В эти как будто случайные, многозначительные, хотя и плохо понятные фразы она вкладывала какую-то тайную цель, что сильно его настораживало. Везин был уверен, что она добивается, чтобы он отложил свой отъезд на неопределенное время.

— Месье так и не пришел ни к какому решению? — тихо спросила она перед завтраком, сидя рядом с ним на залитом солнцем дворике; к этому времени их отношения уже продвинулись далеко вперед. — Это, должно быть, очень трудно; мы все должны вам помогать.

Вопрос застиг Везина врасплох. Задавая его, Ильзе повернулась к нему, и ей на глаза упал локон, что придало девушке плутовской вид. Он сомневался, что правильно понял ее, ибо близость этой молодой особы плохо сказывалась на его и без того скудном знании французского языка. Но и сами слова, и выражение ее лица, и еще что-то, что таилось за всем этим, испугали его. Это подтверждало его подозрение, что весь город ожидает, когда он наконец примет решение по какому-то важному поводу.

И в то же время, глядя на нее, сидящую так близко в своем мягком темпом платье, он испытывал невыразимое волнение.

— Вы правы, я и в самом деле никак не решусь уехать, — пробормотал он, утопая в сладостных глубинах ее глаз. — Особенно с тех пор, как вы здесь, мадемуазель Ильзе.

Он был поражен успехом, какой имел его немудреный комплимент, и в то же время готов откусить себе язык за такую несдержанность.

— Стало быть, вам все же нравится наш маленький городок, — томно мурлыкнула она.

— Я просто очарован им; точно так же, как очарован вами, — воскликнул он, чувствуя, что теряет над собой власть. С его уст готовы были сорваться самые откровенные признания, когда девушка легко вскочила со стула и поспешила прочь.

— Сегодня у нас луковый суп, — крикнула она, оборачиваясь со смехом, — и я должна проверить, все ли там сделано как надо. А вдруг месье не понравится его ужин и он съедет от нас!

Везин смотрел, как она пересекает дворик грациозной кошачьей поступью, и ее простое черное платье напоминало ему нежный мех все того же вкрадчивого и гибкого племени. Девушка еще раз улыбнулась ему с крыльца и на миг остановилась, чтобы поговорить с матерью, как обычно сидевшей со своим вязанием у прохода в ресторан.

Но странное дело, как только его взгляд упал на эту непомерно толстую женщину, и мать и дочь представились ему в совершенно ином свете. Откуда, как по волшебству, появлялось у них это чувство величавого достоинства и сознание своего могущества? Что было в этой массивной женщине такого, отчего она вдруг начинала казаться царицей, восседающей на троне в каком-то мрачном темном зале, вознося свой скипетр над зловеще тлеющими углями безумия буйной оргии? И почему вдруг эта стройная девушка, гибкая, точно ива, и ловкая, словно молодая пантера, исполнялась зловещего величия, ее голова облекалась в пламя и дым, а под ноги ей покорно стлалась ночная тьма?

Затаив дыхание, Везин сидел как пригвожденный. Едва появившись, неожиданное видение исчезло. Обеих женщин осветило солнце, и он услышал, как Ильзе, смеясь, разговаривает с матерью о луковом супе; потом она оглянулась на него через плечо с такой обворожительной улыбкой, что он мысленно сравнил ее с унизанной росой розой, колышущейся под летним ветерком.

Луковый суп и в самом деле был очень хорош в этот день: его маленький стол оказался накрыт на двоих, и он с трепещущим сердцем выслушал объяснение официанта: «Мамзель Ильзе почтит месье своим присутствием, она иногда удостаивает этой чести гостей своей матери».

Она и впрямь сидела рядом с ним в это восхитительное утро, спокойно разговаривала на простом французском языке, следила за его обслуживанием, приправляла салат соусом и даже помогала ему своей ручкой. Позднее он курил во дворике, втайне надеясь, что, освободившись от своих обязанностей, девушка снова подойдет к нему; так оно и произошло, она оглядела его с милым застенчивым видом и сказала:

— Матушка полагает, что вам следует лучше ознакомиться с достопримечательностями нашего города, и я с ней вполне согласна. Может быть, месье соблаговолит взять меня своим гидом? Я могу показать ему все, ибо наш род живет здесь в течение многих поколений.

Ильзе взяла его за руку и, прежде чем он смог хоть одним адовом выразить свое удовольствие по этому поводу, вывела на улицу. Сделала она это совершенно естественно, без малейшей тени навязчивости или нескромности. Он покорно следовал за ней. Ее лицо светилось удовольствием и заинтересованностью; в своем коротеньком платьице, со взбитыми волосами она выглядела очаровательной семнадцатилетней девочкой — а ведь ей и в самом деле было семнадцать, — простодушной и веселой, гордой своим родным городам и не по годам восприимчивой к его древней красоте.

Они обошли весь город, и она показала ему то, что считала его главной достопримечательностью: мрачный, полуразрушенный аристократического вида особняк, где в течение многих столетий обитали ее предки по матери, а также древнюю рыночную площадь, на которой семьсот лет назад десятками сжигали ведьм. Ее речь струилась, как плавный живой ручей, но до его сознания доходила едва ли пятидесятая часть всего сказанного; ковыляя рядом с девушкой, он проклинал свои сорок пять лет, находившиеся в таком вопиющем противоречии с его воспрявшими из небытия юношескими стремлениями. И все время, пока она говорила, Англия и Сурбитон казались чем-то бесконечно далеким, представляющим какую-то совершенно иную эпоху мировой истории. Ее голос пробуждал в нем что-то древнее, что-то бесконечно долго спавшее, он убаюкивал верхние слои его сознания, вызывая из глубин что-то давно забытое. То же самое происходило и с городом — его внешняя, претендующая на активную современную жизнь сторона как-то мертвенно оцепенела, а то, что скрывалось под этой обманчивой оболочкой, все настойчивее пыталось пробиться на поверхность. Темный занавес беспокойно покачивался. Впечатление было такое, будто он вот-вот поднимется…

Наконец Везин стал кое-что понимать в происходящем. Ему как бы передавалось общее настроение города. Чем больше приглушалось его обычное внешнее Я, тем явственнее утверждала себя та внутренняя тайная жизнь, которая обладала истинной реальностью и силой. А девушка была верховной жрицей, главный орудием осуществления этого мистического действа. В то время как они брели по извилистым улицам, в уме маленького господина зарождались новые мысли, новые толкования, а озаренный мягким солнечным светом живописный старый город с фронтонами еще никогда не казался ему таким удивительным и манящим.

И только одно, казалось бы, незначительное само по себе и совершенно необъяснимое происшествие встревожило и озадачило его: проходя мимо парка, он показал своей юной спутнице на столб голубоватого дыма, поднимавшийся над горящими осенними листьями, особенно живописный над красными крышами, потом подошел ближе и подозвал ее к себе, чтобы она могла полюбоваться языками огня, вырывающимися из груды сора. Однако Ильзе при виде этого зрелища изменилась в лице, повернулась и помчалась как ветер, выкрикивая на бегу какие-то сумбурные фразы, из которых он понял лишь одно: она сильно напугана огнем и спешит как можно быстрее скрыться, призывая его бежать вместе с ней.

Но минут через пять она вновь была спокойна и счастлива, как будто не произошло ничего такого, что могло бы ее встревожить, и оба вскоре забыли об этом случае.

Сидя на полуразрушенном парапете крепостной стены, они слушали странную музыку оркестра, который он слышал еще в день своего прибытия. Эта музыка, как и в первый раз, глубоко его тронула; под впечатлением дивных звуков он вдруг заговорил на французском языке с необычайной беглостью. Девушка была совсем рядом. И ни души вокруг. Побуждаемый непреодолимым импульсом, он забормотал что-то невнятное о своем восхищении ею. При первых же словах Ильзе легко соскочила с парапета и, улыбаясь, подошла так близко, что почти касалась его колен. Она была, как обычно, без шляпы, и солнце освещаю сбоку ее волосы, щеку и шею.