Прежде всего я остановился в Солсбери, где поступил на службу к одному юристу, прекраснейшему человеку; он был добр не только ко мне, но, как мне известно, совершил тысячу благотворении во время моего пребывания у него; и я знаю, что он часто отказывался вести дела, если находил их грязными и разорительными.

— Можете не вдаваться в подробности, — прервал его Олверти, — я знаю этого юриста, он действительно человек достойный и делает честь своей профессии.

— Слушаю, сэр, — продолжал Партридж. — Оттуда я переселился в Лимингтон[387], где провел года три на службе у другого юриста, тоже очень хорошего человека, одного из первых весельчаков в Англии. Словом, сэр, через три года я завел маленькую школу и снова зажил бы хорошо, если бы не один пренеприятный случай. Держал я у себя поросенка, и однажды, на мое несчастье, поросенок этот забежал в соседский сад и нанес, как говорится, ущерб чужой собственности; сосед был человек спесивый, мстительный, он обратился к стряпчему — как бишь его?.. не припомню имени, — только он притянул меня в суд. Когда я явился туда — господи, чего только я не услышал от адвокатов! Один из них наговорил про меня судье кучу отвратительной лжи: сказал, будто я постоянно гоняю своих свиней в чужие сады, и много другого вздора, а заключил свою речь выражением надежды, что наконец я угодил со своими свиньями куда следует. Поверить ему, так выходило, что я первый свиноторговец в Англии, а у меня всего-то был один несчастный поросенок. Словом…

— Пожалуйста, не так подробно, — снова прервал его Олверти. — Вы еще ни слова не сказали о своем сыне.

— О, прошло много лет, прежде чем я увидел моего сына, как вы изволите его называть… После этого я переселился в Ирландию и завел школу в Корке (надо сказать, что эта тяжба снова разорила меня, и я семь лет просидел в тюрьме в Винчестере).

— Хорошо, — сказал Олверти, — пропустите все до вашего возвращения в Англию.

— Вернулся я только полгода назад и сначала пробыл некоторое время в Бристоле, но, не найдя там работы и услышав, что в одном местечке по дороге в Глостер умер цирюльник, отправился туда, а месяца через два встретился там с мистером Джонсом.

Потом он подробно рассказал Олверти об их встрече и обо всем, что случилось с тех пор, насколько мог припомнить, обильно уснащая рассказ спой панегириками Джонсу и не забывая отметить, с какой любовью и почтением молодой человек всегда отзывался об Олверти. Заключил он словами:

— Вот и все, сэр; я рассказал вам чистую правду. После чего торжественно побожился, что он такой же отец Джонса, как римский папа, и призывал на свою голову все проклятия, если сказал неправду.

— Не знаю, что мне и думать! — произнес Олверти. — Зачем вы так упорно отрицаете факт, в котором, по-моему, вам выгоднее было бы сознаться?

— Хорошо, сэр, — отвечал Партридж (больше он не мог выдержать), — если вы мне не верите, то скоро получите другие доказательства. Дай бог, чтобы вы ошиблись в матери этого молодого человека, как ошибаетесь в его отце.

И на вопрос Олверти, что он хочет этим сказать, Партридж с выражением ужаса на лице и в голосе рассказал ему всю историю, которую только что перед этим так усердно просил миссис Миллер никому не передавать. Олверти был потрясен этим открытием не меньше самого Партриджа.

— Праведный боже! — воскликнул сквайр. — В какие ужасные бедствия вовлекают людей пороки и невоздержание! Как сильно подчас расходятся с нашими намерениями последствия дурных поступков!

Только что произнес он эти слова, как в комнату поспешно и без доклада вошла миссис Вотерс. При виде ее Партридж воскликнул:

— Вот она сама, сэр! Вот несчастная мать Джонса! Я уверен, она оправдает меня перед вашей милостью. Пожалуйста, сударыня…

Миссис Вотерс, не обращая никакого внимания на слова Партриджа и почти не замечая его самого, подошла прямо к мистеру Олверти.

— Я так давно не имела чести видеть вас, сэр, что вы, вероятно, меня не узнаете.

— Действительно, — отвечал Олверти, — вы так сильно изменились во многих отношениях, что, если бы вот этот человек не сказал мне, кто вы, я бы не сразу вас узнал. У вас есть, сударыня, какое-нибудь личное дело ко мне?

Олверти сказал это очень сдержанно: как легко поймет читатель, он был не слишком доволен поведением этой дамы, — ни то, что он слышал о ней прежде, ни теперешнее сообщение Партриджа не могли расположить его к ней.

— Да, сэр, — ответила миссис Вотерс, — у меня к вам сугубо личное дело, и притом такое, о котором я могу сказать вам только с глазу на глаз. Поэтому попрошу вас выслушать меня наедине; смею уверить, я должна сообщить вам вещи чрезвычайно важные.

Партриджу приказано было выйти вон, но, прежде чем их покинуть, он попросил миссис Вотерс засвидетельствовать перед мистером Олверти его полную невиновность.

— Не беспокойтесь, сэр, — отвечала она, — я представлю на этот счет мистеру Олверти подробные объяснения.

Партридж удалился, и между мистером Олверти и миссис Вотерс произошел разговор, который мы сообщим в следующей главе.

Глава VII

Продолжение нашей истории

Миссис Вотерс несколько минут хранила молчание, так что мистер Олверти не мог удержаться и сказал:

— С сожалением убеждаюсь, сударыня, на основании всего, что я слышал, что вы так дурно употребили…

— Мистер Олверти, — прервала его она, — я знаю, что у меня есть недостатки, но неблагодарность к вам не принадлежит к их числу. Я никогда не забывала и не забуду вашей доброты, мной, признаюсь, так мало заслуженной; но сделайте одолжение, отложите ваши упреки: я пришла сообщить вам очень важные вещи касательно молодого человека, которого вы назвали Джонс — моей девичьей фамилией.

— Неужели я по неведению наказал невинного в лице человека, только что нас покинувшего? Неужели не он — отец ребенка?

— Нет, не он, — отвечала миссис Вотерс. — Благоволите припомнить, сэр, я сказала вам когда-то, что со временем вы все узнаете; теперь я сознаюсь в непростительной небрежности: я должна была открыть вам это раньше. Я не знала, насколько это было необходимо.

— Продолжайте, продолжайте, сударыня, — сказал Олверти.

— Вы, наверно, помните, сэр, молодого человека по имени Самер?

— Прекрасно помню, — отвечал Олверти, — сын священника, очень образованного и достойного, к которому я питал самые дружеские чувства.

— Надо думать, сэр. Ведь вы, кажется, дали воспитание его сыну и содержали его в университете, откуда по окончании курса он и приехал к вам. Прекраснее этого человека, должно быть, никогда на свете не было — и любезный, и остроумный, и воспитанный, а о том, что красавец, и говорить нечего.

— Да, вы правы, — сказал Олверти, — жаль только, смерть унесла его так рано, бедняжку! Но я никогда не думал, что за ним водились такие грехи; вы, верно, хотите сказать, что он отец вашего ребенка?

— Нет, сэр, вы ошибаетесь, — отвечала миссис Вотерс.

— К чему же ведет все это предисловие?

— К делу, которое вам сообщить, к сожалению, выпало на мою долю. Приготовьтесь же, сэр, услышать вещь, которая вас поразит и опечалит.

— Говорите: на моей совести нет преступлений, и мне нечего бояться.

— Сэр, этот мистер Самер, сын вашего друга, воспитанный на ваши деньги, который, прожив у вас год на положении родного сына, умер от оспы и был вами оплакан и похоронен, как родное дитя, — этот Самер, сэр, отец вашего воспитанника.

— Но вы ведь противоречите себе!

— Нет, нисколько: он его отец, но я не мать его.

— Смотрите, сударыня, не берите на душу лжи, пытаясь выгородить себя от обвинения в другом преступлении. Вспомните, что есть бог, от которого ничто не укроется и перед судом которого ложь только отягчит вашу вину.

— Право, сэр, я не мать его и ни за что на свете не хотела бы быть теперь его матерью.

— Я знаю, почему, и буду не меньше вашего радоваться, если ваши слова окажутся правдой; но вспомните, что вы мне сами в этом признались.