Николетта властным жестом отпустила нескольких танцовщиц, зашедших к ней поздравить ее с успехом. Она позвонила Хефгену и скупо объяснила ему, что через час отъезжает в Южную Германию. Хендрик спросил, надо ли понимать это как шутку или она сошла с ума. Она сухо объяснила: ни то и ни другое. Просто она отказывается от ангажемента и вообще от артистической карьеры. Роль во французской пьесе о проститутке можно передать любой другой актрисе. Рахель Моренвиц наверняка уже ее разучила. Для нее же, Николетты, в мире важно лишь одно: любовь Теофиля Мардера.

Хендрик от ужаса потерял голос, пробормотал:

– Ты больна. Я сейчас приеду к тебе на такси.

Через десять минут они с Барбарой уже стояли в комнате Николетты, укладывающей чемоданы.

Благородное, нервное лицо Барбары побелело, как стена, к которой она прислонилась. Барбара молчала. Николетта молчала. Хендрик говорил. Сначала он насмехался, потом перешел к мольбам, в конце концов стал угрожать и бесноваться.

– У тебя есть контракт! Ты будешь платить неустойку.

Николетта тихо, но все с той же четкостью отрезала:

– Вряд ли у господина Кроге будет охота вести процесс с Теофилем Мардером о правах на мою персону.

Хендрик взывал к ее разуму:

– Твоя карьера пойдет прахом. Ни один театр в мире тебя уже не пригласит.

А она на это:

– Я уже сказала, что с превеликой радостью отказываюсь от карьеры. То, что я получаю взамен, в тысячу раз ценней, значительней и прекрасней.

Голос ее уже утратил резкость. Скорее он стал мелодичным от сдержанной радости. Хендрик не мог скрыть потрясения. Эта девушка становилась все загадочней. Неужто существуют страсти, так захватывающие человека, что он пренебрегает столь многообещающей карьерой? У Хендрика не хватало фантазии представить себе чувства, до которых не доросло его сердце. Страсти, которые он знал, всегда шли на пользу его карьере. Он ни в коем случае не позволял им ей помешать, а тем более, не приведи господь, ее разрушить.

– И все ради этого наглого пророка, – сказал он наконец.

Николетта выпрямилась во весь рост, вздернула нос и прошипела:

– Запрещаю тебе говорить подобным тоном о величайшем из всех ныне живущих на земле, о моем женихе.

Хендрик устало улыбнулся и отер пот с лица.

– Ну что ж, – сказал он, – придется обо всем сообщить бедняге Кроге.

Пока он дозванивался в Художественный театр, Барбара в первый раз заговорила, и голос ее словно пробивался сквозь вуаль траура.

– Значит, ты собираешься за него замуж? – спросила Барбара.

– Если он только меня возьмет! – со зловещей веселостью, не взглянув на свою подругу, отчеканила Николетта.

Барбара сказала:

– Он на тридцать лет тебя старше. Он тебе в отцы годится.

– Совершенно справедливо, – сказала Николетта, и в ее прекрасных глазах полыхнуло пламя безумия. – Он мне как отец. В нем я вновь обрела покойного. Это как чудо. Возобновилась прежняя связь.

Барбара заклинала:

– Он болен.

Но ответом было:

– Это высокая болезнь гения. – И Николетта гордо подняла голову.

Барбара только простонала в ответ:

– О боже, о боже мой, – и закрыла лицо руками.

Когда четверть часа спустя вошли Оскар X. Кроге, директор Шмиц и фрау фон Герцфельд, Николетта уже упаковала многочисленные чемоданы и стояла в вестибюле гостиницы в ожидании машины, чтобы ехать на вокзал.

Шмиц, внезапно потерявший мягкость голоса, орал благим матом, угрожая полицией и арестом; Оскар X. Кроге шипел, как старый кот, а Николетта отбивалась, как хищная птица. Фрау фон Герцфельд пыталась взывать к ее разуму, но пронзительное презрение и ледяной пафос Николетты заставили ее умолкнуть. Все говорили наперебой: Шмиц жаловался, что все билеты проданы, Кроге твердил об отсутствии чувства художественной ответственности и человеческого приличия, а Герцфельд охарактеризовала поведение Николетты как безвкусную истерику, скорее уместную в период полового созревания. Барбара незаметно покинула гостиницу. Николетта уехала, не попрощавшись с ней.

Внезапный отъезд Николетты причинил Барбаре не только боль. Ей стало и легче. Сообщение о прошедшем «без всякого шума» бракосочетании Николетты с Теофилем Мардером ее не очень взволновало. «Бедная Николетта» – вот, пожалуй, и все, что она подумала. Сердце ее уже постепенно примирилось с потерей спорной радости, которую давала эта дружба, так много лет переполнявшая, согревавшая и мучившая ее. Барбара уже не связывала себя с Николеттой в мыслях о будущем. Однако она все же любила вспоминать их общее прошлое и перебирать в памяти этапы привязанности, родившейся так необычно и развивавшейся по таким странным законам.

Вилли фон Нибур, отец, проживший очень беспокойную, хотя, возможно, и не такую авантюрную жизнь, как изображала его дочь, никогда особенно не занимался Николеттой. Когда он умер в Китае, девочке было всего тринадцать лет. К этому времени ее как раз со скандалом выгнали из интерната в Лозанне. Нибур, зная, что ему недолго осталось жить, написал из Шанхая Брукнеру, с которым дружил в студенческие годы: «Позаботься о ребенке!» Тайный советник решил взять девочку к себе в дом на несколько недель, пока не найдут другого интерната или другой возможности ее пристроить. Так Николетта появилась в доме Брукнера – величаво-серьезное, умное и упрямое юное создание с большим горбатым носом, светящимися кошачьими глазами, худым и гибким телом и гордой, победоносной посадкой головы. Тайного советника все пугало в новой гостье: обольстительный и угрожающий взгляд, чрезмерно отчетливая речь, почти пугающая холодная благовоспитанность. Наблюдать целыми днями за странной дочерью интересного друга было забавно, приятно, но и мучительно.

Его удивило и то, что Барбара так сильно привязалась к Николетте, но он этому не препятствовал. Что привлекало его любимого ребенка к чужой, резкой и странной девочке? Может быть, это закон притяжения противоположных полюсов? Тем не менее отца тревожила эта дружба, и он постоянно думал, как бы избавиться от Николетты. Ее послали в пансион на Французской Ривьере. Но и там вскоре разыгрался скандал, и Николетта вернулась на брукнеровскую виллу. Ее опять удалили, она опять вернулась. Эта игра повторялась часто. От многочисленных приключений молодой, бурной и бездумной жизни она всегда отдыхала у Барбары. Барбара всегда ждала ее и отворяла ей дверь, когда бы она ни постучалась. Тайный советник все видел, удивлялся, может быть, огорчался, но терпел. Впрочем, он имел возможность убедиться, что его прекрасная и умная дочь, принимая столь горячее участие в странной жизни подруги, вовсе не пренебрегала собственной жизнью. Она занималась – играючи или всерьез – тысячью вещей. У нее были друзья, с капризами и заботами которых она носилась. Она бывала легкомысленна и задумчива, то амазонка, то сестра милосердия, холодная и добрая, чопорная и всегда готовая к нежностям, не переходившим, однако, за определенную грань. Так жила Барбара, и ожидание Николетты, готовность в любой момент ее принять, может быть, придавали ее жизни тот загадочный тайный смысл, которого ей недоставало.

Раньше Николетта всегда возвращалась. Барбара чувствовала, что на этот раз она не вернется. На этот раз случилось нечто решительное, окончательное. Николетта в Теофиле Мардере нашла человека, равного ее отцу – или тому легендарному образу, который она себе создала вместо отца. Теперь она не нуждается в Барбаре. Вновь обретенному отцу, новому возлюбленному, она со свойственным ей драматическим блеском вверила свою жизнь. Николетта, так высоко носившая голову, но все же жаждавшая, чтобы ею помыкали, подчинилась необузданной, безграничной воле. Что же оставалось Барбаре? Слишком гордая, чтобы навязываться, слишком высокомерная, чтобы жаловаться, она сохраняла ясное, радостное лицо. «Бедная Николетта, – думала она. – Теперь тебе придется самой выкручиваться. О, тебе не так-то легко придется, бедная Николетта».

Впрочем, Барбаре и недосуг было предаваться долгим размышлениям о подруге Николетте. Ее собственная участь, в чужом городе с чужим мужчиной, занимала все ее помыслы. Надо было привыкать к совместной жизни с Хендриком Хефгеном. Сможет ли она любить этого человека, чьим патетическим домогательствам она поддалась – поддалась из любопытства, из жалости? Но прежде, чем спрашивать себя об этом, надо ответить себе на другой вопрос – более принципиальный, а именно: любит ли ее еще Хендрик, да и любил ли он ее когда-нибудь? Барбара, скептичная благодаря природному уму и опыту в людских делах, склонна была сомневаться в подлинности чувств, которые Хендрик проявлял в первые недели знакомства. А не играл ли он роль страстно влюбленного? «Я обманута, – часто думала теперь Барбара. – Я дала себя провести комедианту. Ему показалось выгодно из карьерных соображений жениться на мне, да к тому же он нуждается в том, чтобы кто-нибудь был под боком. А меня он никогда не любил. Он вообще не умеет любить…»