На другой же день после приезда семьи мэра, в шесть часов утра, аббат Шелан прислал за Жюльеном.

— Я ни о чем не собираюсь вас спрашивать, — сказал он ему, — и прошу вас — а если этого мало, приказываю — ничего мне не говорить, но я требую, чтобы вы в трехдневный срок отправились либо в Безансонскую семинарию, либо на житье к вашему другу Фуке, который по-прежнему готов прекрасно вас устроить. Я все предусмотрел, обо всем позаботился, но вы должны уехать и не показываться в Верьере, по крайней мере, в течение года.

Жюльен ничего не отвечал. Он размышлял, не следует ли ему, для сохранения собственного достоинства, оскорбиться этой заботливостью, которую проявляет о нем господин Шелан, — ведь не отец же он ему в конце концов.

— Завтра в это же время я буду иметь честь явиться к вам еще раз, — ответил он наконец старому кюре.

Господин Шелан, который полагал, что своим авторитетом он, безусловно, заставит подчиниться этого юнца, говорил долго. Жюльен, изобразив на своем лице самое глубокое смирение, почтительно стоял перед ним, не раскрывая рта.

Наконец его отпустили, и он бросился к г-же де Реналь рассказать ей все, но застал ее в глубоком отчаянии. Ее муж только что говорил с нею довольно откровенно. Его нерешительный характер и надежды на наследство из Безансона, которые еще усиливали его нерешительность, склонили его твердо держаться того мнения, что жена его совершенно невинна. Он пришел поделиться с ней неожиданным открытием: как странно, оказывается, настроено сейчас общественное мнение в Верьере. Разумеется, люди не правы, все это происки завистников, но в конце концов что же делать?

На минуту г-жа де Реналь попыталась утешить себя мыслью, что Жюльен может принять предложение г-на Вально и остаться в Верьере. Но теперь это уже была не та робкая, простодушная женщина, какою она была в прошлом году: злосчастная страсть и муки раскаяния вразумили ее. Слушая мужа, она с болью в душе убеждалась, что разлука, хотя бы временная, неизбежна. «Вдали от меня Жюльен снова отдастся своим честолюбивым мечтам, и это так естественно, когда у человека нет ни гроша за душой. А я! Боже мой! Я так богата — и это ничем, ничем не может помочь моему счастью. Он меня забудет. Такой обаятельный юноша! Конечно, его будут любить, полюбит и он. Ах, я несчастная!.. А на что жаловаться? Бог справедлив: ведь я даже и не пыталась перестать грешить; в наказание он отнял у меня разум. Мне надо было только подкупить Элизу, привлечь ее на свою сторону, уж, кажется, чего проще! А я даже не дала себе труда подумать об этом. Только и бредила любовью. И вот теперь все пропало».

Одно глубоко поразило Жюльена: когда он сообщил г-же де Реналь ужасную новость о том, что ему придется уехать, он не услышал от нее никаких эгоистических возражений. Видно было только, что она едва удерживается от слез.

— Друг мой, нам с вами нужна твердость. — Она отрезала Для него на память прядь своих волос. — Не знаю, что со мною будет, — сказала она, — но только, если я умру, обещай мне, что ты никогда не покинешь моих детей. Близко ли ты будешь от них, далеко ли, постарайся сделать из них честных людей. Если опять будет революция, всю знать перережут, а их отцу, вероятно, придется эмигрировать — из-за того крестьянина, которого тогда убили на крыше. Не забудь о моих сыновьях… Дай мне руку. Прощай, милый! Это наши с тобой последние минуты. Когда эта страшная жертва уже будет принесена, я надеюсь, что на людях у меня хватит мужества подумать о моем добром имени.

Жюльен ожидал взрыва отчаяния. Эти простые прощальные слова глубоко растрогали его.

— Нет, нет, я не хочу так прощаться! Я уеду, они все этого хотят, да и вы сами. Но через три дня я вернусь к вам ночью.

Все мигом преобразилось для г-жи де Реналь. Значит, Жюльен действительно любит ее, если ему самому пришло в голову увидеться с нею еще раз! Все ее страдания сразу исчезли, и ее охватило чувство невыразимой радости. Все стало так легко. Уверенность, что она еще раз увидит своего милого, заслонила собою все, что было мучительного в эти последние минуты. С этого мгновения вся осанка и выражение лица г-жи де Реналь исполнились какого-то особенного благородства, решимости и необыкновенного достоинства.

Вскоре явился г-н де Реналь; он был вне себя. И тут-то он наконец выложил жене все про это анонимное письмо, полученное им два месяца назад.

— Я это письмецо снесу в Казино, я всем его покажу, чтобы все знали, что за подлец этот Вально! Я его подобрал нищим, сделал одним из самых богатых людей в Верьере. Я его публично осрамлю, я драться с ним буду. Нет! Это уж перешло все границы.

«И я могу остаться вдовой, господи боже! — промелькнуло у г-жи де Реналь. Но в тот же миг она сказала себе: — Если я не помешаю этой дуэли, — а я, разумеется, могу это сделать, — я буду убийцей моего мужа».

Никогда еще она не пользовалась с такой ловкостью тщеславием своего супруга. В каких-нибудь два часа она сумела убедить его, при помощи его же собственных доводов, что он должен держать себя сейчас как нельзя более дружески с Вально и даже снова взять Элизу к себе в дом. Немало мужества потребовалось г-же де Реналь, чтобы решиться снова увидеть эту девушку, причину всех ее несчастий. Но эту мысль подал ей Жюльен.

Наконец, после того как его раза три-четыре наводили на путь истинный, г-н де Реналь уже собственным умом дошел до чрезвычайно тягостной для него в денежном отношении мысли, а именно, что не может быть для него сейчас ничего хуже, как если Жюльен в разгар великого злопыхательства и сплетен по всему Верьеру останется в городе и поступит гувернером к детям г-на Вально. Ясно, что Жюльен не упустит случая принять столь выгодное предложение директора дома призрения; но для торжества г-на де Реналя необходимо, напротив, чтобы Жюльен уехал из Верьера и поступил в семинарию в Безансоне или, скажем, в Дижоне. Но как убедить его уехать, и, потом, на какие средства он там будет жить?

Господин де Реналь, видя, что денежная жертва неминуема, убивался больше, чем его жена. Она же после тягостной беседы с супругом чувствовала себя так, как должен чувствовать себя мужественный человек, который, решив покончить счеты с жизнью, проглотил смертельную дозу страмония и еще не умер; он живет, так сказать, по инерции, но уже ничем в мире больше не интересуется. Так, Людовик XIV, умирая, промолвил: «Когда я был королем…» Замечательная фраза!

На другой день спозаранку г-н де Реналь получил анонимное письмо. На этот раз письмо было весьма оскорбительного свойства. В каждой строчке самым грубым образом намекалось на его положение. Несомненно, это было делом рук какого-нибудь мелкого завистника. Это письмо снова вызвало у него желание драться с г-ном Вально. Он так расхрабрился, что решил действовать безотлагательно; вышел из дому один и отправился в оружейную лавку, купил там пару пистолетов и велел зарядить их.

«Нет, в самом деле, — рассуждал он, — представить себе, что снова вернулись бы прежние строгости императора Наполеона: у меня на душе буквально ни одного краденого гроша, мне не в чем себя упрекнуть. Единственно, что я позволял себе, — это закрывать глаза, но у меня в столе лежат кой-какие солидные документики, которые меня вполне оправдывают».

Госпожа де Реналь испугалась не на шутку холодной ярости своего мужа; ее опять стала соблазнять страшная мысль о вдовстве, которую ей стоило такого труда отогнать от себя. Она заперлась с мужем в его кабинете, где в течение нескольких часов уговаривала его без всякого результата: последнее анонимное письмо настроило его весьма решительно. Наконец ей все-таки удалось добиться того, что его отважная решимость закатить оплеуху г-ну Вально перешла в не менее отважную решимость предложить Жюльену шестьсот франков, чтобы он мог внести за год в семинарию. Г-н де Реналь, в сотый раз проклиная тот день, когда ему пришла в голову злополучная идея взять гувернера, забыл об анонимном письме.

Одна только мысль немного утешала его, но он не говорил о ней жене: он надеялся — если ему удастся проявить достаточно умения и воспользоваться как-нибудь в своих интересах романтическими бреднями этого юнца — убедить его отказаться от предложения г-на Вально и за меньшую сумму.