Глава II
Малютка все распевала песнь
О светлых горних странах.
Чиновники прусской таможни меж тем
Копались в моих чемоданах.
Обнюхали все, раскидали кругом
Белье, платки, манишки,
Ища драгоценности, кружева
И нелегальные книжки.
Глупцы, вам ничего не найти,
И труд ваш безнадежен!
Я контрабанду везу в голове,
Не опасаясь таможен.
Я там ношу кружева острот{227}
Потоньше брюссельских кружев —
Они исколют, изранят вас,
Свой острый блеск обнаружив.
В моей голове сокровища все,
Венцы грядущим победам,
Алмазы нового божества,
Чей образ высокий неведом,
И много книг в моей голове,
Поверьте слову поэта!
Как птицы в гнезде, там щебечут стихи,
Достойные запрета.
И в библиотеке сатаны
Нет более колких басен,
Сам Гофман фон Фаллерслебен для вас
Едва ли столь опасен.
Один пассажир, сосед мой, сказал,
И тон его был непреложен:
«Пред вами в действии Прусский Союз{228}, —
Большая система таможен.
Таможенный союз — залог
Национальной жизни.
Он цельность и единство даст
Разрозненной отчизне.
Нас внешним единством свяжет он,
Как говорят, матерьяльным.
Цензура единством наш дух облечет
Поистине идеальным.
Мы станем отныне едины душой,
Едины мыслью и телом,
Германии нужно единство теперь
И в частностях и в целом».
Глава III
В Ахене{229}, в древнем соборе, лежит
Carolus Magnus[18] — Великий,
Не следует думать, что это Карл
Майер из швабской клики{230}.
Я не хотел бы, как мертвый монарх,
Лежать в гробу холодном;
Уж лучше на Неккаре в Штуккерте{231} жить
Поэтом, пускай негодным.
В Ахене даже у псов хандра —
Лежат, скуля беззвучно:
«Дай, чужеземец, нам пинка,
А то нам очень скучно!»
Я в этом убогом сонливом гнезде
Часок пошатался уныло
И, встретив прусских военных, нашел,
Что все осталось, как было.
Высокий красный воротник,
Плащ серый все той же моды.
«Мы в красном видим французскую кровь», —
Пел Кернер в прежние годы{232}.
Смертельно тупой, педантичный народ!
Прямой, как прежде, угол
Во всех движеньях. И подлая спесь
В недвижном лице этих пугал.
Шагают, ни дать ни взять — манекен,
Муштра у них на славу!
Иль проглотили палку они,
Что их обучала уставу?
Да, фухтель{233} не вывелся, он только внутрь
Ушел, как память о старом.
Сердечное «ты» о прежнем «он»
Напоминает недаром{234}.
И, в сущности, ус, как новейший этап,
Достойно наследовал косам!{235}
Коса висела на спине,
Теперь — висит под носом.
Зато кавалерии новый костюм{236}
И впрямь придуман не худо:
Особенно шлем достоин похвал,
А шпиц на шлеме — чудо!
Тут вам оруженосцы, пажи,
Отличная, право, картина:
У каждого в сердце — верность и честь,
На заднице — герб господина.
Тут вам и турнир, и крестовый поход,
Служенье даме, обеты, —
Не знавший печати, хоть набожный век,
В глаза не видавший газеты.
Да, да, сей шлем понравился мне.
Он — плод высочайшей заботы.
Его изюминка — острый шпиц!
Король — мастак на остроты!
Боюсь только, с этой романтикой — грех:
Ведь если появится тучка,
Новейшие молнии неба на вас
Притянет столь острая штучка.
Советую выбрать полегче убор
И на случай военной тревоги —
При бегстве средневековый шлем
Стеснителен в дороге!
На почте я знакомый герб
Увидел над фасадом,
И в нем — ненавистную птицу{241}, чей глаз
Как будто брызжет ядом.
О, мерзкая тварь, попадешься ты мне, —
Я рук не пожалею!
Выдеру когти и перья твои,
Сверну, проклятой, шею!
На шест высокий вздерну тебя,
Для всех открою заставы
И рейнских вольных стрелков повелю
Созвать для веселой забавы{242}.
Венец и держава тому молодцу,
Что птицу сшибет стрелою.
Мы крикнем: «Да здравствует король!» —
И туш сыграем герою.