все еще не захочешь туда, я буду уважать твое решение.

Я фыркаю и несколько мгновений смотрю на конверт, прежде чем хватаю его обратно.

– Хорошо. Прекрасно. Но не ждите счастливого конца!

– Я никогда не жду, – грустно улыбается Эванс.

Я встаю, чтобы уйти, но он окликает меня:

– Ох, и Айсис? Удачи в суде. Надеюсь, он получит по справедливости.

Я сжимаю кулаки и захлопываю за собой дверь. Что Эванс знает о справедливости? Он был

подонком, который везде расклеил мои фотографии, а затем, когда обнаружил, что я достаточно

умна, попытался компенсировать это, проталкивая меня в широко открытую, жадную глотку

каждого заносчивого колледжа в мире.

Я толкаю дверь и выхожу во двор. Морозный, февральский воздух покусывает мои лодыжки,

но яркое солнце согревает мое лицо. Успокаивающий контраст. Я замечаю Кайлу, сидящую на

низкой кирпичной стенке и смотрящую в пространство.

– Ты выглядишь так, будто думаешь, – говорю я. – Должна ли я сфотографировать сей

памятный момент?

– Очень смешно, – закатывает она глаза. – Даже весело.

– Стараюсь, – сажусь я рядом с ней. Она хмурит брови и снова смотрит в пространство.

Прежде чем я придумываю саркастичное замечание, чтобы вытащить ее из этого угрюмого

настроения, она поворачивается ко мне и выпаливает:

– Почему Рен так странно себя ведет, когда видит Джека?

– Хороший вопрос. Не могу сказать точно, поскольку недавно половина моего мозга вытекла

на пол моего коридора, но я практически уверена, это из-за того, что он сделал нечто плохое. По

крайней мере, так говорит Рен и мои туманные воспоминания.

– Джек сделал что-то плохое? Но... но что?

– Не знаю, – пялюсь я на траву. – Правда не знаю, и это убивает меня каждый день, но я

каким-то образом умудряюсь воскресать и бродить вокруг, притворяясь живой.

– Я помню, что они были друзьями, – говорит Кайла. – Я перевелась сюда в четвертом классе.

Они были друзьями. Рен, Джек, Эйвери и та девочка, София, были друзьями. Они действительно

крепко дружили. Словно круг, в который никто не может пробраться. Я им завидовала. У меня не

было хороших друзей – только люди, которым нравились закуски в моем доме и моя косметичка.

Звучит одиноко, но этого вслух я не произношу.

– Почему ты снизошла до Рена? Ты же говорила, что он ботаник.

– Н-ну да, – краснеет Кайла. – Он король ботаников. Но... я не знаю! Просто он становится

таким... таким чудным, когда видит Джека. Это странно.

50

LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ

– Я знаю только, что что-то произошло в средней школе. Эйвери сделала что-то, чтобы

причинить боль Софии, а Джек остановил это. И Рен был там с камерой, потому что Эйвери

заставила его это снимать.

Глаза Кайлы расширяются.

– Как думаешь, есть ли пленка с этой записью? Если Рен снимал это...

– Сомневаюсь, что он стал бы ее хранить. Он так виноват, что, вероятно, уничтожил ее.

Можешь спросить его об этом. Но эта тема его действительно напрягает. И он типа всегда как на

иголках. Никогда не расслабляется. Наверное, это не лучшая тема для разговора.

– Да, – произносит она тихо.

– Откуда вдруг такой интерес, Коперник? Он... он тебе нравится или типа того?

Лицо Кайлы охватывает ярко-красный румянец, и она моментально вскакивает.

– Ч-что? Нет! Не будь глупой! Он не в моем вкусе!

Я смеюсь и следую за ней, когда она шагает по замерзшей траве.

– Ты плохая лгунья, – говорю я.

– Ты плохой... плохой... накладыватель-карандаша-на-глаза! – резко произносит она. Я

сдерживаю смех и терплю неудачу.

– Слушай, я тоже любопытная. И некоторое время я уже просто сгораю от любопытства. В

больнице Рен говорил мне что-то об озере Галонага. У Эйвери...

– ...там семейный коттедж, – заканчивает Кайла. – Да. Последние четыре года я каждое лето

бывала там. Он красивый и огромный, а озеро, словно в пяти шагах от двери, и шелковый гамак, и

канделябр, который, я думаю, принадлежал Майклу Джексону...

– К черту канделябр Майкла Джексона, мы должны туда съездить. Может не в сам дом.

Потому что это будет незаконное проникновение. Поэтому вместо этого мы собираемся слегка

повторгаться на территорию вокруг ее дома. Как думаешь, ты сможешь вспомнить дорогу к ее

коттеджу?

– Весенне-летняя коллекция «Шанель» 1991 года находит новое определение

постмодернистскому феминизму в мире моды?

Пауза.

– Переведи? – произношу я.

Кайла вскидывает руки.

– Это означает да!

– Потрясающе. Суббота, десять утра, у меня. Я веду – ты обеспечиваешь непередаваемую

атмосферу и напитки «Гаторейд».

– Суббота? Я иду с мамой в парикмахерскую. Почему не пятница?

– Суд, – бормочу я. Глаза Кайлы расширяются.

– Ох. Точно. Совсем забыла.

– А я нет, – монотонно говорю я.

– Ты... ты хочешь, чтобы я пришла? Я могла бы... я не знаю. Обеспечить моральную

поддержку? И «Гаторейд»?

– Да, – хихикаю я. – Мне это нравится. Очень.

Кайла хватает меня под руку и улыбается. Мы идем в приятной тишине между нами, тишине,

которая устанавливается между двумя людьми, которые рассказали друг другу все, что сгорали от

нетерпения сказать, и только холодный пепел опускается на землю. Тишина спокойная и приятная,

она помогает успокоить мои первый-день-возвращения нервы, словно успокоительный бальзам.

А затем Кайла осторожно начинает читать мне лекцию о тонкостях весенне-летней коллекции

«Шанель» 1991 года и почему я должна проявить интерес к броским пальто с широкими плечами.

И каким-то образом это еще больше утешает.

Мир меняется, и я вместе с ним.

Но некоторые вещи остаются неизменными.

***

51

LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ

Когда я возвращаюсь из школы, мамы еще нет дома, поэтому, как только я вхожу, сразу же

снимаю штаны и выдыхаю с облегчением. Исчадие ада смотрит на меня своими большими, желтыми

глазами.

– Не смотри на меня так. Я знаю, где ты гадишь. И спишь. Иногда это одно и то же место.

Он крадется наверх, чтобы наблевать в мою корзину с грязной одеждой или сделать что-то

еще столь же элегантное. Я швыряю ему вдогонку свои джинсы, и они с глухим стуком

приземляются на перила, а затем я плюхаюсь на диван и смотрю на конверт, который дал мне Эванс.

Красно-белая эмблема Стэнфорда смотрит на меня. От него попахивает надменностью, хотя я до сих

пор его не открыла. Я могу почувствовать дрянной запах притворства, который просачивается сквозь

трещины в конверте.

Он насмехается надо мной. Так что я встаю и бросаю его в камин.

Холодный камин. Без реального огня. Но, справедливости ради, если я была бы сделана из

бумаги, то простое присутствие старого угольного пепла, трущегося о мою белую задницу, заставило

бы меня какать чернилами следующие несколько дней.

– Страшно? – спрашиваю я, но конверт остается нахальным. Я полчаса на него пялилась,

прежде чем набралась смелости его открыть. Просто смотрела и наблюдала, как череда ужасающе

важных жизненных решений проносится перед моими глазами. Мама нуждается во мне больше, чем

Стэнфорд. Но это же Стэнфорд! Стэн-долбанный-форд. Стэн-такой-весь-при-деньгах-что-его-

фамилия-должна-быть-Форд-как-у-парня-который-изобрел-машину-Форд. Они достают деньги из

задницы и они заблаговременно связались со мной. Это отказ. Должен быть. Такое место, как

Стэнфорд, никогда не захочет такую обычную, скучную, средне-западную белую девочку, как я. Да,

я получаю хорошие оценки, ну и что с этого?! Я не занимаюсь миллионом благотворительной

деятельности после школы, как Рен, не состою в Менса13, как Джек, и не богата, как Эйвери.