Оглядываясь еще дальше назад, в начало современной эпохи и конец Средневековья, мы увидим, что армии как таковые вообще не брали пленных, — этим занимались отдельные солдаты, которые могли пощадить, когда их об этом просили. Как только сдачу в плен принимала другая сторона — жизнь и имущество пленного считались принадлежащими тем, кто его захватил, а захватчики могли делать со своей добычей все, что хотели. Пленный, оказавшийся важной (и богатой) фигурой, часто получал хорошее жилье и содержание, его могли пригласить на обед к тому, кто взял его в плен, где они порой обменивались изысканными комплиментами. С другой стороны, пленника могли заточить в тюрьму и обращаться с ним дурно, наказывая его таким образом за совершенные проступки и пытаясь ускорить получение выкупа. Поскольку пленные считались частной собственностью, они нередко становились предметом спора о том, кто именно взял их в плен, причем дело могло дойти до насилия. Естественной инстанцией, которая могла разрешить такие споры, был король или князь, который в этом случае мог потребовать и получить себе треть суммы выкупа.

Средневековые Livres de chevalerie[28] и трактаты по международному праву начала Нового времени были согласны в том, что с заключенными благородного происхождения — единственными, о которых вообще стоило говорить, — нельзя было плохо обращаться без особых на то причин. Одни считали, что захватчики были вправе оказывать давление на пленников, чтобы заставить их заплатить; другие с этим не соглашались. Ученые спорили о том, можно ли было, как сказал Оноре Боне, французский писатель XIV в., заточать «в высокие башни», одевать в кандалы или как-то иначе стеснять пленных, слово которых не заслуживало доверия. Считалось, что пленники, пытавшиеся бежать, нарушали свое слово. При поимке их можно было наказать, хотя не было согласия по поводу того, какое наказание следует применять. Приблизительно до 1450 г. оружие пленных, которым удавалось бежать, их поимщики выставляли на обозрение, что считалось большим оскорблением для воина. Считалось, что просьба о пощаде и дарование ее победителем имели результатом заключение договора вроде долговой расписки. Несмотря на то что рабство в средневековой Европе никогда не играло большой роли и со временем полностью прекратило существование, пленных все же считали инвестицией. Поэтому их могли продавать, обменивать или еще на каких-то условиях передавать от одного хозяина другому, что никак не влияло на их взаимные права и обязанности. Подобно тому как теперь у нас белый флаг означает сдачу на милость победителя, средневековый рыцарский кодекс предусматривал определенные общепризнанные вербальные формулы и сигналы, с помощью которых сообщалось о намерении сложить оружие.

Что касается пленных, не имевших офицерского звания, отношение к ним в прежние времена также отличалось от сегодняшнего. В современном международном праве редко проводится разграничение между этими двумя категориями. Наиболее важное отличие в том, что таких военнослужащих могли заставить работать. Прежние эпохи не разделяли наших демократических идей, и к офицерам и солдатам относились как к представителям двух различных рас, — одних считали людьми, других обезьянами. В XVIII в. бытовало мнение, что поскольку у военнослужащего не имеющего документа о присвоенном ему королем звании офицера отсутствует понятие о чести, то его слово ничего не стоит, а потому его нельзя и освободить под честное слово о дальнейшем неучастии в боевых действиях. Поэтому военнослужащих содержали в подвалах какой-нибудь крепости и под предлогом оправдания содержания при первой возможности сдавали в наем в качестве рабочей силы. Таким образом, у них не было возможности договариваться о выплате суммы выкупа за себя; да и что можно получить от людей, которые, согласно знаменитым словам герцога Веллингтонского, есть «отбросы общества, поступившие на службу ради выпивки». Во время войны за австрийское наследство сумма выкупа, выплачиваемая за простого солдата, была установлена очень низкой — четыре ливра, в противоположность 250 тысячам, отдаваемым за marechal de France. Очевидно, даже эту сумму выплачивал не солдат, а государство в ходе общих расчетов. После уплаты эту сумму или прощали, или, в случае особой скупости правительства, в будущем вычитали из жалования солдата.

В период, когда осады стали столь же важными и даже более многочисленными, чем сражения, судьба пленных могла зависеть от обстоятельств, при которых происходила капитуляция. В частности, в начале XVIII в. осада редко доводилась до кровопролития. Даже турки, которым религия не позволяла оставлять врагу место, на котором находилась мечеть, в конце концов поняли, что лучше жить как собака, чем умереть как лев. Во времена Вобана, Кохорна и их коллег осадная война достигла такого развития, что использовались научные методы применения артиллерии. Если снабжение осаждающих провиантом и боеприпасами было хорошо отлажено, то можно было с большой вероятностью предречь исход дела. И атакующая, и защищающаяся сторона могла довольно точно просчитать время операции. Стало обычной практикой сторонам договориться, что, если «подмога» не прибудет в течение определенного времени, гарнизон сложит оружие. Капитуляция фиксировалась в тщательно продуманном юридическом документе. В каждом отдельном случае условия такого договора были разными, но очень часто командующий гарнизона обещал сдать крепость, оружие и припасы целыми и невредимыми. Взамен на это ему и его войску разрешали покинуть крепость и уйти, куда они пожелают. Иногда им приходилось давать слово, что больше не будут воевать.

После подписания соглашения обе стороны совместно готовили так называемую belle capitulation («красивую капитуляцию»), следуя одному из многочисленных руководств. Группа офицеров, принадлежащих войскам обеих сторон, совершала обход хранилищ крепости и составляла списки, которые заверяли и подписывали. Затем обе стороны вместе увеличивали брешь в стене для того, чтобы церемония прошла в наилучшем виде, приглашали художника для того, чтобы запечатлеть это событие на полотне, подобном Las Lanzas Рубенса, где тот изобразил процесс сдачи голландского города Бреда испанскому генералу Амброзио Спинола. Когда гарнизон покидал крепость, маршируя под барабанную дробь и с развевающимися флагами, победители выстраивались в почетный караул, а командующие противников приветствовали друг друга. Чтобы подсластить пилюлю, капитулирующим офицерам обычно позволяли оставить личные вещи: оружие, лошадей, кареты, слуг и любовниц. Конечным результатом такого способа разрешения дела было то, что осажденная сторона оставалась невредимой и готовой к дальнейшим сражениям, и уж во всяком случае он позволял избежать уплаты выкупа, а посему обычно получал благословление правительств. В истории был такой случай, когда Людовик XIV пригрозил уволить со службы офицера из-за того, что тот, оставшись единственным офицером в гарнизоне, «нахально» не пожелал сдаться.

Еще один фактор, объясняющий такое отношение к военнопленным, — это космополитический характер войны. С начала Нового времени и до XVIII в. правительства с радостью использовали иностранцев в своих войсках, поскольку благодаря этому они высвобождали своих собственных граждан, для того, чтобы те и дальше платили налоги. Во многих армиях были целые подразделения, состоявшие из иностранцев. Некоторые из них были добровольцами из бедных мест, таких, как Швейцария, а затем Шотландия и Ирландия. Выходцам из этих стран часто приходилось сражаться друг против друга в составе французской и английской армий. Бывало и так, что государи продавали или сдавали в наем солдат целыми подразделениями, как в случае с несчастными гессенскими наемниками, которые составляли основную боевую силу Британской армии в войне за независимость североамериканских штатов. Когда такие солдаты или формирования попадали в плен, их иногда удавалось перетянуть на другую сторону. В 1756 г. Фридрих II завербовал всю саксонскую армию, пообещав вознаграждение тем, кто поступит на службу более или менее добровольно, и щедро используя кнут в отношении всех прочих. Этот конкретный случай знаменит тем, что стал одним из последних такого рода в истории. Однако это было обычной практикой и не вызывало споров в период между 1500 и 1650 г., когда война была разновидностью капиталистического предпринимательства, а армии состояли полностью из наемников.