— Как хорошо, что я тебя встретила, — улыбнулась она ему, и на этот раз улыбка была искренняя. Она на самом деле была рада. — Знаешь, невыносимо сегодня одиночество… Вот, даже ушла из дома. Чтобы среди людей…

И ему показалось, что она всхлипнула. Он взглянул на часы.

Оказывается, он стоит тут уже два часа.

Она не придет.

«Она не придет», — ударило его как выстрел, опрокинуло в страшное, огромное, болотистое одиночество. Он утонет. Он не выберется теперь. Потому что…

Она не придет.

Он не знает, что случилось. Но скорее всего — ничего и не случилось. Зачем он ей, старый неудачник?

Сочиняющий глупые сказки про Волка и про Любовь, потому что — их нет, ни Волка, ни Любви, а ему просто хочется, чтобы это было, и он сочинил и себе сказку…

Может быть, он простоял бы тут до смерти своей, чтобы доказать самому себе, что это — не сказки, что все это есть.

Мимо проехала машина, из которой насмешливо проскрежетал голос:

— Счастье есть, его не может не быть…

И — ему стало смешно.

Старый кретин.

— Андрей, ты кого-то ждешь, да? Мне уйти?

— Нет, — сказал он, бросая опустевшую пачку в урну с такой злостью, словно выкидывал свою опустевшую душу. — Пойдем-ка, Вера, посидим с тобой вон в том баре… Поговорим. Вспомним молодость. Это ведь только нам с тобой, Вер, кажется, что мы еще живем, дышим, что мы молодые… А они — они так не считают!

Вера удивленно посмотрела на него, и он почувствовал, что на языке у нее вертится вопрос, но она не решается спросить.

И так это было странно — видеть нерешительную Веру, что он ее пожалел даже больше, чем только что жалел самого себя.

— Пойдем, — сказал он, обнимая ее за плечи, и все-таки, уходя, еще раз оглянулся — не бежит ли к нему из темноты Шерри, но увидел только холодную, насмешливую луну.

ГЛАВА 10

— Лиз, зачем ты это делаешь? Она же мертва… «Зачем я это делаю? — устало подумала Лиза и усмехнулась: — Самой бы понимать…»

И тем не менее почему-то, повинуясь внезапному порыву, продолжала бессмысленное действие — надавливала на грудь, массировала сердце, делала искусственное дыхание, пытаясь оживить эту девушку, не дать ей уйти.

Собственно, она знала, что этого хочет ее ребенок. И даже не он сам, а еще кто-то, большой, неведомый ей, но — ведомый ее ребенку, и все это она делает совсем не для этой девушки, а для самой себя. И для малыша.

— Лиз, кончай!

— Оставьте меня в покое.

— Бестолково ведь… Тебе любой медик скажет.

— Слушай, — не выдержав, огрызнулась Лиза. — Мне плевать, что скажут твои медики. Я делаю то, что…

Она осеклась.

Они бы этого не поняли. Это и сама Лиза стала понимать совсем недавно.

Иногда надо что-то делать вопреки здравому смыслу. Да, именно так… И тогда случается чудо.

А самое главное — ее дитя готово отдать этой девушке свое дыхание. Она не знает почему. Но лучше уж Лиза отдаст свое дыхание, но ее дитя пусть побережет силы.

И она продолжала и продолжала, не давая отчаянию говорить громко — несмотря на то, что девушка все не подавала признаков жизни, а «скорая» все не появлялась, да и дело не в «скорой», дело в ней самой, Лизе, и в этой девушке, которую надо было убедить вернуться…

Шерри и Волк шли долго. Сначала они шли по темному коридору, и Шерри слышала злое шипение отовсюду — иногда ей казалось, что в углах прячутся серые, безглазые тени, похожие на медуз, но ей не было страшно, потому что Волк был рядом, и она знала — он их не подпустит.

Потом они оказались перед дверью — самой обычной, Шерри даже испытала легкое разочарование, потому что ей казалось всегда, что эта дверь должна быть… Она не смогла найти слов, потому что для описания у нее и слов не было, такой воздушной, такой ажурной, такой сверкающей должна она была быть, ее волшебная дверь в небо…

А эта — была обычная. Такая же, как у Тони в квартире.

Даже старая. Местами торчали клочья ваты из порванной обивки, как будто ее царапали кошки. Или крысы. Или… эти, которые прятались по углам.

Волк прошептал ей:

— Теперь все зависит от тебя. Откроешь ее? Или вернешься?

Она бы вернулась, но только вместе с Волком.

— А ты? — спросила она. — Ты — вернешься?

— Может быть, когда-нибудь, — уклончиво ответил он. Ее не устраивало «когда-нибудь». И она покачала головой.

— Нет, я тогда тоже… когда-нибудь…

— Люди не возвращаются, если они не образы, — сказал Волк. — Пойми, я не настоящий.

— Ты настоящий, — сказала Шерри. — Это Бравин не настоящий. И такие, как он. Они просто мухи какие-то… А ты — настоящий.

И, подумав, добавила:

— Если ты не настоящий, то и я буду… образом.

Она совсем близко подошла к двери. Протянула руку.

— А Андрей? — почти крикнул Волк.

Рука замерла, только слегка прикоснувшись к двери. Она словно увидела перед собой Андрея — на темной улице, одного, всматривающегося в темноту, и еще она увидела, как со всех сторон обступают его серые тени, те самые, и если ее, Шерри, не будет рядом с ним, они его победят.

У них есть такое страшное оружие, самое страшное — одиночество.

Она обернулась.

Волк смотрел на нее, ожидая ответа.

В глазах у Волка жила боль неминуемой разлуки, но он был сильным. Она посмотрела туда, в сторону двери, и спросила: что мне делать?

Вернуться?

И тут же поняла, что она сама должна это сейчас решить.

Шерри подошла к Волку, села рядом с ним, обняла его за шею и спрятала лицо в белоснежной шерсти.

— Я не смогу без тебя, — прошептала она.

— Он тоже без тебя не сможет, — ответил он.

— Почему ты не хочешь вернуться туда со мной?

— Потому что мое время там вышло, — усмехнулся Волк. — И… не будь эгоисткой. Думаешь, мне легко в вашем душном и глупом мире? Я хочу быть свободным…

Она знала, что ей не следует ему верить, но — еще она знала, что, если она ему сейчас не поверит, там, внизу, в мире что-то будет не так. Эти серые, похожие на медуз, победят. И пускай они победят одного человека, но — ведь именно этот человек ей дорог!

Она обняла Волка еще сильнее и заплакала.

— Я… не хочу без тебя, — снова повторила она.

Он вздохнул И устало согласился:

— Хорошо, пойдем к двери. В конце концов, что нам какой-то один человек перед безграничной свободой и светом?

Шерри постаралась не думать о его словах. И кивнула, поднимаясь.

И в этот момент где-то далеко отчаянно заплакал ребенок.

— Что это? — остановилась она. Ты о чем? — спросил Волк.

— Слышишь? Ребенок плачет… Так горько, точно он… умирает сейчас.

— Ну и умирает, — откликнулся Волк. — Что нам какой-то один человек перед безграничной свободой и светом?

Шерри остановилась:

— Постой, он что, из-за моего решения…

— А ты как хотела? Конечно, все ведь взаимосвязано, просто люди этого не видят… У Бога нет ничего лишнего и случайного… Тем более — это ведь твой ребенок.

— Подожди, — остановила она его. — Как мой? Плачет — мой ребенок?

— Нет, твой умирает тихо. А плачет один еще не родившийся мальчик. Там, на земле. Наверное, он тоже умрет. Потому что ему незачем рождаться. Если на этом свете не будет твоей дочери — зачем ему жить?

Шерри замерла. Она смотрела на Волка и уже хотела ему сказать, что он сейчас рассказывает ей сказки и ничего нет, просто…

Но ребенок захлебывался в плаче. И Шерри стало так его жалко, потому что — если в темноте одиночества взрослый человек — это страшно, ну а совсем крошечное дитя? И она, Шерри, будет в этом виновата?

Она обернулась снова.

— Я…

Она уже хотела снова повторить: «не смогу без тебя», но Волк усмехнулся. И она сказала то, что он от нее ждал:

— Я… остаюсь.

И, поняв, что уже никогда больше его не увидит, никогда на свете, никогда — во времени, бросилась к нему снова, обняла, прижала к себе белую волчью морду и заплакала, выпуская вместе со слезами всю боль неизбежной разлуки.