– Прости, сынок, но это полицейская штуковина. Так запросто не открыть.

Джаветти приседает на корточки, но слишком далеко, чтобы я мог до него добраться. В тусклом свете он кажется больным. На нем голубая рубашка-поло, летние брюки и мокасины без шнурков. Если бы он не держал в руке «Беретту», а его взгляд не казался взглядом шизика, то вполне сгодился бы мне в дедушки.

– Как ты себя чувствуешь? А то я все ждал, когда же ты очнешься.

– Пошел ты. – Я снова дергаю наручниками. Можно подумать, от этого есть хоть какой-то толк.

– Какая жалость! Я надеялся на большее. Впрочем, то, что ты вообще говоришь, хороший признак. Давай попробуем по-другому. Какого черта надо Саймону?

Я показываю ему средний палец. Вдруг с первого раза он меня не понял.

– Любопытно. В этот раз все иначе. И это хорошо. Может быть, мне сказать «пожалуйста»?

Не меньше минуты я молча пялюсь на него, и с каждой секундой старый козел становится все счастливее. В конце концов, я открываю рот. Может быть, хоть немного испорчу ему настроение.

– Саймон не посылал Хулио тебя убить. Только поговорить. Хотел узнать, что случилось с ребятами, которых он тебе дал.

– Только поговорить, – усмехается Джаветти. – Ну конечно. И поэтому послал ко мне громилу с топором. Прямо как в Лондоне. – Он кривится, чем сильно напоминает мне Саймона. – Но я не держу злости. Все это дела давно минувших дней. Твой Саймон – очередной британец-идиот. Его люди мертвы, и он знает почему. А как насчет тебя? Думаю, рано или поздно ты тоже пришел бы ко мне «поговорить»? Нет, ни хрена в этом мире не изменилось.

– Так какого черта тебе надо?

Похоже, мой вопрос его удивляет.

– Ты всегда такой любопытный? Это хорошо. Правда, хорошо. – Он достает обгоревшую диванную подушку и сует себе под зад. – Мне надо, чтобы меня оставили на хрен в покое. Мне надо, чтобы Саймон выполнил свою часть сделки и не пытался снова меня убрать.

– У Саймона очередь из тех, кто готов вылизать ему задницу. На кой ты ему сдался? – Чем дольше я потяну время, тем больше у меня будет шансов выбраться из этой заварухи.

Джаветти ржет, как старая кляча.

– А ты, видать, жалкий тупой ублюдок. Ты ведь понятия не имеешь, в чем тут соль, я прав? – Он поудобнее устраивается на подушке, скрещивает ноги. Как будто собирается третьеклассникам сказки рассказывать. – Все дело в бессмертии, – говорит он, – в вечной жизни. Ловкий трюк, если все сделать правильно.

Не знай я до сих пор, что меня держит в плену психопат, то сейчас бы точно догадался. Подыгрывай, Сандей. Тяни время. Медленно говори с психом, у которого в руках пушка, и, может быть, выйдешь отсюда живым. А еще старайся не думать о том, что Хулио превратился в долбаного зомби.

– И ты, видимо, знаешь как?

– Конечно. И Саймону об этом известно. Поэтому ты здесь. Держу пари, он скормил тебе тонну лживого дерьма, но поверь мне, так все и есть.

– Неужели? А я то-то думал, что должен скормить тебя щеподробилке.

– Никак не пойму, – говорит Джаветти, не обращая на меня внимания, – как ему удается заставлять вас, тупых ублюдков, его слушаться. Он же самая лживая скотина из всех, кого я встречал. Так в чем же дело? Вы просто хотите ему верить? Или его брехня звучит лучше правды?

– Слыхал, он нехило отделал тебя в Лондоне.

Глаза Джаветти загораются, маску доброго дедули сменяет что-то темное, древнее. Как будто в нем сидит демон, и он с трудом удерживает его внутри. Я почти начинаю верить, что Саймон был прав.

Но все проходит. На роже Джаветти – та же улыбочка, как ни в чем не бывало.

– Ну что ж, – пожимает он плечами, – видимо, я обленился. Поживи с мое, и сам удивишься, если будешь помнить, где твой член. Я задолжал ему за Лондон. Он-то думал, что прикончил меня, а я, видишь ли, выжил. Немного того, немного другого. Как новенький.

– Источник вечной молодости?

– В яблочко.

Я киваю на его руки в пигментных пятнах. Кожа свисает с костей, как растянутая резина.

– Смотрю, не особенно помогает.

– Ну, это скорее не источник вечной молодости, а источник неумирания. Но я над этим работаю. – Он шарит по карманам. – Кстати, хочешь увидеть кое-что интересное?

Он достает камень – опал размером с небольшое яйцо. Камень отражает свет с потолка. Я чувствую, как меня к нему тянет какими-то нитями.

– Примечательная вещица, скажи? – говорит Джаветти, разрушая момент.

Я трясу головой, пытаюсь прочистить мозги, отвожу взгляд. Наверняка именно об этом камне и говорил Саймон.

– Британцы тиснули этих малышей у австралийских аборигенов лет сто назад, плюс-минус. В мире их осталась всего пара штук. Один взорвался, когда некий французский лейтенант во время Первой мировой попал под артиллерийский обстрел. Другой покоится на дне океана. Третий, если не ошибаюсь, размолол в пыль какой-то полоумный китаец и вколол себе в хрен. У меня вот четвертый. – Он поворачивает камень на свету, на поверхности опала мерцают невообразимые цвета. – Этот красавец оказался в коллекции одного толстосума из Беверли-Хиллз. Правда, забавно, как все порой оборачивается? С виду обычный себе камушек. – Джаветти целует камень и засовывает обратно в карман.

– И все? Ради этого ты нанял трех мордоворотов? Господи, да тебе бы хватило наркоши с обрезом, и обошлось бы дешевле.

– И не говори. Только я не стал бы влезать в это дерьмо без надобности. – Он смотрит на меня, чего-то ждет. Я молчу, и он вздыхает. – Неужто даже не спросишь? Я же знаю, тебе хочется спросить.

– Спросить о чем? Какое отношение имеет эта треклятая штуковина к твоему психозу?

Он отчаянно трясет руками:

– Ты так ничего и не понял! Только благодаря этому малышу все становится возможным. Он запускает всю схему. Поднимает мертвых, дарит вечную жизнь. Черт возьми, если ты вежливо попросишь, я даже отлить тебе позволю. Зуб даю, у тебя от счастья хрен отвалится.

– Мертвых, значит, поднимает. – Сам слышу, как дико звучат мои слова. Но образ посеревшего Хулио, который глотает ртом воздух, как рыба на песке, выходит на первый план. – С Хулио обалдеть как сработало.

Джаветти уродливо хмурится:

– Да уж, и с другими тоже. Они уже разложились. Однако для того и нужны эксперименты, согласись. Я хочу использовать камень на себе, но для начала должен убедиться, что он работает на других. Мы с твоим приятелем чертовски сблизились. Обсосали проблему с ускоренным разложением и доброй волей вдоль и поперек.

– Видимо, тебе не хватает пары ингредиентов? Мускатного ореха прикупить запамятовал?

– Точно, – отвечает Джаветти. – Видишь ли, это тебе не наука. Скорее искусство. Короче говоря, я чуток оплошал. Твой приятель начал разлагаться еще до того, как попытался отрезать себе башку.

– Брехня. – Когда я увидел Хулио, он был в полном порядке. Труп, как же. Я помню, как лилась из него кровь, как жизнь уходила из его глаз. Я не верю. Но я не верю вообще ничему из того, что здесь услышал.

– Неужели? – спрашивает Джаветти. – Все еще не веришь? Ну и ладно, это ерунда. Как бы там ни было, я собираюсь праздновать.

– По какому поводу?

– У меня получилось. Наконец-то. По крайней мере я совершенно уверен, что получилось.

Я обдумываю его слова. У него получилось? И что, черт его дери, это значит? Господи, а если на минуту допустить, что в его словах есть доля правды? Выходит, он бессмертный психопат. Ну и как убить мертвеца? Как не дать ему убить меня? Если все это не бред, то я по уши в дерьме. Я душу поднимающуюся панику. Надо продолжать с ним говорить. Только так есть шанс отсюда выбраться.

– Серьезно? Ты так думаешь?

Джаветти смотрит на меня, будто я ящерица в банке.

– Не знаю, – говорит он. – Тебе виднее.

Пару секунд я обдумываю его слова. И земля уходит из-под ног. Я твержу себе, что не чувствую ничего необычного, только это неправда. Еще как чувствую. Старые травмы, выбитое колено, легкие. Я отковыриваю краешек пластыря на ладони. Порезов нет.