Это чувство прямо здесь: глухо бьется сердце, липкая пыльца на кончиках пальцев, июльский мучительный пот на груди, запах бензина и чьего-то мангала. Каждая травинка была выделена в четкую деталь. Если бы Ронану приснилось то, как ощущался этот момент, он мог бы взять с собой что угодно. Он мог бы вытащить эту чертову машину целиком.

Он вставил ключ в дверь.

Подходят.

Повернул ключ.

Дверной замок подскочил.

Улыбка прокралась на его губы, хотя никого не было, чтобы ее увидеть. Особенно потому, что никого не было, чтобы ее увидеть.

Ронан уселся на водительское сидение. Винил чертовски нагрелся на солнце, но он просто мельком зарегистрировал эту информацию. Это просто было еще одно ощущение, которое делало момент явью, а не сном. Медленно он пробежался пальцами вокруг тонкого руля, положив ладонь на гладкий рычаг переключения передач.

Сердце Гэнси бы остановилось, если бы он увидел здесь Ронана. Даже если ключ не сработает в зажигании.

Ронан поставил ноги на сцепление и тормоз, вставил ключ и повернул его.

Двигатель заревел.

Ронан усмехнулся.

Как раз вовремя завибрировал его телефон, пришло сообщение. Он достал его из кармана. Кавински.

«Мои новые колеса не оставят от тебя камня на камне. Увидимся вечером в одиннадцать».

Час спустя Ноа впустил Блу на Фабрику Монмаут. Солнце делало пространство обширным, устарелым и прекрасным. Теплый затхлый воздух пах старым деревом, мятой и десятью тысячами страниц о Глендовере. Хоть Гэнси отсутствовал всего несколько часов, вдруг показалось, что гораздо дольше, будто это все, что от него осталось.

— Где Ронан? — прошептала она, пока Ноа закрывал за ней дверь.

— Влезает в неприятности, — раздался шепот в ответ. Было странно присутствовать здесь без кого-либо еще: разговор чувствовался немного запрещенным. — Ничего, с чем бы мы могли что-нибудь поделать.

— Ты уверен? — пробормотала Блу. — Я могу многое сделать.

— Не с этим.

Она колебалась у двери. Было похоже на нарушение границ без Гэнси и Ронана. Все, что она хотела, это как-нибудь запихать всю Монмаут в свою голову и держать ее там. Ее поразила тревожная тоска.

Ноа предложил руку. Она приняла ее — костяной холод, как всегда — и вместе они повернулись лицом к огромной комнате. Ноа глубоко вдохнул, как будто они готовились исследовать джунгли вместо того, чтобы ступить глубже в Фабрику Монмаут.

Всего лишь с ними двумя все здесь казалось больше. Покрытый паутиной потолок парил, мелкие пылинки передвигались в воздухе. Они повернули головы, чтобы вслух прочесть заголовки книг. Блу посмотрела на Генриетту через телескоп. Ноа отважно снова прикрепил оторванные миниатюрные крыши на уменьшенном городе Гэнси. Они дошли до холодильника, скрытого в ванной. Блу выбрала содовую.

Ноа взял пластиковую ложку. Он жевал ее, пока Блу кормила Чейнсо остатками гамбургера. Они закрыли дверь Ронана — если Гэнси все-таки удавалось обитать в остальной части апартаментов, то присутствие Ронана решительно доминировало в его комнате. Ноа показал Блу свою спальню. Они попрыгали на его идеально заправленной кровати, а затем поиграли в плохую версию пула. Ноа развалился на новом диване, пока Блу уговаривала старый плеер проиграть пластинку, слишком мудреную, чтобы заинтересовать их обоих. Они открыли все ящики стола в главной комнате. Однин из адреналиновых шприцов Гэнси отскочил от внутренностей верхнего ящика, пока Блу вынимала причудливую ручку.

Она скопировала массивный почерк Гэнси на счете Нино, а Ноа надел элегантный свитер, который он нашел свернутым под столом. Она сжевала лист мяты и дышала на лицо Ноа.

Присев на корточки, они пятились по авиационной распечатке, которую Гэнси растянул вдоль комнаты. По краю он набросал себе загадочные примечания. Некоторые из них были координатами. Некоторые — объяснениями топографии. Некоторые — словами из песен Битлз.

Наконец, они добрались до кровати Гэнси, которая была просто пружинным матрацем на металлическом каркасе. Он располагался в квадрате солнечного света в центре комнаты, повернутый под углом, как будто его затащили в здание. Без особых обсуждений Блу и Ноа свернулись на покрывале, каждый взял по одной из подушек Гэнси. Это ощущалось преступным и усыпляющим. Всего в дюймах, глядя на нее, моргал сонный Ноа. Блу смяла у носа край простыни. Она пахла мятой и ростками пшеницы, можно сказать, как Гэнси.

Пока они припекались в солнечном свете, она позволила себе подумать это: «Я безумно влюбляюсь в Ричарда Гэнси».

В некотором смысле это оказалось легче, чем притворяться. Она ничего не могла с этим поделать, конечно, но позволить себе такое подумать, будто надавить на мозоль.

Конечно, обратная истина казалась чем-то само собой разумеющимся.

«Я не влюбляюсь в Адама Перриша».

Она вздохнула.

Приглушенным голосом Ноа произнес:

— Иногда я притворяюсь, что я, как он.

— В чем?

Он задумался.

— Он живой.

Блу обняла его рукой за шею. Не было ничего такого, что сказало бы, будто быть мертвым лучше.

В течение нескольких сонных минут они молчали, устроившись на подушках, а затем Ноа сказал:

— Я слышал о том, что ты не будешь целовать Адама.

Она спрятала лицо в подушках, щеки загорелись.

— Ну, мне все равно, — продолжил он. С тихим восторгом он предположил: — Он пахнет, верно?

Она снова повернулась к нему.

— Он не пахнет. С тех пор, как я была маленькой, каждый экстрасенс, которого я знала, твердил мне, что, если я поцелую мою истинную любовь, он умрет.

Ноа нахмурил брови или, по крайней мере, ту их половину, которая не была зарыта в подушку. Его нос казался более кривым, чем она когда-либо замечала.

— Адам — твоя истинная любовь?

— Нет, — сказала Блу. Она испугалась того, насколько быстро ответила. Она не могла перестать видеть перед собой смятую сторону коробки, которую он пнул. — Я имею в виду, я не знаю. Я просто не целую никого, только чтобы быть на безопасной стороне.

То, что Ноа был мертв, сделало его более открытым, чем большинство, так что его не беспокоили сомнения.

— Это «когда» или «если»?

— Ты о чем?

— Типа, если ты поцелуешь твою истинную любовь, он умрет, — объяснял Ноа, — или когда ты поцелуешь твою истинную любовь, он умрет?

— Не пойму, в чем разница.

Он потерся щекой об подушку.

— Мммяягкая, — заметил и добавил: — Первое — твоя ошибка. Второе — ты просто оказываешься там, где это происходит. Например, когда ты его целуешь, БАХ! — на него нападает медведь. Полностью не твоя вина. И ты не должна плохо себя чувствовать из-за этого. Это не твой медведь.

— Думаю, «если». Они все говорят «если».

— Облом. Так ты собираешься никогда не целоваться?

— Похоже на то.

Ноа почесал пятно на щеке. Оно не пропало. Оно никогда не пропадало. Он сказал:

— Я знаю кое-кого, кого ты могла бы поцеловать.

— Кого? — Она поняла, что его глаза улыбались. — Ох, подожди.

Он пожал плечами. Наверное, он был единственным человеком, которого знала Блу, кто мог сохранить целостность жеста пожатия плеч даже лежа.

— Не то чтобы ты собиралась меня убить. Я имею в виду, если тебе любопытно.

Она не думала, что ей было любопытно. В конце концов, это не выбор. Быть неспособной кого-либо поцеловать — это все равно, что быть бедной. Она старалась не зацикливаться на вещах, которые не могла иметь.

Но теперь…

— Ладно, — согласилась она.

— Что?

— Я сказала: ладно.

Он покраснел. Или, скорее, потому что был мертв, стал нормального цвета.

— Мм.

Он приподнялся на локте.

— Ну. — Она оторвала свое лицо от подушки. — Просто как…

Он потянулся к ней. Блу чувствовала трепет полсекунды. Нет, скорее, четверть секунды. Потому что после она почувствовала слишком твердые складки его напряженных губ. Его рот мял её губы, пока не встретил зубы.

Все было скользко, деликатно и весело.

Они оба залились смущенным смехом. Ноа произнес: