Хотя характеристика войны как слуги политики хорошо подходит для описания триединства государства, армии и народа, в каком-то смысле она возникла намного раньше, чем сама эта троичная структура. Его истоки могут быть обнаружены в начале XVI в. — в эпоху, когда главные европейские монархии только зарождались, и до того, как понятие «государство» приобрело современный вид в работах французского мыслителя Жана Бодена. Однако в тот период города-государства Италии переживали расцвет. Большинство из них, включая Рим, представляли собой деспотии, в которых правили жестокие тираны, пренебрегавшие законами Божьими и человеческими в вечной борьбе против своих подданных и других тиранов с целью удержать власть. На этом фоне средневековые идеи относительно религиозных, рыцарских и правовых функций войны быстро теряли прежнюю значимость. Между «силой» и «справедливостью» образовалась непреодолимая пропасть. И все же прямое заявление, что война — не что иное, как инструмент власти в руках Государя, требовало смелости и не могло не навлечь осуждения на того кто осмелился это утверждать. Человек, который обладал такой смелостью и которому было суждено подвергнуться проклятиям, был флорентийский дипломат и писатель Никколо Макиавелли.

В этой книге нет необходимости прослеживать процесс, в ходе которого прерогатива вести войну перешла из рук правителя к государству; на самом деле и в наши дни разница между ними зачастую бывает чисто условной. Однако современная стратегическая интерпретация войны неприемлема для большинства цивилизаций, кроме нашей собственной. Так, Сунь Цзы, вероятно, величайший военный писатель, когда-либо живший на земле, первым условием успеха на войне называет «милость Небес»; мысль о том, что война должна рассматриваться исключительно как проблема использования силы в политике, показалась бы ему нечестивой и глупой. Христианские мыслители, такие как Блаженный Августин, или языческие, такие как Платон, посчитали бы данную мысль отвратительной, циничной и преступной. Даже в XVIII в. французский маршал маркиз де Фекьер, про книгу которого Фридрих II сказал, что в ней есть все, что стоит знать про войну, написал, что основные качества, которыми надо обладать полководцу, это правдолюбие и честь.

Итак, взгляд на войну как на продолжение политики (Politik), а тем паче «реальной политики» (Realpolitik), в некотором смысле современное изобретение. Даже если мы заменим слово «правитель» на «государство», все равно получится, что эта идея возникла не раньше эпохи Ренессанса. Нет никаких причин считать, что данная точка зрения, появившаяся в определенный исторический момент, обладает некой вневременной внутренней ценностью и непременно будет господствовать впредь. Далее мы подробнее остановимся на той роли, которую приписывали войне люди, жившие прежде, в разные эпохи и в разных странах.

«Неполитическая война»: справедливость

Начиная с Гуго Гроция, если не с Макиавелли, западная политическая мысль определяла войну как инструмент в руках государств, а именно суверенных политических образований, не признающих над собой никакого суда и никаких законов. Однако на протяжении тысячелетия, закончившегося примерно в начале XVI в. и известного как Средние века, такое представление вовсе не было господствующим. Это был период, когда считалось, что политика основывается не на силе, а на справедливости или праве. Как думали тогда, сама по себе справедливость не творение человека, но хотя бы отчасти имеет божественное происхождение. Поэтому право в некотором смысле играло более важную роль и пользовалось большим авторитетом, чем в наши дни.

Подобно тому как средневековой науке не было известно о существовании силы тяжести, средневековое общество не воспринимало себя состоящим из различных элементов, каждый из которых стремился повернуть дело в свою пользу и был вправе преследовать свои собственные интересы, при необходимости применяя силу. Вместо этого весь христианский мир (Respublica Christiana) понимался как единый организм, состоящий из множества различных частей. Фактором, удерживающим их всех вместе, было право, божественное или человеческое, в зависимости от обстоятельств. По-видимому, большинство человеческих законов не были писаными и основывались на обычае, а об их происхождении уже давно было забыто. Однако в обществе, состоявшем преимущественно из неграмотных людей, эта неопределенность зачастую расценивалась как плюс. Считалось, что право заложено в самой природе вещей; тот же факт, что оно нигде не записано, не только не ослаблял, но, скорее, укреплял свойственную ему обязывающую силу.

В этих обстоятельствах понятие суверенного политического образования, не признающего вмешательства ни вышестоящих, ни равных субъектов в свои «внутренние» дела, в корне не соответствовало духу того времени. Общество понималось как органическая живая пирамида, состоящая из множества взаимодействующих частей, которую возглавляет не кто иной, как Бог. Непосредственно за Богом следовал, в зависимости от взглядов, император, Папа Римский или они оба — последнее в соответствии с доктриной, опирающейся на фразу из Нового Завета и известной как доктрина «двух мечей». Неся ответственность перед Богом за то, что мир управляется в соответствии с Его волей, император и (или) Папа были средоточием высшей власти. От них расходилась вширь и вниз сеть правовых и квазиправовых отношений, пронизывая феодальную и церковную иерархию.

Таким образом, типичные средневековые взгляды, представленные в середине XIII в. Св. Фомой Аквинским, приписывали каждому компоненту свое, ему надлежащее место в мире. Только народы и страны, не входящие в состав христианского сообщества, считались hors de loi[35]; хотя даже в их случаях иногда применяли некоторые ограничения, вытекающие из взаимного соглашения. Предполагалось, что в христианском мире всех — государей и сервов, лордов и священников, городских жителей и крестьян — объединяет система взаимных прав и обязательств. Разные схоласты выражали разные мнения, касающиеся вопроса, какую именно роль играет человек в мире вообще. Тем не менее большинство из них, вероятно, полагали, что одушевленная и неодушевленная природа связана одними и теми же божественными или богодухновенными законами, таким образом, составляя подлинно гармоничное сообщество под управлением Бога.

Если бы законы всегда исполнялись и если к тому же сама система была бы логичной и лишенной недостатков, тогда теоретически не было бы причин для войны, за исключением, возможно, войн против язычества, инициируемых императором и (или) Папой. Однако действительность была не такова. Всегда находились безнравственные люди, готовые нарушить закон Божий и человеческий. Некоторые из них были еретиками, придерживавшимися и высказывавшими взгляды, противоположные принятому религиозному учению; таким образом они угрожали полностью подорвать моральные основы общества. Другие заявляли претензии на то, что им не принадлежало по праву. Наиболее ярким примером может послужить начало Столетней войны, когда в 1337 г. король Англии Эдуард III обвинил короля Франции Филиппа VI, в том, что тот украл у него целое королевство. Более того, хотя божественный закон идеален, возможны различия в его интерпретации. То же еще в большей степени относится к человеческим законам, которым, к тому же, часто не хватало ясности.

Такие вопросы, вследствие того, что они были, по сути, юридическими, в обычной ситуации следовало направлять на рассмотрение судов, светских и церковных, в зависимости от общественного положения сторон и характера решаемого вопроса. Но если в споре участвовали влиятельные лица или организации, то либо суды могли оказаться не в состоянии принудить их к выполнению вынесенного решения, либо стороны с самого начала могли отказаться направить дело в суд. Так или иначе, применение организованного насилия становилось необходимым, даже желательным. Война стала, так сказать, палкой в руках закона. Она была средством, с помощью которого можно было добиться возмещения «обиды» (основное понятие в средневековой политической лексике), покарать мятежных подданных и отплатить за оскорбление того или иного рода.