— Упускаю — сильное слово.

— Да, сильное.

Она толкнула раскачивающиеся двери. Гэнси стоял в тусклой, пахнущей овощами кухне, пока они не прекратили качаться. Затем он набрал номер Ронана.

— Дик, — произнес Кавински. — Гэнси.

Убрав телефон от уха, Гэнси проверил, действительно ли он звонит на правильный номер. На экране читалось: РОНАН ЛИНЧ. Он не мог понять, как телефон Ронана оказался в руках Кавински, но случались вещи и более странные. По крайней мере, сообщения теперь имели смысл.

— Дик-Три, — сказал Кавински. — Ты там?

— Джозеф, — любезно обратился Гэнси.

— Забавно, что я от тебя услышу. Видел, твой автомобиль катался по округе прошлой ночью. Теперь у него пол лица. Бедный ублюдок.

Гэнси закрыл глаза и позволил себе тихий вздох.

— Извини, я тебя не слышал, — продолжи Кавински. — Повтори? Знаю, знаю… То же самое мне сказал Линч.

Гэнси свел зубы в очень ровную линию. Отец Гэнси, Ричард Кэмпбел Гэнси II, тоже прошел через школу-интернат, теперь уже не существующий Рочестер Холл. Его отец, коллекционер вещей, коллекционер слов, коллекционер денег, рассказывал заманчивые истории. В них Гэнси мельком улавливал утопическое общество лордов, предназначенных для знаний, заинтересованных в погоне за мудростью. Это была школа, в которой не просто преподавали историю, нет, она носила историю, как удобный пиджак, любимый со всех его потертых сторон. Гэнси II описывал студентов — по правде, товарищей — сформировавших узы братства, которые будут длиться до конца их жизней. Как Клайв Стейплз Льюис[48] и Инклинги[49], Уильям Батлер Йейтс[50]. и Национальный Театр Ирландии, Толкиен и его Колбитар[51], Глендовер и его придворный поэт Иоло Гох, Артур и его рыцари. Это было сообщество знатоков, только за пределами юности, своего рода Marvel Comic[52], где каждый герой представляет другую руку гуманитарных наук.

Это были не деревья из туалетной бумаги и шепчущие взятки, не лужайка для игры в сокс и способность к делам, не подаренная водка и украденные автомобили.

Это была не Академия Аглионбай.

Иногда разница между той утопией и реальностью опустошала Гэнси.

— Хорошо, — сказал Гэнси. — Это было здорово. Ты возвращаешь телефон обратно Ронану во всех смыслах.

Повисла тишина. Это была ловкая тишина, такая, которая заставляет случайных свидетелей поворачивать головы и замечать ее, точно так же, как громкий смех.

Гэнси это не совсем заботило.

— Он собирается попытаться сильнее, — произнес Кавински.

— Прошу прощения?

— И это тоже мне сказал Линч.

Гэнси мог слышать кривую улыбку в голосе Кавински. Он спросил:

— Ты когда-нибудь думал, что твой юмор делает слишком много виражей в сторону похотливости?

— Чувак, не тестируй меня. Вот что происходит. Ронана, которого ты знаешь, больше нет. У него момент совершеннолетия. Ро… Рон… ронановзросления. Черт меня побери! Тестируй это, Дик-дик-дик.

— Кавински, — ровно произнес Гэнси. — Где Ронан?

— Прямо здесь. ПРОСНИСЬ, ГРЕБАННЫЙ ПОДЛИЗА, ЭТО ТВОЯ ПОДРУЖКА! — проорал Кавински. — Извини. Он полностью в отключке. Могу я принять сообщение?

У Гэнси ушла очень долгая минута, чтобы успокоиться. Он обнаружил по другую сторону минуты, что все еще зол, чтобы говорить.

— Дикки, ты все еще там?

— Я здесь. Что ты хочешь?

Кавински ответил:

— То же, что хочу всегда. Развлечений.

Телефон замолчал.

Пока Гэнси стоял там, он внезапно вспомнил историю о Глендовере, ту, которая его всегда беспокоила. Глендовер был легендой во многих отношениях. Он поднял мятеж против англичан, когда любой другой средневековый человек его возраста награждал старость и смерть уничтожительным взглядом. Он объединил людей, преодолел невозможные разногласия и объехал весь Уэльс на слухах о его магических силах. Защитник, воин, отец. Мистический гигант, который оставил за собой постоянный след.

Но эта история… Некоторые валийцы не были убеждены, что бросание камней в их английских соседей улучшило бы тяжелое положение Уэльса. В частности, один из двоюродных братьев Глендовера, человек по имени Хивел, думал, что Глендовер был не в своем уме. Как и в большинстве семей, он выразил свои разногласия во взглядах, подняв небольшую армию. Это должно было оттолкнуть большинство принцев, но не Глендовера. Он был защитником — как Гэнси — и верил в силу слов. Он договорился встретиться с Хивелом один на один в оленьем парке, чтобы все обсудить.

У Гэнси не было проблем с историей до этого момента. Это был Глендовер, за которым он следовал всюду.

Затем двое мужчин заметили оленя. Хивел поднял лук. Но вместо того, чтобы выстрелить в животное, он выпустил стрелу в Глендовера… который умно надел кольчугу под тунику.

Гэнси бы предпочел, чтобы история заканчивалась здесь.

Но нет. Вместо этого, неповрежденный стрелой и разъяренный предательством Глендовер погнался за Хивелом, ударил его ножом и, наконец, засунул тело Хивела внутрь дуба.

Вся эта поножовщина, засовывание и полная потеря характера казались довольно позорными. Гэнси желал бы никогда не находить эту историю. Но теперь, слушая неторопливый смех Кавински на другом конце связи, воображая пьяного Ронана во время его отсутствия в Генриетте, представляя Камаро в любом состоянии, кроме того, в котором он ее оставил, Гэнси подумал, что он, наконец, понял.

Он был одновременно и ближе, и дальше от Глендовера, чем когда-либо до этого.

Глава 41

Ронан очнулся в кресле кинотеатра. Конечно, это был не совсем кинотеатр, а домашний подвальный кинотеатр в большом, зыбком пригородном особняке. При свете дня он увидел, что все было устроено как надо. Настоящие киношные кресла, машина для попкорна, потолочный проектор, полки, полные дисков с боевиками и порно с незатейливыми названиями. Он смутно вспоминал, менее остро, чем сон, как смотрел бесконечное видео про гонки, проходящие на улицах Саудовской Аравии, на большом опускающемся экране прошлой ночью. Что он делал? Он понятия не имел, что делал. Он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме сотни белых Митсубиши в поле.

— Тебя не вырвало, — заметил Кавински со своего насеста через два кресла. Он держал в руке сотовый Ронана. — Большинство людей после такого количества возлияний рвёт.

Ронан не сказал правды, что было связанно с тем, что он знал, как это, напиваться до бесчувствия. Он вообще ничего не сказал. Он просто уставился на Кавински, делая в уме подсчеты: сотня белых Митсубиши, два десятка поддельных удостоверений личности, пять кожаных браслетов. Их двое.

— Скажи чего-нибудь, Человек Дождя, — обратился Кавински.

— Остальные здесь?

Кавински пожал плечами.

— Черт их знает.

— Твой отец такой же?

— ТВОЙ отец такой же?

Ронан поднялся. Кавински наблюдал за ним, как он испытывал три хлипкие белые двери, пока не нашел ванную. Он захлопнул за собой дверь, пописал, плеснул себе в лицо водой и уставился на себя.

Сотня Митсубиши. По другую сторону двери раздался голос Кавински:

— Чувак, я начинаю скучать. Хочешь дорожку?

Ронан не ответил. Он вытер трясущиеся руки, заставил себя собраться и вышел. Он сел у стены и наблюдал за Кавински, который делал дорожку на машине для попкорна. Вновь мотнул головой, когда Кавински приподнял бровь, предлагая.

— Ты всегда такой разговорчивый, когда выпьешь? — поинтересовался Кавински.

— Что ты делаешь с моим телефоном?

— Звоню твоей маме.

— Еще одно слово про мою мать, — просто сказал Ронан, — и я разобью тебе рожу. Как ты это делаешь?

Он ожидал, что Кавински отпустит еще одну скабрезную шуточку про его мать, но вместо этого, тот только сосредоточил взгляд на Ронане, свои прококаиненные огромные зрачки.