— Один мой парижский приятель, врач, — разглагольствовал он, не выпуская из рук изрядного куска косульего окорока, — ветеринарный врач, а стало быть, человек в данной материи весьма сведущий, утверждает, что животные обладают невероятной биологической силой, которой их наделила сама природа. Это особого рода магнетизм, действующий на расстоянии в несколько метров. Его можно ощутить простым прикосновением. Тепло-холодно. Чем теплее зверь, тем больше в нем этой силы, то есть жизни. Правда, из всякого правила есть исключения.

Откусил кусочек: мясо было превосходно прожарено, приятно пахло дымом костра.

— Вот эта косуля, например, до сих пор теплая, хотя жизни в ней, пожалуй, уже не осталось.

Никто ни улыбкой, ни словом не отозвался на шутку. Ну и пускай, из кожи вон лезть он не станет. Зато вдоволь поест настоящего мяса вместо вонючей падали, которой его до сих пор потчевали в паршивых придорожных корчмах. И послушает звуки человеческих голосов, шелест светской беседы вместо грубой солдатской брани. И отдохнет под музыку еврейского оркестра от надоедливого скрипа конской упряжи.

Ну и выпьет хорошего вина вместо сатанинской мочи, которую эти варвары называют водкой. Здесь, в гостеприимном, веселом и уютном уголке, все пережитое за последние месяцы и даже дни кажется лишь кошмарным наваждением, а все эти Куцы, Астафьевы, Орловы — ночными мороками, которых ничего не стоит прогнать одним взмахом руки с зажатым в пальцах куском мяса.

Внезапно Джакомо почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Незаметно, со сноровкой привыкшей к преследованию дичи, огляделся. С другого конца стола ему заговорщически улыбался русский офицер, накануне руководивший захватом корчмы. Казанова мгновенно вернулся на землю. Не время витать в облаках. Сейчас нельзя расслабляться.

— Что самое интересное, — еще раз попробовал он привлечь внимание соседей, — что самое интересное, подобной магнетической силой обладаем и мы, люди, хотя не подозреваем об этом. Но я готов доказать, что с ее помощью можно переносить горы. При желании, разумеется. Что бы вы сказали, если бы я сейчас выпустил из рук этот кусок благородного косульего мяса, а он, как ни в чем не бывало, остался висеть в воздухе?

И театральным жестом поднял левую руку, словно собирался исполнить свое обещание, но зрители остались, на удивление, безразличными. Подросток поглядывал на него с некоторым испугом, старушка увлеченно облизывала косточки. Джакомо громко кашлянул, однако она даже не шелохнулась. Еще громче — никакого впечатления. Наклонился к мальчику:

— Она глухая?

Тот не ответил, только робко пошевелил губами.

— Не слышит?

Мальчик снова беззвучно произнес какую-то фразу и наконец решился:

— Простите, я не понимаю по-французски.

Окорок косули не повис в воздухе, удерживаемый магнетической силой, а грохнулся на серебряную тарелку.

Кто-то положил руку Джакомо на плечо:

— Вот мы и встретились, герр Казанова.

Купец из Ганновера. Раньше он своих попутчиков не заметил, хотя, вероятно, они здесь давно. Странно: ведь купчишек за один стол с дворянами не сажают. И откуда этот тип знает его фамилию? Насколько помнит, он ему не представлялся. И что за фамильярность!

— Неисповедимы пути Господни, герр…

Купца за его спиной уже не было. Джакомо увидел только высокую фигуру, исчезающую в темноте.

Этот эпизод раздосадовал его и заставил удвоить бдительность. Даже в таком приятном уголке нет покоя. Сперва этот офицеришка, теперь бородач из Ганновера. Похоже, они связаны какой-то таинственной нитью. Но что у них может быть общего? Стараясь не привлекать к себе внимания, Джакомо вышел из-за стола. Сунул в карман кусок коврижки, прихватил яблоко. Как бы там ни было, хоть его свита, примостившаяся у ограды дворца, подкрепится чем Бог послал..

Пробираясь между оживленно беседующими гостями, Казанова настороженно озирался по сторонам. Какой-то лакей, длиннорукий тощий верзила, пошатнувшись, упал, едва не потащив его за собой, и теперь неуклюже пытался подняться с помощью столь же нетвердо стоящего на ногах франта в сбившемся набок парике. Прислуга в такую пору пьяна? Странновато; впрочем, разве судьба не должна быть одинаково расположена ко всем?

За пределами освещенного круга, у подножия лестницы, ведущей в сад, стояли простые деревянные сундуки, небрежно прикрытые попоной. Пахнуло смолой и краской. Джакомо приостановился, сунул руку под крышку ближайшего сундука. Ну конечно: знакомая адская вонь и дьявольское содержимое. Скелеты из лакированного папье-маше. И тот, безголовый, чей череп мирно лежит в его дорожной сумке, тоже, вероятно, здесь. Какая все-таки мерзость! Забава для ненормальных баб с извращенными наклонностями. Рука наткнулась на что-то скользкое и холодное. Брр! Это уж точно не кость из папье-маше. Казанова отскочил, крышка с грохотом захлопнулась. Какой-то детина, дремавший за сундуками, встал, угрожающе что-то бормоча. Испугаться Джакомо не успел — к ним приближалась графиня. Детина тоже ее увидел, мгновенно затянулся и поспешил ретироваться.

— Удивляетесь?

Графиня показалась Джакомо озабоченной, пожалуй, даже растерянной. Он хотел было возразить, но светская болтовня ему уже осточертела, да и не хотелось напрягать усталый ум, чтобы изрекать банальности в столь необычной ситуации. Удивляется? Чему? В последнее время он столько всякого навидался, что удивить его могло бы лишь собственное удивление. И в ответ только улыбнулся, хотя предпочел бы пожать плечами.

— Я мечтала создать рай на земле, сады, дворец Дианы, храмы, располагающие к размышлению о бренности всего сущего. Там бы нашлось место этим… фигурам. Но теперь… теперь не до того.

«Мне бы твои заботы, глупая женщина, — подумал Джакомо. — И твои деньги. Уж я бы их на поддельные скелеты тратить не стал. Скорее на тела из плоти и крови». Однако, когда графиня непринужденно, словно старого знакомца, взяла его за руку, несколько изменил свое о ней мнение.

— Не подумайте, что здесь всегда так. Честно говоря, я не очень люблю людей, просто сегодня особый случай.

Сучка ощенилась или супруг прислал из Парижа письмо с требованием развода?

— Я это чувствую. — Джакомо ответил на ее пожатие, с грустью подумав, что единственное испытываемое им сейчас чувство — бессильная апатия, тоска, парализующая мозг и эмоции. Ничего ему, в сущности, не хотелось, а ведь должно было быть совсем наоборот; может, причина в вине, а возможно, он просто стареет; впрочем, не следует забывать, что ему здесь предстоит сделать и каким способом, нельзя лежать, когда стоишь, и молчать, когда надо говорить, без лошадей из этой глуши не вырваться, не увидеть не только Парижа, но и Варшавы, грудь, однако, у графини недурна, пожалуй, очень даже недурна, вряд ли у нее есть дети.

— Это, собственно, прощальный вечер. Я собираюсь уехать. Здесь становится небезопасно. Леса кишат вооруженными людьми. Никто не знает, кто они и чего хотят. А я даже знать не хочу. Уезжаю и, быть может, никогда не вернусь.

Казанова начал просыпаться.

— В Петербург?

— Шутите — пока в Варшаву.

Все, что в нем дремало, мгновенно пробудилось, что готовилось ко сну — воспряло, ожили чувства и память. Кровь, горячая кровь, вновь побежала по жилам. Он снова стал собой — мудрецом и силачом, хитрой лисой и быком, всех подчиняющим своей мужской мощи, кавалером де Сенгальт и Джакомо Казановой в одном лице. Вот он, долгожданный шанс!

— Что за совпадение! — воскликнул он и продвинулся поближе, чтобы графиня смогла уловить запах французской лаванды, который, смешиваясь с потом, неизменно действовал лучше любого приворотного зелья. — Я бы охотно к вам присоединился, да боюсь, мои лошади не скоро еще придут в себя.

И с графиней произошла перемена: Джакомо не сомневался, что румянец на ее щеках — следствие скрытого возбуждения.

— Такие у вас скверные лошади?

— Им здорово досталось — скакали целый день и целую ночь.

— Вредно так переутомляться.