Одна «авторша» — молоденькая девушка из Васюганья — никак не реагирует на мои сначала вежливые, а затем и не очень вежливые погромные рецензии, регулярно, через каждые две недели присылает по новому рассказу — уже получила одиннадцатый… (а некоторые присылала трижды! — в «переработанном варианте»). С ужасом жду очередных и не отвечать не имею права.
Совершенно необходимы в редакциях «литературные консультанты», которые хоть частично разгрузили бы редакторов от «самотека». И консультанты эти должны сменяться через 2–3 месяца из-за «вредности производства» и «притупления чувств». Или наоборот: вдруг злость такая обуревает, что никак не можешь успокоиться и уже даже приличным авторам, членам Союза писателей, пишешь раздраженные иронические письма… И тогда милейший Борис Константинович берется редактировать мои ответы и убедительно просит «смягчить» некоторые фразы. А я уже не могу, не умею это делать. И Б. К. сам своим куриным почерком вписывает всякие фразочки вроде: «Видите ли, уважаемый имярек, нам кажется, что Вы несколько…», или в мою фразу: «язык повествования тяготеет к литературным “красивостям”» вставляет: «тяготеет к несвойственным Вам литературным красивостям»… и т. д. Получается «мило», «любезно», а по существу — «тех же щей налей, да пожиже только…». Но таким образом редакция почти гарантирована от возможности скандала со стороны автора. И я понимаю, как это необходимо, и терпеливо беру «уроки галантности» и, может, когда-нибудь стану преуспевать в этом. А пока и смех, и слезы.
Вот некоторые выдержки из «героической поэмы-романа» под названием «Ирина» в 6 (!) тетрадях (все шесть тетрадей исписаны заковыристым старческим почерком, а обложки украшены рисунками и виньетками). Из-за того, что жанр определен автором как «поэма-роман», рукопись была отфутболена из отдела поэзии в наш отдел.
В «поэме-романе» много героических женщин. Вот некоторые из этой галереи:
О Зосе:
О Параскеве:
Мальвина обращается к любимому:
«Величавый Большевистский Спас!»
(в примечании автором сказано — «Спас — в смысле Христа»).
(Ирина — предводительница партизанского отряда против Колчака).
Комиссар («Большевистский Спас») так говорит своей любимой:
В поэме много философских размышлений, нравоучений, о которых автор скромно предупреждает:
«Без отступлений не обойтись ни одному маломальски книгосоставителю». Отступления такого типа:
«Книга — источник знания».
«Пора нам на широкую профиль писать существенные строки».
«Природа Ты природа — на свет пустила тьму народа».
Частенько автор творчески использует опыт классической литературы. Например, о часовом в ночном дозоре сказано:
«Своей дремоты превозмочь не может он…».
Об Ирине:
И — «Я Вам пишу».
И — «Тая уверенность свою
К неувядаемой надежде».
Партизаны обращаются к командиру:
«Привет тебе, привет».
А в эпилоге автор пишет:
«События давно минувших дней».
Но есть в поэме и совершенно оригинальные образы, метафоры. Например, погибший герой сравнивается с «запустевшим домом, который кинули жильцы», и по этому поводу такие строки:
Смысл последнего слова остался для меня тайной.
Очень драматично даны батальные сцены:
Автор не скрывает, что бои проходили с переменным успехом, и пишет:
Но общее мужественное звучание перекрывает все неудачи:
Но я, кажется, рискую переписать все шесть тетрадей «героической поэмы-романа». Какую страницу ни открой, так «событие вслед событий на поверхность и наплывает», и поэтому лучше кончу.
10 августа
Получила с почтой рукопись одного парня — новосибирца. Сейчас работает художником в Упр. Торговой рекламы, а в недавнем прошлом — житель Сузуна, баптист. О своем детстве в «доме за закрытыми ставнями» рассказывает искренне, просто, и это так страшно, что просто мороз по коже. Трудно поверить, что где-то совсем рядом, сегодня, могут сохраниться уголки такой дикости, и, главное, детей там калечат методично и планомерно. Мы все «в общих чертах» знаем об этом, о том, что общины зарегистрированы и, следовательно, существуют легально, и миримся с этим, не задумываясь о судьбе детей, вырастающих в подобной обстановке. И вот повесть о детстве Павла И., во многом наивная, а то и просто безграмотно написанная, взволновала меня, и я решила встретиться с ним и попытаться помочь ему сделать что-то из этой рукописи. Пришел он — высокий, круглолицый, с недавно отпущенными шелковистыми черными усиками и бачками, мял в руках серую фетровую шляпу, с модными, круто изогнутыми по бокам на манер «сомбреро» полями. И так чувствовалось во всем этом щегольстве, в кокетливой «бабочке» вместо галстука и широком стальном «перстне» на грубых мужицких руках самоутверждение человека, который «дорвался» наконец до полного раскрепощения и счастлив тем, что наконец-то может позволить себе все, что душе угодно. Ну, а то, что желания эти пока не выходят за рамки современного стандарта «шикарного» молодого человека и не отличаются хорошим вкусом, это легко понять, да и все это дело наживное. Убеждена, что его внутреннее развитие будет интенсивным и он за краткий срок сумеет наверстать то, что другие обретают долгими годами: так жадно он читает, так серьезно и настойчиво взялся за переработку своей рукописи и буквально впитывает каждое критическое замечание.