Толстяк поднимает фонарик и застывает, увидев, что со мной происходит. У меня с подбородка падает кусок мяса и шлепается ему на лицо. Это последняя капля. Толстяк начинает орать.

Я хватаю фонарик и бью его, пока он не затыкается. Бью, пока его лицо не превращается в кровавое месиво с выбитыми зубами. Потом принимаюсь за его грудину. Фонарик со стуком бьется о кости.

Где-то рядом слышу хныканье. Поднимаю голову и вижу мальчишку. Он смотрит на меня и гадит прямо в штаны.

– Не парься, приятель, – пытаюсь сказать я, – ты следующий.

Но вместо слов из моего рта выходит только поток густой темной крови.

Когда я прихожу в себя, большая часть добермана уже спустилась по пищеводу толстяка. Между зубами висят петли собачьих кишок. В груди толстяка – огромная рваная дыра. От нижней челюсти мало что осталось.

Впрочем, не похоже, чтобы это помешало ему отобедать приятелем. У мальчишки, пришпиленного к земле наполовину разобранным «студебекером», попросту не было шансов. Шея у него практически сжевана, большей части грудной клетки нет.

Он по-прежнему прижат тачкой, но уже дергается. Шарит руками туда-сюда, будто придуривается слепым.

Я стираю с часов густеющую кровь. Охренеть. Вся эта кровавая баня заняла каких-то полчаса.

Как и в последний раз, я чувствую себя прекрасно, хотя с ног до головы покрыт кровищей и кусками гниющей плоти. Поднимаюсь на ноги. Толстяк оглядывается на меня и сразу же возвращается к трупу пса.

Подхожу со спины, хватаю его за голову, ломаю шею. Он падает, как мешок с костями. То же самое делаю с его напарником. От греха подальше отрываю псу голову. Не хватало еще, чтобы по городу шлялись собаки-зомби.

Чтобы избавиться от тел, уйдет какое-то время. Приходится повозиться, чтобы вытащить мальчишку из-под «студебекера».

Обоих бросаю в камеру одного из прессов. Одним нажатием кнопки превращаю их в паштет.

Не ощущаю ни намека на то отвращение, которое испытывал со шлюхой. Потому что она была женщиной? Потому что я буквально на нее охотился? Или потому что на этот раз могу найти себе оправдание? В конце концов они спустили на меня собаку.

А может, я просто начинаю входить во вкус.

Безумие какое-то. Не могу же я в самом деле каждую ночь мочить людей и превращать их в зомби. Рано или поздно кто-то заметит. Мало того, вдруг кто-то из зомби сумеет от меня сбежать?

Поливаю себя из шланга, накрываю переднее сиденье куском брезента. Наверное, тачку тоже стоило бы полить.

У меня по-прежнему никаких ответов, зато вопросов чертова уйма. Что за хрень этот «Империал Энтерпрайзес»? Компания Джаветти. Он живет на белом свете уже бог знает сколько, наверняка скопил прилично деньжат.

И все равно не складывается. Чувак, у которого был камень, жил в доме, которым владеет «Империал Энтерпрайзес». Зачем Джаветти селить в доме какого-то мужика, а потом красть у него камень? Разве что это часть какого-то плана. Находясь в доме, камень был уязвим. У Джаветти наверняка был доступ ко всем кодам системы безопасности. Он вполне мог сделать так, чтобы кто угодно зашел в дом в темпе вальса и вышел оттуда с камнем. Даже если речь идет о трех мордоворотах без единой извилины.

Другими словами, я попросту не в состоянии просчитать все ходы Джаветти. В этом и заключается моя проблема. Я его не знаю.

А значит, мне нужно поговорить с тем, кто знает.

Глава 20

Здание, в котором живет Саманта, – бывший отель в средиземноморском стиле, построенный в начале двадцатых годов и переделанный в многоквартирный дом. Стоит оно прямо над обрывом в Санта-Монике, вокруг – здания вполовину моложе и не обладающие и половиной его харизмы.

На востоке только-только появилась туманная полоска солнечного света, будто солнце осторожно выглядывает из-за крыш, еще не решив, вставать ему или нет.

От побережья до дома Саманты – меньше трех кварталов, поэтому сам дом еще окутан утренним туманом, приходящим в город с Тихого океана каждый день.

Я прохожу через небольшие ворота и оказываюсь в центральном внутреннем дворике. С кованых прутьев капает вода. Через час от тумана и следа не останется, но сейчас здесь все равно, что в Лондоне.

Найти Саманту было нетрудно. Дома я залез под душ, чтобы смыть с себя всю слизь. После этого мне оставалось только открыть «Google».

С самого нашего знакомства в клубе что-то по поводу Саманты не дает мне покоя. Она явно не мой типаж. Хотя я не уверен, что можно назвать типажом стриптизерш и замызганных до дыр порно-звездочек. Короче говоря, женщины, с которыми я встречаюсь, блещут вовсе не навыками вести светские беседы.

Может быть, в этом все дело. Саманта другая. Я не могу просто взять и завалить ее в постель. Она где-то посередине между нормальностью и долбанутой кроличьей норой, в которую я недавно угодил.

А может быть, дело в том, что она еще ни разу не потребовала от меня подать ей на блюдечке камень Джаветти.

В холле торчит швейцар, который больше смахивает на вышибалу. А я-то надеялся устроить Саманте сюрприз. Постучать в ее дверь и застать врасплох.

– К кому вы пришли, сэр? – спрашивает швейцар, будто день в самом разгаре, а по зданию днем и ночью шатаются незнакомцы.

От него несет оружейным маслом, и я, хоть и с трудом, но замечаю, как что-то выпирает у него под мышкой.

– К Саманте Морган.

– А вы?…

– Джо Сандей.

– Вам наверх, сэр, – он показывает на лифт. – Она вас ожидает. На лифте попадете прямо в пентхаус.

Я смотрю на часы.

– А она сказала, когда я должен прийти?

– Не могу знать, сэр. Минут пятнадцать назад она позвонила и сказала, что вы приедете.

Вот тебе и сюрприз, твою налево.

Лифт поднимает меня наверх, и я оказываюсь посреди коридора, отделанного тиком и красным деревом. В тот момент, когда я вижу Саманту, я понимаю, что меня занесло в другую лигу.

Она ждет меня в ротанговом кресле, которое стоит возле пальмы в горшке. Белый сарафан, сандалии на завязках. Вокруг щиколотки – тонкая золотая цепочка. Волосы собраны в хвост на затылке.

– Надеялись застать меня в пижаме? – спрашивает Саманта, как только я выхожу из лифта.

– Вроде того.

– Что ж, в любом случае вы бы остались с носом. Пижам я не ношу. – Она смотрит на настенные часы у меня за спиной и говорит, отпивая из чашки чай: – Теряю форму. Я ждала вас на десять минут раньше.

– Мне нравится держать людей в напряжении, – отзываюсь я.

– Ничуть не сомневаюсь.

Она встает и подходит ко мне. Слишком близко. От ее запаха голова кругом. Кажется, я могу от него опьянеть в стельку. Целую секунду я опасаюсь, что вот-вот озомбею. Однако в этот раз все иначе. Это не голод, но определенно желание.

Саманта смотрит мне прямо в глаза, изучает мою физиономию.

– Я уже начала думать, что не нравлюсь вам.

– Это вряд ли, – выпаливаю я, не успев подумать.

Она улыбается:

– Вот и славно.

Я беру себя в руки.

– Но я здесь не поэтому.

– Конечно, нет, – вздыхает она. – Пойдемте. Здесь есть комнаты поудобнее.

По широкому коридору Саманта ведет меня в гостиную. Темные деревянные полы, кованное железо, витражные стекла. Помещение – что-то среднее между мавританским замком и музеем искусств. На стенах висят азиатские и африканские маски. Как у Неймана и Габриэлы, здесь полно игральных карт. Только они не засунуты как попало в дверные косяки. Из них выложены целые коллажи, будто каждая – кусочек мозаики. На одной из стен висят карты из какой-то старинной колоды, словно миниатюрные портреты.

В следующей комнате полно плюшевых кресел и диванов. На балкон из пентхауса ведут французские двери. Туман так близко, что его можно потрогать. Океана за ним не видно, только запах в воздухе намекает на то, что он рядом.

– А к чему карты? – спрашиваю я и иду за Самантой к дивану. – Не знал, что сейчас они так популярны.