— Звучит ужасно, — сказала миссис Гэнси. — Это становится хуже?

Хелен машинально чертила на настольной бумаге двухдюймовым карандашом.

— Очевидно, нет. У некоторых людей бывает только один эпизод. У некоторых они случаются все время, типа мигрени.

— И это связано со стрессом? — вмешался Ричард Гэнси II. Хотя он и не знал Адама хорошо, его беспокойство было глубоким и подлинным. Адам был другом его сына, так что он обладал ценностью. — Дик, ты знаешь, что могло вызвать стресс?

Было ясно, что эту проблему все Гэнси желали решить до того, как Гэнси вернется с Адамом в Генриетту.

— Он только что съехал из дома родителей, — сказал Гэнси. Он уже начал говорить «трейлер», но ему не нравилось думать, что его собственные родители себе вообразят. Он задумался на мгновение и добавил: — Его отец избивал его.

— Господи Боже мой, — заметил его отец. И потом: — Почему таким людям позволяют размножаться?

Гэнси только смотрел на отца. Долгую минуту никто ничего не говорил.

— Ричард, — сделала выговор его мать.

— Где он живет сейчас? — спросил его отец. — С тобой?

Он не мог знать, насколько и почему этот вопрос причинял такую резкую боль. Гэнси покачал головой.

— Я пытался. Он остановился в комнате, принадлежащей Святой Агнесс… местной церкви.

— Это законно? У него есть машина?

— Ему будет восемнадцать через несколько месяцев. И нет.

— Было бы лучше, если бы он пожил с тобой, — высказал мнение Ричард Гэнси II.

— Он не станет. Просто не станет. Адам все должен делать сам. Он не возьмет ничего, что выглядит как подачка. Он сам оплачивает школу. Работает на трех работах.

На лицах остальных Гэнси было написано одобрение. Семье, которая в целом наслаждалась шармом и смелостью, мысль об Адаме Перрише, человеке, добивающемся успеха самостоятельно, чрезвычайно понравилась.

— Но у него должна быть машина, — сказала миссис Гэнси. — Это бы точно помогло. Разве мы не можем дать ему что-то, чтобы помочь получить автомобиль?

— Он не возьмет.

— О, конечно, если мы скажем…

— Он не возьмет. Я вас уверяю, он ничего не возьмет.

Они размышляли долгие минуты, в течение которых Хелен выводила свое имя большими буквами, его отец листал Краткую Энциклопедию Мировой Керамики, его мать тайно искала краткосрочную полную амнезию на свое телефоне, а Гэнси рассматривал идею просто бросить все, что у него было в пригороде, и умчаться отсюда так быстро, как только можно. Очень тихий, очень эгоистичный голосок внутри нашептывал: «Что если ты оставишь его здесь? Что если ты заставишь его искать самому дорогу назад? Что если ему придется позвонить тебе и извиниться, хотя бы раз?»

Наконец, Хелен произнесла:

— Что если я дам ему мою старую машину из колледжа? Ту дрянную, которую я собираюсь подарить благотворительному обществу поломанных автомобилей, если он ее не захочет. Он бы спас меня от проблемы организовывать буксир!

Гэнси нахмурился.

— Какую дрянную машину?

— Очевидно, ту, которую купила бы, — ответила Хелен, рисуя пятидесяти восьми футовую яхту на настольной бумаге. — И сказала бы, что она была моя.

Старшим Гэнси очень пришлась по душе эта идея. Миссис Гэнси уже была на телефоне. Коллективное настроение поднималось с организацией этого плана. Гэнси чувствовал, что нужно гораздо больше, чем автомобиль, чтобы облегчить стресс Адама, но правда была в том, что ему нужна была машина. И если Адам действительно купится на историю Хелен, это ни черта бы его не ранило.

Гэнси не мог избавиться от образа Адама на краю автомагистрали, шагающего, шагающего, шагающего. Осознающего, что он забыл, что делал, но не способного остановиться. Неспособного вспомнить номер Гэнси, даже когда люди притормозили, чтобы помочь.

«Я не нуждаюсь в твоей мудрости, Гэнси».

Так что не было ничего, что он мог бы с этим поделать.

Глава 43

— Ладно, принцесса, — сказал Кавински, демонстрируя упаковку банок пива Ронану. — Покажи мне, что ты можешь.

Они вернулись на поляну рядом с ярмаркой. Здесь было все подернуто дымкой, мерцающе и заторможенно от жары. Место для усиленной математики грез. Одна сотня белых Митсубиши. Два десятка фальшивых водительских прав. Их двое.

Один день.

Два? Три?

Время не имело значения. Дни были не важны. Они отмечали сны. Первый был просто ручкой. Ронан проснулся в морозном кондиционированном воздухе пассажирского сидения, его пальцы неподвижно накрывали тонкую пластиковую ручку, балансирующую на его грудной клетке. Как и всегда, он парил над собой, парализованный, не участвуя в собственной жизни. Динамик выстукивал что-то, звучавшее добродушно, энергично и по-болгарски. Кусающиеся мухи с надеждой цеплялись снаружи за лобовое стекло. На Кавински были его белые солнцезащитные очки, потому что он бодрствовал.

— Ух ты, чувак, это… ручка. — Забрав ручку из-под невозражающих пальцев Ронана, Кавински испытал ее на приборной панели. Было что-то ошеломляющее в его полном пренебрежении своей собственностью. — Что за дерьмо, чувак? Выглядит как Декларация Независимости.

Как и во сне, ручка писала все изящным курсивом, не зависимо от того, как ее держать. Кавински быстро заскучал такой однозначной магией. Он постучал ручкой по зубам Ронана в такт болгарской песне, пока чувства не возвратились рукам Ронана, и он не стал способен выбить ее подальше.

Ронан думал, что для объекта из сна, созданного по команде, это было неплохо. Но Кавински отнесся к ней насмешливо.

— Смотри сюда. — Достав зеленую таблетку, он закинул ее в рот и запил небольшим глотком пива. Сняв очки, он надавил суставами пальцев на глаза, кривляясь. А потом он уже спал.

Ронан наблюдал, как он спал, откинув голов в сторону и открывая пульс, видимый сквозь кожу шеи.

Пульс Кавински остановился.

И затем ожесточенно возник, Кавински дернулся и проснулся, сжимая в кулак одну руку. Его губы расплылись в улыбке из-за удивления Ронана. Театральным жестом своей руки он продемонстрировал свой нагреженный объект. Колпачок от ручки. Он теребил его пальцами, пока Ронан не вручил ему нагреженную ручку.

Колпачок, естественно, подошел идеально. Правильный размер, правильный цвет, правильный блеск пластика. И почему он не должен был быть идеальным? Кавински был известен своими подделками.

— Любитель, — сказал Кавински. — Вот это путь нагрезить яйца Гэнси ему назад.

— Вот так? — потребовал Ронан. Он был зол, но не настолько зол, чем был до того момента, как начал пить. Он положил пальцы на ручку двери, готовый выйти. — Типа, это будет для тебя весельем? Потому что я не хочу ничего плохого. Я могу разобраться с этим сам.

— Конечно, можешь, — ответил Кавински. Он поднял палец к нему. — Дай ему эту ручку. И напиши маленькую записку. На гребанной долларовой банкноте: «Дорогой Дик, езди теперь на этой бывше… ох, бывшей… ох. Ронан Линч».

Ронан не был уверен, то ли из-за использования Кавински его настоящего имени, то ли из-за свежих воспоминаний о разбитой Свинье, но он убрал руку от двери.

— Не вмешивай сюда Гэнси.

Кавински сложил губы, будто произнес «Ууу».

— С радостью, Линч. Договорились. Ты достаешь всю фигню каждый раз из одного и того же места, да?

Из леса.

— В основном.

— Вернись туда. Не ходи куда-нибудь еще. Хотя почему бы тебе захотелось пойти куда-нибудь еще? Ты хочешь туда, где твое дерьмо. Туда ты и идешь. Ты думаешь о том, что хочешь перед тем, как заснуть, так? Ты знаешь, что оно будет там, в этом месте. Не позволяй ему узнать, что ты там. Оно изменится, если ты позволишь. Тебе надо зайти и выйти, Линч.

— Зайти и выйти, — повторил Ронан. Звучало не так, как сны, которые он когда-либо видел.

— Как гребанный вор.

Кавински показал еще две зеленые таблетки в своей руке. Одну он взял для себя. Другую предложил Ронану.

— Увидимся на той стороне?

Заснуть. Да, ты засыпаешь. Ты бодрствуешь, а потом закрываешь глаза, выталкиваешь мысли, и вторгается ясность, но затем, в итоге, ты балансируешь на краю дремоты и засыпаешь.