Мы раскурили трубки и молча зашагали к мужской территории; тут его грубоватое канадское восклицание «Gee whiz!»[52] привлекло мое внимание к новому открытию.

— Зверюга подбирался и к моей палатке, — пробормотал Сангри, указывая на схожие следы у входа.

Склонившись над ними, мы молча в недоумении разглядывали их несколько минут.

— Я сплю как убитый, — добавил канадец, распрямляясь, — поэтому, наверное, ничего и не слышал.

Мы проследили отпечатки лап, ведущие от его палатки к палатке девушки, однако больше нигде признаков странного посетителя не обнаружили. Олень, собака или какой-то другой зверь, дважды осчастлививший нас ночным посещением, сосредоточил свое внимание лишь на этих двух палатках. Впрочем, так ли уж необычны были посещения неизвестного существа: в конце концов, мы раскинули лагерь в самом сердце лесной глуши, диким обитателям которой ничего не стоило добраться до нас вплавь с материка или более крупных островов. В любой другой местности это не вызвало бы никакой тревоги — во всяком случае такой, какую испытывали мы. Во время наших путешествий по Канаде то и дело рычали медведи, пытавшиеся по ночам подобраться к мешкам с провиантом, беспрестанно скреблись дикобразы и топтались бурундуки.

— Джоан переутомилась, в этом все и дело, — объяснил присоединившийся к нам вскоре Мэлони и мрачно осмотрел обнаруженные нами следы. — В последнее время она слишком много работала, а жизнь на природе, как вы знаете, всегда ее возбуждает. Это вполне естественно. Если не обращать внимания, она быстро придет в норму. — Прелат замолчал, взял мой кисет и стал набивать трубку, и то, как он неловко ее набивал, как просыпал бесценный табак на землю, выдавало, сколь искусственным было его спокойствие. — А вы, Хаббард, будьте хорошим парнем, возьмите ее с собой порыбачить; на тендере она вряд ли выдержит целый день, так вы покатайте ее на вашем каноэ, покажите ей другие острова…

К ланчу нависшая над лагерем зловещая туча рассеялась так же неожиданно и так же подозрительно легко, как и налетела.

В каноэ, когда мы уже плыли назад, в течение всей прогулки нарочито воздерживаясь от упоминания более всего занимавшего нас предмета, Джоан вдруг заговорила со мной так, что в ее словах опять зазвенела тревожная нота, которая продолжала звучать до тех пор, пока наконец не приехал Джон Сайленс и его благодатное присутствие не ослабило эту гнетущую интонацию.

— Мне стыдно обращаться к вам с такой просьбой, — проговорила девушка отрывисто; по пути домой она выступала в роли лоцмана, рукава ее куртки были засучены, волосы развевались на ветру, — мне стыдно моих глупых страхов, потому что я не мог по-настоящему понять, чем они вызваны, но, мистер Хаббард, прошу вас, обещайте больше не уезжать в ваши продолжительные экспедиции по островам. По крайней мере сейчас. Умоляю вас! — Джоан была так серьезна, что забыла о каноэ, ветер накренил его, и мы чуть не перевернулись. — Я очень старалась удержаться от этой просьбы, — добавила она, справившись с лодкой, — но ничего не могу с собой поделать.

Девушка просила о серьезном одолжении, и, так как я, хоть и тронутый ее просьбой, все еще медлил с ответом, умоляюще взглянув на меня, прошептала:

— Ну пожалуйста, всего лишь две недели…

— Через две недели уезжает мистер Сангри, — пробормотал я, сразу поняв, к чему она ведет, но сомневаясь, стоит ли поощрять эти ее мысли.

— Если бы я знала, что до тех пор вы будете с нами на острове, — пролепетала Джоан дрожащим голосом, то бледнея, то вспыхивая стыдливым румянцем, — я чувствовала бы себя намного спокойнее.

Я пристально смотрел на нее, ожидая, что она скажет еще.

— И в большей безопасности, — выдохнула девушка почти шепотом. — Особенно ночью.

— В большей безопасности, Джоан? — спросил я и подумал, что никогда еще не видел в ее глазах такой нежности.

Она кивнула, не отрывая взгляда от моего лица.

Несмотря на все мои планы и идеи, отказать ей было невозможно, к тому же я понимал, что для ее просьбы есть веские основания, хотя и не смог бы их выразить.

— Спокойнее и в большей безопасности, — повторила Джоан серьезно, и каноэ дало опасный крен, когда она подалась со своего сиденья вперед, чтобы расслышать мой ответ.

Возможно, в самом деле самым мудрым будет исполнить ее просьбу, разрядив таким образом нервное напряжение, но и не придавая большого значения тому, чем оно вызвано.

— Хорошо, Джоан, странное вы создание, обещаю.

Вздох облегчения и ее радостно засиявшие глаза дали мне почувствовать, что, оказывается, ни я сам, ни другие не знали, что мистер Хаббард способен на серьезную жертву.

— Но бояться-то ведь нечего, — добавил я резко; а Джоан взглянула на меня с улыбкой, которой пользуются все женщины, когда знают, что мы говорим чепуху, но не хотят нам этого сказать.

— Вы не испытываете страха, я знаю.

— Конечно, нет. Чего мне бояться?

— Поэтому, если вы согласитесь потакать мне сейчас, я… я никогда больше, до конца моих дней, не обращусь к вам ни с одной глупостью, — заверила она благодарно.

Мне оставалось лишь повторить:

— Я вам обещаю.

Джоан развернула каноэ к лежащей в четверти милях от нас лагуне и начала быстро грести; но пару минут спустя вновь замерла, так что было слышно, как с весла капала вода, и посмотрела на меня долго и пристально:

— А вы сами ничего ночью не слышали?

— Ночью я никогда ничего не слышу.

— Например, этого гнетущего душу воя, — продолжала девушка, явно решив выговориться. — Сначала он доносится откуда-то издали, потом начинает приближаться, подступая вплотную к нашему лагерю.

— Нет, не слышал.

— Я иногда думаю, что он мне снится.

— Очень вероятно, что так оно и есть, — ответил я без сочувствия в голосе.

— Вы, значит, думаете, что отец его тоже не слышал?

— Да. Иначе он бы мне сказал.

Казалось, ей стало чуточку легче.

— Ну, мама-то точно не слышала, — пробормотала девушка про себя, — она никогда ничего не слышит.

Две ночи спустя я очнулся от глубокого сна: тишину разорвал страшный, пронзительный крик. Не прошло и десяти секунд, как я, полуодетый, выскочил из палатки.

Крик резко оборвался, но я знал, откуда он доносился, и побежал со всей скоростью, которую позволяла мне развить темнота, к палаткам женщин; уже подбегая, услышал сдавленные рыдания. Это был голос Джоан. В каком-то невообразимом одеянии из своей палатки выскочила миссис Мэлони и попыталась зажечь фонарь. В тот же миг позади меня послышались другие голоса, и показался задыхающийся, едва одетый Тимоти Мэлони, в руках у него тоже был фонарь, но он погас, так как прелат задел им о дерево.

Рассвет лишь занимался, с моря дул холодный ветер, тяжелые черные тучи плыли совсем низко.

Сцену всеобщего смятения легче вообразить, чем описать. Испуг, вопросы, сдавленные рыдания. Шелковая палатка Джоан была разорвана, а сама девушка находилась в состоянии, граничащем с истерикой. Слегка успокоившись, ободренная нашим шумным присутствием — она ведь была не робкого десятка, — Джоан взяла себя в руки и попыталась объяснить, что произошло. Бессвязные слова, лихорадочно слетавшие в губ девушки, здесь, на дикой островной гряде, в минуты, когда ночь уже прошла, а утро еще не наступило, казались особенно впечатляющими и убедительными.

— Что-то толкнуло меня… Я проснулась… — бормотала она, и голос ее все еще был осиплым и прерывистым от пережитого ужаса. — Какое-то существо напирало снаружи на стенку палатки, я чувствовала его сквозь материю. Оно так же, как и раньше, принюхивалось и скребло землю. Палатка ходила ходуном, словно от порывов ветра. И дыхание — очень громкое, очень тяжелое дыхание. Потом вдруг резкий звук разрывающейся ткани… В стене зияла прореха… в дюйме от моего лица…

Далее, по ее словам, она выскочила из палатки и что есть мочи закричала, думая, что зверь проник внутрь. Джоан утверждала, что не видела и не слышала ничего, похожего на звуки, которые издает убегающее под покровом ночи животное.