Ночь тянулась медленно, Лоре даже казалось, что она никогда не кончится. Она пыталась посмотреть телевизор — но там по всем программам шли триллеры или любовные драмы, где все героини стали похожими па Лору, а все герои — на Андрея. И Лоре это не нравилось: «В любом случае твоя жизнь сегодня ночью может измениться. Совсем не в лучшую сторону. Да, Лора, совсем не в лучшую…»
Словно в насмешку, героиня на экране сказала, глядя Лоре в глаза:
«Я раньше никогда и не думала, что в один момент весь мир может дать трещину… Как корабль, который затонет в считаные минуты…»
Лора щелкнула пультом.
— Пошла ты с такими откровениями, — прошептала она.
В квартире теперь стало тихо. Где-то капала вода. И даже в этом невинном звуке Лоре померещился намек на происходящее с ней. Так, по каплям, сейчас исчезает все, что Лора строила. Что создавала.
Она попыталась заснуть, чтобы не думать. Честно просчитала слонов, медленно бредущих в никуда и уносящих в это никуда саму Лору. Но мысли пробивались через этих слонов или вовсе прикидывались погонщиками и нагло усмехались Лоре — а вот и мы, твои черные предчувствия, и никуда ты от нас не денешься…
Входная дверь хлопнула в шесть утра.
Было еще темно.
В этот момент Лора окончательно пришла к выводу, что его уже нет в живых.
Но он вошел в комнату, включил торшер и увидел ее. Лора, к собственному удивлению, обнаружила, что ее настроения меняются с быстротой ветра. От «слава богу, жив» молниеносно она перескочила на «лучше бы умер»… Он был растерян. Слегка виноват. И отвратительно, нахально счастлив.
В нем почти ничего не изменилось, кроме взгляда. И улыбка, которая раньше появлялась только на его губах, когда он думал, что его никто не видит, теперь была везде. Она заполняла его. Она не помещалась в нем. Она просто пыталась заполнить вокруг собой все, включая и Лору.
— Привет, — сказал он. — Прости, что не позвонил…
Она не ответила. Только усмехнулась.
— Будешь врать? — поинтересовалась она, нарочито равнодушно потягиваясь.
Он сел, не снимая плаща, на краешек кресла, достал пачку сигарет — смятую и, как выяснилось, пустую.
— Нет, не буду, — сказал он. — Так вышло. Наверное, я полюбил другую женщину. Наверное, я должен тебе это сказать сейчас. Потому что — нам надо с тобой решить, как мы будем жить дальше…
На одно мгновение стало легко — то, самое плохое, уже случилось. Она даже нашла в себе силы улыбнуться. Но потом обманчивая легкость прошла. Она попыталась встретиться с ним взглядом — но тщетно. Он старался смотреть в сторону. Ну и правильно, подумала она. Правильно. Ощущение вины — самый большой сейчас ее союзник, Она знает это по себе. Ей хотелось крикнуть: ну и что, я тоже тебя не люблю, однако это не повод рушить всю жизнь! Жизнь важнее какой-то там любви!
Но Лора промолчала. Она продолжала молча стоять, как истукан на острове Пасхи, с таким же бессмысленным и глупым лицом. Как будто ожидая продолжения. Или пытаясь сделать вид, что оглохла и ничего не слышала. Да и вообще — были ли эти слова?
Андрей тоже молчал, отвернувшись к окну, нервно теребя пустую пачку. Лора стряхнула с себя оцепенение.
— Сварить тебе кофе? — спросила она как ни в чем не бывало.
Сначала он кивнул.
Потом, когда кофе уже булькал в джезве, он снова повторил:
— Лора, ты меня слышишь? Я полюбил другую женщину.
— Тсс, — улыбнулась она, продолжая смотреть на кофе. — Что ты как маленький? Сотни мужчин однажды решают, что полюбили другую. И не бегут, как подростки, сообщать об этом утром своим женам. Милый, твои интрижки на стороне…
— Это не интрижка, Лора!
— Твои интрижки на стороне, — продолжала Лора, снимая кофе с огня и думая: «Главное — выдержка, спокойствие и терпение, что бы он сейчас ни начал плести…», — не делают чести ни тебе, ни мне, и я охотно бы оставалась в неведении относительно твоих сексуальных побед… Но — если ты хочешь об этом поговорить, давай поговорим.
Ему хотелось взорваться, даже ударить ее. Она видела, как трудно ему сдерживать себя. И даже немного испугалась. Но надо было продолжать бороться за себя. За свою жизнь.
— Ты путаешь, Лора, — тихо проговорил он. — Интрижки у тебя. А у нас другое…
Как он мог ей это объяснить словами? Когда кажется, что небо опускается на ладони и где-то далеко, в Ламерике, поет женский голос — а они вдвоем слышат одну и ту же песню, грустную и в то же время — уводящую их обоих прочь, туда, к звездам, и ничего не надо, ничего не хочется — потому что молчит голос плоти, и только души соприкасаются, как ангелы, крылами, вдруг став девственно чистыми…
Как это объяснить Лоре, ходячей плоти, разлагающейся, в отличие от души, которая бессмертна. Лоре, для которой любовь уже давно стала страстью, потеряв при этом свой свет негаснущий.
Он не виноват, что только недавно стал понимать разницу между ними, любовью и страстью. Только тогда, когда встретил взгляд огромных глаз и детскую, насмешливую улыбку и прикоснулся к ее руке губами… Если бы Бог даровал ему это понимание раньше! Не было бы Лоры. Но — и Аньки бы не было. И он снова понял, что, может быть, все их страдания, вся их ложь взаимная — были во имя Аньки, а значит, были вполне оправданы. И Бог простил их. И дал ему это щемящее, крылатое чувство.
Но Лоре этого не объяснить. Она не поймет этого. Не укладывается в систему представлений о жизни, и наплевать, что эти самые представления упрощены до примитивизма…
— Давай пить кофе, Лора, — устало сказал он. — А поговорить мы всегда успеем. О любви. И о том, как нам все-таки теперь быть…
Шерри торопилась. Она летела по улице, точно на крыльях. Улица уже заполнялась людьми. Раньше Шерри чувствовала себя одной из них. Такой же. Она ничем не отличалась от этих озабоченных, или веселых, или легкомысленных женщин. Она была одной из них. По сейчас Шерри была просто одной. Любимой. Любящей… Она остановилась, чтобы вслушаться в тихую радость, бьющуюся подобно птичке в ее сердце, и тихо рассмеялась. Ей вдруг захотелось остановить этих женщин и сказать им: «Послушайте! Я ведь тоже не знала, что именно со мной это произойдет. Что я окажусь перед открытой дверью. Знаете, милые мои, вы не бойтесь. Открывайте эту дверь. Там — такой свет и такие чудеса, что не пожалеете! Главное — не ошибиться. Но, я думаю, вы не сможете ошибиться». Она бы им многое сказала, да, но к чему это, если можно хотя бы попробовать согреть их замерзшие сердца своей улыбкой, вложив туда по капельке нежности, которой теперь так много в ее сердце?
Она дарила им эти капельки, и некоторые улыбались ей в ответ, а некоторые почему-то хмурились озабоченно или смотрели на нее недоуменно…
Перед дверью в бравинский подъезд Шерри остановилась — ей стало немного страшно и почему-то ужасно противно. Она вспомнила, какой была с Бравиным. А вдруг он сможет ее убедить и она согласится с ним, снова станет той, прежней, глупой и пустой Шерри, ничего не знающей о Волке? Но разве это теперь возможно?
Дверь стояла перед ней, закрытая и массивная, и надо было войти. Иначе, если Шерри не переступит через эту змею, она не будет свободной.
— В конце концов, это надо будет когда-нибудь сделать, — сказала она себе.
И тут же подумала, что можно было прийти сюда с Тоней. И с Тониным Димой. Только не с Андреем. Вот с ним она никогда не согласилась бы посетить место ее обитания. Вдруг он, увидев Бравина и поняв, что Шерри тут была другой, разлюбит ее?
Да и какая глупость ей пришла в голову! Тащить сюда Тоню и Диму… Как будто она боится. А она совсем не боится. Нисколечки. Ни капельки.
Она набрала комбинацию цифр на кодовом замке. Дверь открылась, простонав.
— Ну вот, и все дела, — рассмеялась Шерри. — Дверь я открыла, вот вам всем…
И она уверенно и легко зашагала вверх по ступенькам.
«Все будет нормально».
Она же не говорит — хорошо. Просто будет как было. Ничего не изменится… Но — там, внутри, кто-то сказал Лоре, усмехаясь: ничего не будет нормально, детка, и ты это знаешь. Ничего не будет как прежде.