– Испугаются.

– Жажда свободы, Бернардо, что корни дерева, под землей путь себе находит. Дважды поднималась провинция Паско, и дважды нас расстреливали. Поднимемся же в третий раз. В тысячный, если придется! Ремихио Вильена готовится покончить с поместьем «Харрия». Братья Чаморро пьянствуют в публичных домах в Серро, а в это время Ремихио роет им могилу. Горемыка поднимает общину Амбо. И есть еще много других, ты даже не слышал их имен, но все они готовятся – мы добудем землю, мы уничтожим все на свете поместья. Кончится сбор урожая, и Уараутамбо будет свободно'

Г лава двадцать шестая ,

которая не нуждается в названии

Я помогла тебе. Господа твоей провинций, подлые властители Серро-де-Паско, все разорены. Ты открываешь глаза пеонам, ты поднимаешь рабов, ты стремишься сделать свободными наши степи, а эти… они пляшут, негодяи! «Моя королева – то, да моя королева – это, на все я готов ради моей королевы, продаю усадьбу, лишь бы угодить моей королеве, кормлю и пою всех по приказу моей королевы». Проклятые! Я разоряю их, из дерьма они вышли, пусть в дерьме и потонут. Даже мои дурачки смеются над ними! «Музыканты, играйте еще для моей королевы!» А в это время ты переходил Змеиную Гору. «Десять ящиков пива за мой счет!» А ты собрал делегатов от общин в пещере Уманкатай. «Я уже отправил деньги, моя королева; как ты велела, пожертвовал на святую деву Чакайянскую». А ты, переодетый торговцем, явился в Раби, чтобы говорить с пеонами. «Если эта лодка вам не нравится, моя королева, я распоряжусь, чтобы сделали другую». Я знала, что ты отправился в Помайярос, оттого и велела изменить курс, плыть на Успачаку. «Почему так плохо играют эти музыканты?» Я плясала, чтобы хоть как-то утишить свою ярость. Я могла бы плясать так до самого Судного дня. Лишь бы забыть то, что надо забыть, и помнить то, что надо помнить. А есть ли у Меня, что помнить? Да, есть, и я радуюсь. В этой провинции, в этой жизни я сумела растоптать тех, что топтали других. Помещики, власть имущие, надменные судьи – все ползали передо мной на коленях. «Позвольте преподнести вам драгоценности моей матери». Несчастные чучела! Надевайте лучшие свои наряды, завивайтесь, обливайтесь духами! Готовьтесь, скоро Агапито Роблес устроит вам праздник!

Мака едет на красную зарю, едва видную из-за белых перистых облаков. Мака вспоминает тот день. Где это было? Они поехали завтракать в Пакараос. На площади стоял продавец красок, она узнала его. Солнце поднялось. Оно было красное, оранжевое, желтое, розовое, зеленое, черное – как разноцветные пакетики, что лежали перед ним на лотке. Завтракали, потом обедали. Потом плясали, потом ужинали. На обратном пути вновь ехали через площадь. Он стоял на прежнем месте. Мака заговорила с ним. Ее спутники думали, что она торгуется, а она предсказывала удачу, успокаивала, ободряла… И тогда Агапито Роблес Поглядел ей в глаза. «Поедемте в поместье, будем плясать в господском доме. Только надо сменить музыкантов». И я ушла, так и не ответив на твой взгляд. «Если вам угодно, моя королева, я, разумеется, готов нанять другой оркестр и заплатить вдвое». Я не ответила на твой взгляд, Зачем? Ты и так знаешь, что я выполнила свой долг.

Глава двадцать седьмая

О том, как конь Белоногий, честь и слава общинного табуна, отправился в последний путь

Теплая августовская ночь 1962 года по грегорианскому календарю, или ночь в маябре 2386 года по монтенегрианскому. Выборные Янакочи собрались в пещере Уманкатай.

Агапито сидел на камне. Он вспоминал то утро, когда поклялся, что не вернется в свой дом, пока не исчезнет с лица земли поместье «Уараутамбо», и лишь пустынная дорога слышала его клятву. Сколько «лет» протекло с той поры? Тысячи лиг проехал Агапито. Вот сидят перед ним члены Комитета борьбы за возврат земель, но он не смотрит на них. Он видит перед собою Эктора Чакона, Сесилио Лукано, горящие глаза дона Раймуядо Эрреры. Все новые и новые люди входили в пещеру. Все общины провинции прислали своих делегатов. И вот во влажной тишине пещеры Уманкатай раздался голос Агапито Роблеса:

– Много лет езжу я по свету, братья, все стараюсь растолковать людям, что до тех пор, пока существует «Уараутамбо», не вздохнуть им свободно. Я выполнил свой долг. Последний нищий в последней каморке знает: «Уараутамбо» должно погибнуть. Сегодня первое августа. Двадцать девятого «Уараутамбо» падет. В этот день мы захватим поместье. Вы должны накануне предупредить жителей своих селений. Встаньте на колени, поклянитесь, что даже под угрозой смерти не назовете число.

Перед знаменем общины клянутся взволнованные делегаты.

Обнялись. Разошлись но своим селениям. И тихо потекли дни августа тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Было приказано: с помещиками обращаться почтительно, не давать поводов для провокаций. Вот и двадцать пятое августа. А двадцать шестого прошел слух, что выборный Роблес спускается по дороге в селение Пильяо. В пончо с загадочными рисунками, в красном сомбреро, украшенном черно-белыми цветами, появился Агапито на тропе. Достигнув вершины, остановил Белоногого, глядел на дома Янакочи, фермы на том берегу, дальние крыши, сверкающее озеро, лодки на нем… И тут заметил, что Белоногий стал зеленым.

– Белоногий!

Конь повернул голову.

– Зеленый я? – спросил он. В первый раз заговорил Белоногий с Агапито на человечьем языке.

– Да, зеленый, – отвечал Агапито. Он не удивился, а лишь опечалился.

– Значит, умираю.

Агапито спешился.

– Что ты говоришь, брат мой?

Белоногий поглядел благодарно, тихо заржал. С каждой минутой он делался все зеленее.

– Не дойду я до Янакочи, Агапито. Здесь положен предел моей жизни.

Белоногий лег. Он кашлял. Агапито обнял коня.

– Я выполнил свой долг, Агапито. Я возвращаю тебя землякам живым и здоровым. Верно служил я тебе. Ты не можешь пожаловаться. Или чем недоволен? – Конь дышал с трудом – Надо сломать все ограды, смести все границы, Агапито Вы люди, не то, что мы. Недобрые вы звери, Агапито, а пуще того – несчастные…

– Не умирай, друг! В Янакоче тебя ждут. Жалеть станут.

Белоногий задыхался.

– Продолжай борьбу, Агапито. Те, что сегодня с тобой, могут завтра предать. Не падай духом. Позаботься-о…

Глаза коня закатились.

Агапито видел сквозь слезы веселую толпу. Вышли ему навстречу члены Совета общины и приближались с радостными криками. Но вот увидели Белоногого и перестали смеяться.

– Оставьте меня с ним, – сказал Агапито. И в эту минуту но приказу Исаака Карвахаля загремели двенадцать колокольных ударов, что возвещали начало восстания. И никто уже не мог скрыться. Вооруженные патрули перекрыли дороги.

Всю ночь провел Агапито у трупа Белоногого. На рассвете Гуадалупе и другие помогли ему зарыть коня. Похоронили Белоногого, украсили могилу желтыми цветами дрока. Солнце обливало золотом эвкалипты. Агапито услыхал далекое конское ржание. Час настал. Он понял – некогда предаваться печали, сам Белоногий не одобрил бы его.

– Есть другая лошадь?

Ему почтительно подвели Победителя. Агапито нагнулся, сунул пальцы в навоз Белоногого, вымазал себе лицо. Зеленый от навоза и горя, сел он на коня, поднял голову.

– Хахайльяс! – возопил он и поскакал к притихшей Янакоче.

Глава двадцать восьмая,

доказывающая то, что в свое время хотели доказать люди, которые стремились к этому доказательству, чтобы доказать то, что они напрасно хотели доказать

Делегаты, сидевшие вокруг транзистора, улыбались гордо, по-детски.