Он ухитрился свой испорченный вкус возвести в некий высший вкус, обернув свою испорченность законом, прогрессом, обольщением чудовищной силы. От фимиама, который курится вокруг него, я задыхаюсь, я распахиваю окна, пытаясь глубоким вдохом развеять чары этого гипнотизера.

Думая о внезапном, на склоне лет, приходе Вагнера к христианству, вспоминаю слова евангелиста Иоанна о том, что Слово стало плотью.

В наше время фальшь Вагнера стала такой плотью, ибо человек сегодняшнего дня принимает фальшь за истину, сидит между двух стульев. В его «да» проступает «нет», а в «нет» — «да».

Я назвал Вагнера — Калиостро современности, и от слов своих не отрекаюсь.

Такое несколько раз случалось в моей жизни: миг внезапно берет врасплох — бессознательное — ударом молнии входит в сферу сознания, испепеляет озарением неисповедимых глубин по ту сторону жизни.

И тогда все сознательное, всю твою жизнь выращиваемое, лелеемое, собираемое, как в дендрарии, кажется бессмысленным сорняком, несмотря на то, что оно культивировалось и подстригалось по рецептам лучших садоводов и мыслителей.

Я должен вернуться в Сильс-Марию, быть может, в последний раз.

Вот я снова, подобно Данте, пройдя жизнь до половины — так хочется в это верить — очутился в чутком, чудном, сумрачном лесу. Красноватая окраина неба на фоне ледяной белизны альпийских вершин вовсе не страшит, а успокаивает вечерней тишиной и умиротворенностью, лелеющей душу.

Странная мысль посещает меня у черной скалы: обо мне так и не смогут написать роман, ибо я так и не сумел сблизиться в жизни с женщиной — вечной и главной осью жизненной интриги.

Но стоит мне попытаться сконцентрировать прожигающий время пучок этой мысли, как она мгновенно, подобно игле фонографа, перескакивает на борозду философии.

Единственный способ возврата: сочинение стихов.

Мгновенно перед взором возникают две противостоящих друг другу картины — замершее кладбищенское поле и несущиеся галопом — по краю этого поля — любимые мои и самые верные друзья — кони.

Ночью, в бессилье бессонницы на меня наступают сразу с нескольких сторон будущие книги, настоятельно требуя написания, и вскакиваю с постели, в бездне своего одиночества, и черкаю что-то на смятых листках, чтобы на восходе не суметь разобрать собственные каракули.

Опять, как в детстве, — бешеный гон коней сквозь сны и не дающая передышки гонка мыслей и слов в бдении, словно Некто держит меня за загривок, беспрерывно подсовывая рукописи сочиняемых параллельно книг — «Сумерек идолов» и «Антихриста». Прибавить к этому первую часть «Переоценки всех ценностей», которая явно была еще сырой и требовала глубокой переработки.

Эта лихорадочная спешка пугает меня.

Но я настроен подвергнуть резкой и основательной критике христианскую церковь и ее адептов, называющих себя христианами. По мне, Иисус вовсе не отвергал земной мир, считая его преддверием потустороннего мира. Это апостолы, и, особенно, Павел, исказили его учение, превратив его в отрицание мира сего с помощью попыток извратить смысл и цели истинного христианства под прикрытием имени Христа. В сущности же, принять мир земной и не тешить себя иллюзией потустороннего мира — означает свободу духа и ответственность человека перед самим собой.

Я вовсе не пытаюсь отмахнуться от вопроса — лучше ли отмененного мной Бога свобода человека, не принимающего никаких запретов, но решил оставить ответ на более позднее время, ибо это требует длительного и глубокого размышления. Я понимаю, что, учитывая мое здоровье, этот вопрос может остаться без ответа и, признаться, это меня сильно беспокоит.

У меня вызывает устойчивую идиосинкразию бесконечное число надгробий и церквей, где Распятый и его клевреты опутывают цепями сверхчувственного мира человека, лишая его воли к созиданию. Правда, они не могут договориться, был ли идущий на распятие закован в кандалы, обмотан цепями, привязан бечевками или прибит гвоздями к кресту. Это кажется делом второстепенным, незначительным до тех пор, когда мыслящий субъект обращает на это внимание. Начинается эрозия веры, авторитет церкви и Бога исчезает, уступая место авторитету совести и рвущемуся из всех этих кандалов и цепей разуму. И творческая воля, внедренная в человека Богом Ветхого Завета, переходит в деятельность, которая выявляет свою плодотворность в естественнонаучных и позитивистских законах.

Это укладывается в идею о «вечном возвращении того же самого», и никакой мистики в этой идее нет.

Вселенную можно представить в виде комбинаций элементарных частиц, число которых имеет предел, и после прихода к последней конфигурации все начинается сначала.

Бытие вовсе не уходит в «дурную бесконечность», не имеет конечной цели, а лишь неумолимо повторяется, никогда не уходя в Небытие, а возвращаясь на круги своя. Потому каждое мгновение вечно, и не уходит продолжением в потусторонние пасторали.

Конечно, желательно было бы себя уверить, что и я буду вечно повторяться, но в это трудно верится. И потому я решил написать некое подобие духовного завещания — прелюдию к «Переоценке всех ценностей», озаглавив ее словами Пилата, обращенного к Христу — «Ессе Номо» — «Се человек».

Это, по сути, описание моей жизни и аннотации моих книг с намеренно эпатирующими заголовками глав — «Почему я так мудр», «Почему я пишу такие хорошие книги», «Почему я являюсь Роком».

Моя торопливость объяснима: страх перед Бисмарком, династией Гогенцоллернов, германским антисемитизмом, церковью. Всех их я на духу не терплю, но, обстреливая их с артиллерийской лихостью, конечно же, боюсь вызвать огонь на себя, и потому для предосторожности написал кайзеру письмо:

«Сим я оказываю Кайзеру немцев величайшую честь, которая может выпасть на его долю: посылаю ему первый экземпляр моей книги, в которой решается судьба человечества».

Идея объединения всех европейских стран против Германской империи, чтобы надеть на нее смирительную рубашку или спровоцировать на войну против объединенной Европы, не дает мне покоя и, честно говоря, пугает меня своей навязчивостью.

И я собираюсь обратиться к европейским народам и сказать им: я возвещаю войну. Не между народами. Я выражаю презрение к проклятой политике европейских династий, разжигающих эгоизм и высокомерие между народами. Не между сословиями. У нас нет высших сословий, значит, нет и низших. Я возвещаю духовную войну оружием духа, ибо все великие державы в действительности взлетят в воздух: нас ждут небывалые войны.

Я — человек Рока, собираюсь покончить с преступной кликой, провозглашающей более столетия великие слова и при этом сеющей между народами проклятое драконово семя национализма, прикрываясь ханжеской христианской любовью к рабам, а, по сути, науськивающей отечественную чернь на все, истинно духовное и осененное разумом.