Мать ночью на работу увезли. И мне тоже ехать надо. Так что ты один…

Саша кивнул.

— Чай я тебе согрел.

Саша снова кивнул.

— Еда под газетой на столе. Ещё в подполье… Картошки там много, начистить можно.

Саша кивнул в третий раз.

— Я тебя Федьке поручил, — засмеялся Михаил, пожал Саше руку и сел на мотоцикл.

Чайник был ещё тёплый. Саша взял кусок слегка подсохшего пирога из-под газеты, налил чаю. И только доел последние крошки, как у забора появился Федя с двумя вёдрами воды.

— Остался? — спросил он, поставив вёдра. — Ты калитку не запирай, у нас тут не воруют. Пошли завтрак съедим.

— Я уже позавтракал, — сказал Саша, — спасибо.

— Пойдём, пойдём, не мнись. Бери ведро, помогай.

Саша понёс полное ведро, стараясь не расплескать. Нести было тяжело.

— Ты ночью рубильник не выключал? — спросил вдруг Федя.

— Какой рубильник?

— На столбе, — Федя показал рукой. — В железном футляре. Я его каждый день включаю, по стремянке поднимаюсь.

— Нет, я не выключал. — Саша хотел рассказать про ночную тень, но не решился, Федя тоже мог над ним посмеяться, как вчера Михаил.

Улица была пуста, а на холме у белого здания с колокольней Саша увидел расставленный этюдник и Свету в голубом сарафане.

— Давно там художничает, — с уважением сказал Федя.

Снаружи Федин дом был точно таким, как у Михаила и Евдокии Егоровны, зато внутри всё оказалось другим. Красивее. Даже табуретки были ярко раскрашены: синяя, розовая, жёлтая…

— Сам выпиливал, — объяснил Федя, когда Саша стал рассматривать узорные полочки. — По дереву я многие художества умею. Доску над народным музеем видел? Это мы с Ильиным сделали. У нас в доме все мужики по дереву работали. Это нам от Афони досталось.

— От Афони? — удивился Саша. — А он разве в самом деле жил?

— А как же, мы — его прямая родня, от него и художества переняли.

— А Евдокия Егоровна говорила, что мы — родня.

— Ты её больше слушай. Афоня — он наш. Тут тебе каждый скажет. Он моему пра-пра-прадеду старший брат. На стене портрет видишь? Это Афоня нарисовал.

Саша подошёл к портрету и увидел изображение пожилого, в старинной крестьянской одежде человека, сложившего на коленях руки.

— Это не рисунок, это — дагерротип, — сказал знаток истории Саша.

— Сам ты тип, — обиделся Федя. — Я-то лучше знаю, кто его рисовал. Князь Гавриилов послал Афоню с поручением, а его разбойники изловили и замучили, понял? А он перед отъездом как раз брата и рисовал, понял?

— Француз Дагер, художник и изобретатель, в тысяча восемьсот тридцать девятом году изобрёл фотографирование. Или ты сам не видишь, что это фотография, а не рисунок. Посмотри, на обратной стороне должен быть знак фирмы.

— Не буду я смотреть, — расстроился Федя. — Ты лучше на свой огород погляди, как он у вас зарастает. Картошку надо окучить, огурцы прополоть, а то опять, как в прошлом году, вырастет с гулькин нос.

— Это как — окучить?

— Да просто — тяпку в руки и пошёл. Идём, покажу.

Поросшее сорняками небольшое картофельное поле было за домом. Земля на нём ссохлась, покрылась серой коркой. Федя показал, как надо ударять тяпкой по этой корке, под нею земля оставалась чуть влажной, более тёмной, её надо было подтягивать к картофельному кусту. Федя сделал одну гряду для примера, гряда оказалась ровной и красивой.

— Орудуй, — он вставил тяпку в Сашины руки. — Только сразу не урабатывайся: три гряды — отдых.

Он подошёл к своему дому, а Саша взялся за работу. На холме около этюдника по-прежнему стояла Света в голубом сарафане. «Конечно, я для неё сейчас, словно куст какой, — подумал Саша, — человек для оживления пейзажа». Но неожиданно эта мысль не показалась обидной… Ему понравилось пробивать тонкую сухую корку земли, возвращать огороду живой вид, и он с удовольствием бил тяпкой. И было радостно, что Света смотрит на него с холма — какой он сильный и быстрый.