Когда Б[родский] уходил, он пригласил всех нас к себе. Брат колебался, но вскоре в газете, уже не помню в какой, появилась статья Б[родского], и брат не пошел[315].
Из дневника П. Н. Филонова. 13-ое марта 1936 года. Была Дуня. Она сказала, что Бродский говорил Глебову, что готов заключить со мною договор, коли я соглашусь написать какое-либо «повторение», какую-либо вещь для его музея. Я ответил ей, что вряд ли теперь, при данных условиях, соглашусь на это[316].
Из дневника П. Н. Филонова. 26-го [февраля] 1927 года[317]. Был Терентьев. У нас с ним было договорено, что он даст на выставку рисунка в горком[318] свои работы. Сегодня он сказал, что все отобранные мною работы приняты. В том числе работы инком (от англ. ink — чернила. — Л.П.). Я предложил ему назвать ее «Школа Филонова» (Низовое Изо). В ней справа нарисован я; передо мною группа ребят. Я говорю — они слушают. Поверху и внизу ребята нашей породы, похожие на голодных кошек и на большевиков-подпольщиков, упорно работают, пишут, рисуют по подвалам и чердакам. Налево вниз жирная, власть и деньги имеющая изо-сволочь пирует. В центре перед мольбертом Терентьев. Принимавшие вещи члены жюри, конечно, знают, что Терентьев — наш работник. На вернисаже эта и другие вещи Терентьева притягивали к себе людей. <…>
Я сказал Терентьеву, что эта работа прошла чудом. Она будет снята, а может быть, ее уже украли. Жаль, что мы не имеем фото с этой чудесной вещи.
27-ое [февраля 1937]. Сегодня снято «Низовое ИЗО».
Петя известил об этом меня и Терентьева. К счастью, вещь не украдена.
7-ое [марта 1937]. Днем была Муза[319]. Она на днях была с отцом на просмотре работ Кибрика в ЛОССХе, на выставке работ Кибрика. Радлов говорил так: «Кибрик работал с Филоновым, учился в „Филоновской академии“, видя, что засел в филоновское болото, Кибрик, к своему счастью, ушел оттуда, порвал с Филоновым. Этим он избежал той мертвечины, которая характерна для работ и учеников „Академии Филонова“».
Выступал затем ряд ораторов, они говорили по этому плану: Кибрик — ученик Филонова, уйдя от Филонова, спася от верной гибели и теперь преуспевает.
Один из ораторов сказал, что все сказанное правильно, но надо добавить, что, уйдя от Филонова, Кибрик до сих пор в своих работах пользуется тем, что дал ему Филонов. Это и есть самое ценное в работах Кибрика, это тот упор и воля к труду, чему учит Филонов.
Затем говорил Кибрик, как учился у Филонова, как понял, что пришел в филоновский тупик, порвал с Филоновым, чуть не бросил искусство, но собрал все свое мужество и не погряз, выплыл. (Кибрик — бывший ученик брата. После раскола коллектива был в числе ушедших от брата. Ушедшие образовали свой коллектив, долго не просуществовавший. Кибрик пытался вернуться к брату. Попытки его успеха не имели. — Е.Г.)
Радлов в заключительном слове сказал, что считает Филонова величайшим мастером, но, признавая Филонова, говорит, что его ученики засели в болоте.
Я спросил Музу: был ли хоть один из выступавших, кто не упомянул бы о нас, говоря о Кибрике? Говорил бы лишь о нем, никак не ставя его в связь с нами?
Муза ответила, что таких не было, каждый прежде всего говорил о школе Филонова[320].
Приблизительно 20-го марта Коваленков приносил свой автопортрет. Работа прекрасная, недочетов мало.
Он говорил, что в тот день, когда на выставке пейзажа в Горкоме был просмотр работ, к пейзажу Хапаева (ученик брата) подошла компания администрантов. Пейзаж Хапаева привлек их особое внимание. Рылов стал его разбирать и нашел, что это лучшая вещь на выставке. Окружающие с почтением слушали похвалы пейзажу Хапаева. Тугой на ухо Хапаев стоял тут же, не понимая слов Рылова. Коваленков пояснил ему, кто-то из толпы сказал Рылову: «…Это Филоновская школа. Он работает с Филоновым». Рылов смутился, промолчал и вместе со своей братией перешел к оценке других работ.
[Из дневника брата], 29-ое марта [1937]. Была Муза Лупьян. Ее отец (бывший ученик брата. — Е.Г.) был выбран председателем цеха живописцев при Горкоме. Так как возник вопрос о переквалификации членов горкома, Лупьян просматривал списки прежней квалификации. Там значится, что самую высшую квалификацию имеют только двое: Рылов и Филонов.
Я сказал Музе, что фактически наши квалификации неравны, моя профессиональная несоизмерима с его профессиональной; также выводы политэкономические из них несоизмеримы: у него почет, власть, деньги, а у меня травля, ненависть, бойкот, презрение, нищета.
Из дневника брата, 22 мая 1937 года. Наши твердые люди прилетели на полюс! Радио сказало мне сегодня, что 21 мая в 11 часов 35 минут Водопьянов посадил свою машину на полюс, а его работа, пьеса «Мечта»[321], шла премьерой уже после того, как он и его товарищи большевики осуществили эту мечту.
Я бы хотел, чтобы эти люди посмотрели мою работу «Поморские шхуны», сделанную в 1913 году, кажется, и доработанную сейчас же, как я вернулся с румынского фронта. Там изображен Северный полюс[322]. На нем цветут деревья гигантскими розами; со скал глядят на поморские корабли львица с детенышем!
Пусть так порадуются победе аналитического искусства, нашей школы честные люди, когда осуществится наша мечта о всенародном пролетарском великом большевистском искусстве, которое может сделать наша школа, как я рад прилету на полюс горстки большевиков[323].
6 июня [1937 года]. Был Терентьев. Его «Колхоз» сняли за день до выставки[324]. <…> Терентьев был подавлен этим событием. Часа полтора я разъяснял ему, как закаляется человек в борьбе и вырабатывает умение защищаться, нападать, а прежде всего, учиться стойко переносить горе и быть наготове именно к неожиданному удару и не терять точности расчета, выдержки и упорства. <…> А самое главное — это работать с еще большим упором, и давать, давать решающие вещи — они решают все. Мы живем в тяжелых условиях, по принципу «непобедимого юмора». Ты избит, как собака, политически опозорен победившей тебя фашистской гадиной, ловко замаскированной, ты сидишь не жравши, тебя ветер шатает, как меня на днях шатал ветер на Кировском проспекте, к моему удивлению, и я, шатаясь под небольшим ветром, вспомнил вдруг Кольцова: «Как былинку, ветер молодца шатает, зима сердце знобит, солнце сожигает». Но ты знаешь, что сам себя должен одобрить и делаешь это с веселой шуткой…[325]
2, 5 и 9 августа 1937 г. Были трое ребят из Академии. <…> Кто-то из них передавал, что на днях в разговоре о советском искусстве один из студентов Академии, отрицая начисто нашу школу, заявил: «Советское искусство только тогда расцветет, когда Филонов умрет!»[326].
В 1937 году был арестован сын Екатерины Александровны, и через несколько месяцев — второй сын[327]. Это очень тяжело отразилось на ее здоровье. С помощью брата Ек[атерина] Ал[ександровна] обращалась во все инстанции, желая узнать причину ареста.
315
В дневниках П. Н. Филонов подробно описывает окончание визита Бродского: «Прощаясь, он [Бродский. — Л.П.] звал меня к себе — прочесть мою статью об Академии. Я предлагал, чтобы эта встреча была у Глебова, но Глебов поддержал предложение Бродского, и мы решили встретиться у Бродского 21-го». Однако встреча не состоялась, вначале из-за занятости Глебова, затем — сам Филонов под благовидным предлогом отказался от нее. Главной причиной отказа стало нежелание Филонова общаться с Бродским после того, как 19 февраля в вечернем выпуске «Красной газеты» вышла его статья «Против формализма в искусстве». Не называя фамилий художников, автор заявлял: «Нам совершенно незачем проявлять либерализм! Формалистические полотна представляют идеологическую опасность. <…> В этом „искусстве“ нетрудно увидеть отчетливое влияние художественных школ Запада — периода загнивания капиталистической культуры». Подробнее см.: Филонов П. Н. Дневники. С. 352–354.
316
Филонов П. Н. Указ. соч. С. 356–357.
317
У Е. Н. Глебовой ошибочно указан год — 1927, на самом деле запись сделана в 1937 году.
318
В комментарии к «Дневникам» П. Н. Филонова (С. 583) высказано предположение, что речь идет о «Выставке живописи, рисунка и скульптуры», открытой с 30 мая по 30 июня 1937 года в Ленинграде в залах Театрального клуба на Проспекте 25 Октября (такое название носил Невский проспект с 1918 по 1944 гг.). Однако, там же в записях от 16, 18 мая и 6 июня 1937 года зафиксирована история выступления А. И. Терентьева на этой выставке. Художник по совету Филонова предложил выставкому картину «Колхоз» и снятый с предыдущей выставки рисунок «Школа Филонова — Низовое ИЗО». На сей раз рисунок был отвергнут комиссией, а картина, первоначально одобренная, снята за день до выставки. См.: Филонов П. Н. Указ. соч. С. 424–431. Это заставляет предположить, что в воспоминаниях Глебовой речь идет о более ранних событиях. Единственной известной выставкой, проходившей в Ленинграде в конце февраля 1937 года, была организованная Ленинградским областным товариществом художников выставка картин, посвященных Красной Армии. Она открылась 23 февраля в Доме культуры промкооперации. Имя Терентьева в числе экспонентов не упоминается.
319
Луппиан Муза Владимировна (1912–1942), искусствовед. Дочь В. К. Луппиана. Училась рисовать у Филонова.
320
Филонов П. Н. Дневники. С. 401–402.
321
Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов был не только известным летчиком-полярником, участвовавшим в спасении ледокола «Челюскин» (1934) и в экспедиции на Северный полюс (1937), но и писателем. Его пьеса «Мечта» издавалась несколько раз, впервые в 1937 году.
322
Тема освоения Севера присутствовала в русском искусстве с начала 1900-х годов. Особое значение тема приобрела в 1930-е в связи с освоением Северного морского пути, впервые пройденного в 1932 экспедицией О. Ю. Шмидта на ледоколе «Сибиряков». Наиболее соответствует описанию П. Н. Филонова работа «Корабли», 1912–1918. Бумага, акварель. 58,6 × 65,5. Поступила в ГРМ в 1977 году под названием «Корабли во льдах. Будущее севера». Близка ей тематически картина «Рыбачья шхуна». Бумага, масло. 105 × 100,5. ГРМ. Изначально оба произведения входили в цикл «Ввод в Мировый расцвет». Можно предположить, что их новые названия родились у Филонова уже в 1930-е годы, и, как это случалось с ним не раз, он трансформировал в соответствии с требованием времени свое толкование темы композиции.
323
Филонов П. Н. Дневники. С. 429.
324
Картина А. И. Терентьева включена в каталог выставки «Живопись, рисунок, скульптура. Клуб художников. Горком художников». Л., 1937.
325
Филонов П. Н. Указ. соч. С. 430–432.
326
Филонов П. Н. Указ. соч. С. 434–435.
327
В дневниках Филонова приводится другая дата описываемых Е. Н. Глебовой событий. Петр Эсперович был арестован и осужден на «десять лет без права переписки» в феврале 1938 года. Его имущество было конфисковано и частью сожжено на глазах Екатерины Александровны. Позже был заключен в тюрьму и Анатолий Эсперович, судьба которого оставалась неизвестной, и лишь 20 декабря жене сообщили, что он умер в тюрьме. Коснулись репрессии и самой Екатерины Александровны. 22 сентября 1938 года с нее взяли подписку о невыезде, которая 22 ноября была снята в отделении милиции, куда Серебрякова была вызвана повесткой. «В милицию она едва шла, была больная, с трудом дышала. Я почти тащил ее. Оттуда она шла легче; домой мы шли пешком» (Филонов П. Н. Указ. соч. С. 439). Ночью у Серебряковой произошел инсульт: «…небольшое кровоизлияние в левой части мозга, поэтому и поражена правая часть тела: язык, концы пальцев» (Там же. С. 441).