Затем мужчины вышли вдвоем.

Когда они проходили мимо кабачка «Торговля», Левек спросил:

— А не выпить ли нам по стаканчику?

— Что же, я не прочь, — согласился Мартен.

Они вошли, уселись в пустой еще комнате, и Левек закричал:

— Эй! Шико! Два стаканчика настойки, да покрепче: Мартен вернулся, Мартен моей жены. Знаешь, Мартен с «Двух сестер», который пропал?

Держа в одной руке три стакана, а в другой бутылку, подошел кабатчик — толстобрюхий, багровый, заплывший жиром — и невозмутимо спросил:

— Смотри-ка! Ты вернулся, Мартен?

— Вернулся, — ответил Мартен.

МАДЕМУАЗЕЛЬ ПЕРЛЬ

Перевод Н. Коган

И что за странная мысль пришла мне в этот вечер — избрать королевой мадемуазель Перль!

Каждый год я встречаю крещенский сочельник у нашего старинного друга Шанталя. Мой отец, его близкий приятель, водил меня к нему, когда я еще был мальчиком. Я же посещаю и, вероятно, буду посещать его до тех пор, пока я жив и пока существует на свете Шанталь.

Кстати, Шантали ведут необычный образ жизни; они живут как будто не в Париже, а в каком-нибудь Грассе, Ивето или Пант-а-Муссоне.

У них особнячок с садом возле самой Обсерватории. Здесь они чувствуют себя дома, совсем как в провинции. Париж, настоящий Париж, им неведом; они даже не подозревают, каков он. Ведь они от него так далеко, так далеко! Впрочем, иногда они выезжают в город, и это целое событие. Как говорят в семье, г-жа Шанталь отправляется «делать закупки». Вот как это происходит.

Настает день, когда мадемуазель Перль, у которой хранятся ключи от кухонных шкафов (ключами от бельевых шкафов ведает сама хозяйка), мадемуазель Перль заявляет, что сахар на исходе, консервы кончились, а кофе осталось в мешке совсем немного.

И вот г-жа Шанталь, предупрежденная о том, что семье грозит голод, начинает проверять остатки и делает себе заметки в записной книжке; наставив множество всяких цифр, она предается долгим вычислениям, а затем долгим спорам с мадемуазель Перль. Однако в конце концов они приходят к соглашению и окончательно устанавливают количество каждого продукта, каким необходимо запастись на три месяца: сахара, рису, чернослива, кофе, варенья, банок с зеленым горошком, фасолью, омарами, копченой и соленой рыбой и пр. и пр.

Затем назначается день для закупок и, наняв извозчичью карету, они едут в лавку солидного бакалейщика, находящуюся по ту сторону мостов, в новых кварталах.

Госпожа Шанталь и мадемуазель Перль, никому не сказавшись, уезжают вдвоем и возвращаются к обеду, взволнованные, измученные: их растрясло в карете, верх которой завален свертками и мешками, словно это фургон для перевозки багажа.

Шантали считают весь район Парижа по ту сторону Сены новыми кварталами, где живут какие-то странные, шумливые, не очень почтенные люди; днем эти люди только и делают что развлекаются, ночами — кутят и вообще швыряют деньги на ветер. Все же время от времени молодых девушек вывозят в театр, в Комическую оперу, во Французскую Комедию, но лишь в том случае, если пьесу хвалит газета, которую выписывает г-н Шанталь.

Дочкам сейчас одной девятнадцать, другой семнадцать лет. Это красивые девушки, рослые и свежие, уж так хорошо воспитанные, такие чинные, такие безупречные, что смотришь на них, как на две красивые куклы. Никогда мне и в голову не пришло бы обратить особое внимание на барышень Шанталь или поухаживать за ними. С ними едва дерзаешь говорить, до того они непорочны. Раскланяться с ними — и то уж кажется неприличием.

Что же касается их отца, то это обаятельный человек, очень образованный, очень приветливый, очень сердечный, но больше всего на свете он любит мир, покой, тишину, и сам постарался превратить быт семьи в стоячее болото, чтобы жить по своему вкусу. Он много читает, охотно беседует, его легко растрогать. Полное отсутствие общения с людьми, трений, столкновений сделало крайне чувствительной его эпидерму, так сказать моральную эпидерму. Малейший пустяк волнует его, выводит из равновесия, заставляет страдать.

У Шанталей есть знакомые, но их круг весьма ограничен, и они тщательно отобраны среди ближайших соседей. Два-три раза в год семья обменивается визитами с родственниками, живущими далеко.

Что же касается меня, то я обычно обедаю у них пятнадцатого августа[72] и в крещенский сочельник. Это для меня своего рода обряд, как для католика причастие на пасху. Пятнадцатого августа приглашают нескольких друзей; в крещенский сочельник — из посторонних один я.

Итак, в этом году я, по обычаю, обедал под крещение у Шанталей.

Как всегда, я расцеловался с г-ном Шанталем, г-жой Шанталь и мадемуазель Перль и отвесил глубокий поклон мадемуазель Луизе и мадемуазель Полине. Меня засыпали вопросами о городских происшествиях, о политике, о том, что говорят относительно положения дел в Тонкине,[73] о наших представителях. Г-жа Шанталь, толстая дама — все ее мысли кажутся мне квадратными, наподобие каменных плит, — имела привычку, в виде заключительной фразы ко всякому политическому спору, вещать: «Вот увидите, все это добром не кончится!» Отчего я вообразил, что мысли г-жи Шанталь четырехугольные? Сам не знаю, но что бы она ни говорила, мне сейчас же рисуется квадрат с четырьмя симметричными углами. А есть люди, чьи мысли, в моем представлении, всегда катятся, словно обручи. Достаточно таким людям рот открыть — и пошло, покатилось, по десять, двадцать, пятьдесят круглых мыслей, больших, маленьких, одна за другой, до бесконечности. И есть люди, у которых мысли заостренные… Но дело не в этом!

Мы сели за стол, и обед прошел без всяких достойных внимания эпизодов.

Во время десерта на стол был подан крещенский сладкий пирог. Королем ежегодно оказывался г-н Шанталь. Был ли то неизменный каприз случая или же семейный заговор, не знаю, но хозяин всегда находил боб в своем куске праздничного пирога и непрестанно провозглашал королевой г-жу Шанталь. Поэтому я был весьма изумлен, когда откусил кусок пирога и ощутил какой-то твердый предмет, о который чуть не сломал себе зуб. Я осторожно извлек этот предмет изо рта и увидел маленькую фарфоровую куколку, не больше боба. Я вскрикнул от удивления. Все взглянули на меня, а Шанталь захлопал в ладоши и закричал:

— У Гастона! У Гастона! Да здравствует король! Да здравствует король!

Все повторили хором:

— Да здравствует король!

И я покраснел до корней волос, как иной раз краснеешь без причины, просто когда попадаешь в дурацкое положение. Я сидел, опустив глаза, осторожно держа двумя пальцами фарфоровую куколку, силясь улыбнуться, не зная, что делать, что сказать, а Шанталь продолжал:

— Теперь выбирай королеву.

Тогда я окончательно растерялся. Тысячи мыслей, тысячи соображений вихрем пронеслись в моей голове. Может быть, от меня ждали, чтобы я выбрал одну из барышень Шанталь? Может быть, это способ выведать, которой из них я отдаю предпочтение? Или незаметная, осторожная, деликатная попытка родителей подтолкнуть меня к возможному браку? Ведь мысль о браке постоянно бродит в домах, где есть взрослые барышни, и принимает всякие формы, прячется за всякими личинами, пользуется всякими уловками.

Мною овладели отчаянный страх связать себя и ужасная робость перед закоренелой, неприступной добродетелью Луизы и Полины. Предпочесть одну другой казалось мне столь же затруднительным, как сделать выбор между двумя каплями воды; кроме того, меня чрезвычайно смущали опасения, как бы не запутаться во всем этом, чтобы потом меня, против воли, деликатно и незаметно не довели до женитьбы с помощью неуловимых и безобидных махинаций вроде этой шутовской королевской власти.

Но вдруг меня осенила блестящая мысль, и я протянул символическую куколку мадемуазель Перль.

В первую минуту все удивились, но потом, вероятно оценив мою деликатность и скромность, стали бурно рукоплескать и кричать: