4. Лица, имевшие в прошлом контакты с вождями: Булатов был вместе со Сталиным в Туруханской ссылке в 1915–1917 гг. В 20-е годы работал секретарем Смоленского и Вятского губкомов, в 30-х – начальником отдела кадров ОГПУ и заведующим Орготделом ЦК, а затем первым секретарем Омского обкома партии. Арестован 29 января 1938 г.
Голощекин также вместе со Сталиным был в Туруханской ссылке в 1915–1917 гг. Затем он – комиссар Екатеринбургского ревкома, председатель Костромского и Самарского губисполкомов, первый секретарь Казахского крайкома партии. Один из организаторов расстрела царской семьи. Арестован 13 октября 1939 г.
Вайнштейн, Белахов, Слезберг – бывшие коллеги жены Молотова П. С. Жемчужины[64], первый был ее замом в Наркомрыбпроме, второй – подчиненным в возглавляемом ею Главке «Тэжэ» Наркомпищепрома, третья – начальником соседнего Главка в Наркомпищепроме. После того как 10–13 июня всех троих арестовали, 10 августа 1939 г. Политбюро приняло решение[65], в котором говорилось, что «в окружении тов. Жемчужины оказалось немало враждебных шпионских элементов», поэтому необходимо «произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужины… Предрешить освобождение т. Жемчужины от поста Наркома рыбной промышленности». 21 октября 1939 г. она была снята с поста наркома.
Кедров в 1922 г. проверял Берию в Баку от ВЧК (он был членом ее Коллегии) и тогда еще предлагал его снять. По другим сведениям, у Кедрова, начальника Каспийской ЧК, в 1922 г. произошел конфликт с замначальника Азербайджанской ЧК Берией. После появления Берии в Москве в ноябре 1938 г. на посту первого замнаркома внутренних дел Кедров вновь поднял этот вопрос, и 16 апреля 1939 г. он был арестован.
Розов ездил по США в 1936 г. с кем-то из высшего руководства страны, налаживая торговые контакты. Подолгу бывал в загранкомандировках. Вернулся из-за границы в январе 1940 г., когда советско-американские отношения резко ухудшились из-за сотрудничества СССР с Германией и Финской войны. Арестован 28 марта 1940 г.
Не совсем понятно, с кем из руководства страны пересекались пути переводчика восточной поэзии Е. Дунаевского, который был арестован 19 февраля 1939 г. Единственный, к кому он мог иметь отношение по своей профессии, – это Сталин. В молодости вождь писал стихи на грузинском языке. Есть ведь сообщения, что Берия хотел издать сборник стихов вождя к его юбилею (часто пишут, что он хотел это сделать к 70-летию в 1949 г., но мне кажется, что еще больше оснований у него было для такого очень грузинского подарка к 60-летию Сталина, когда Берия только появился в Москве из Грузии, но вождь запретил). Эти стихи при подготовке к изданию надо было переводить на русский язык. Возможно, этим занимался Е. Дунаевский.
Итак, общим у всех 25 человек из этого списка было то, что они могли рассказать что-то о тех, кто отдал приказ об их включении в расстрельный список. Один из них – Берия. Он сам назвал себя, подписав указание о расстреле 25-ти. Однако по высокому положению лиц, включенных в список, ясно, что решение об их ликвидации мог принять лишь один человек – Сталин. Значит, именно он и Берия в первую очередь и опасались разоблачения. Ведь большинства включенных в «список 25-ти» прямо коснулся переход к дружественным отношениям с фашистской Германией в 1939 г. и они принимали по указанию Инстанции самое активное участие в советско-германском хозяйственном и военно-техническом сотрудничестве в 1939–1941 гг., включая командировки за рубеж и прием в СССР германских представителей.
Решение Политбюро о необходимости освобождения от должности наркома жены Молотова Полины Жемчужины из-за ареста ее коллег Вайнштейна, Белахова, Слезберг было серьезным предупреждением не столько для нее, сколько для ее мужа, причем менее чем за две недели до первого прилета Риббентропа в Москву. Цель этого была объяснена выше. С тремя – Голощекиным, Булатовым и Кедровым – просто сводили старые счеты, используя сложившуюся ситуацию.
С 16 мая 1941 г. вслед за арестом Таубина и Бабурина начинаются аресты не входящих в «список 25-ти» работников оборонной промышленности и военных, в первую очередь авиаторов, так или иначе имевших отношение к созданию и испытаниям 37– и 23-миллиметровой пушек, а также 12,7-миллиметрового крупнокалиберного пулемета Таубина – Бабурина. В их числе: полковник авиации Г. М. Шевченко – начальник Научно-испытательного полигона авиационного вооружения ВВС (арестован 18 мая); генерал-майор авиации А. И. Филин – заместитель начальника Главного Управления ВВС и начальник НИИ ВВС (23 мая); нарком боеприпасов И. П. Сергеев, с 3 марта 1941 г. освобожденный от должности и ставший преподавателем Академии Генштаба (30 мая); нарком вооружения Б. Л. Ванников (9 июня); начальник ГУ НКВ И. А. Мирзаханов, непосредственный начальник Таубина (дата ареста неизвестна); заместитель наркома авиапромышленности В. П. Баландин (дата ареста неизвестна); замнаркома обороны генерал армии К. А. Мерецков (24 июня). К счастью, четверо последних по указанию Сталина были освобождены после нескольких месяцев допросов и жестоких избиений и успешно продолжили ответственную работу на очень высоких постах. Ванников руководил Атомным проектом и стал трижды Героем Социалистического труда, Мерецков стал маршалом и командовал фронтами, Мирзаханов был назначен заместителем наркома вооружения и получил звание генерала, Баландин занял свой прежний пост замнаркома авиапромышленности. Остальные же из этого списка были расстреляны в Саратове вместе с большой группой военных – всего 46 человек. В составе этой группы было семь генерал-лейтенантов, девять генерал-майоров, четыре Героя Советского Союза, арестованных перед самой войной и вскоре после ее начала. Вряд ли можно считать совпадением, что их расстреляли именно в день Красной Армии – 23 февраля 1942 г. Это было самым серьезным предупреждением всем военным по поводу их возможных высказываний о предвоенном сотрудничестве СССР с Германией и причинах катастрофы 22 июня 1941 г. Есть предположение, что и многие послевоенные репрессии военачальников и руководителей оборонной промышленности связаны с тем же.
Подтверждение следует…
Вся история о конструкторе стрелково-пушечного вооружения Таубине, изложенная в этой главе, началась с того, что я обнаружил похожего на него человека в кадрах немецкой кинохроники, зафиксировавшей прием в честь делегации Молотова в берлинском отеле «Кайзергоф». В итоге выяснилось, что это он. Многих советских генералов, наркомов, замнаркомов, директоров оборонных предприятий я разглядел на снимках фотографа Калашникова, сделанных во время берлинской поездки Молотова, в найденном мною в РГАСПИ фотоальбоме. Но и в немецкой кинохронике, запечатлевшей вход делегации в банкетный зал «Кайзергофа», я узнал кроме Молотова еще нескольких советских представителей: полпреда Шкварцева, резидента НКВД в Берлине (под прикрытием советника полпредства) А. Кобулова, наркома черной металлургии Тевосяна. И еще одного человека, весьма похожего (ростом, фигурой, прической, в общем, всем, кроме лица, которое он, скорее всего, отвернул, заметив кинокамеру) на советского конструктора стрелково-пушечного вооружения Бориса Гавриловича Шпитального. На левом лацкане его пиджака что-то прикреплено, вполне возможно, это ордена, которые Шпитальный носил всегда. С учетом того, что постановление СНК и ЦК от 4 октября 1940 г. обязывало НКВ командировать в Германию конструкторов, а на совещании по результатам этой поездки в кабинете Сталина были и Таубин со своим конкурентом Шпитальным, вероятность присутствия на этом кинокадре именно Шпитального сильно возросла. Поэтому я начал искать его потомков и вышел на его сына Александра Борисовича.
Позвонив ему по телефону, я задал вопрос: «Бывал ли ваш отец в командировке в Германии до войны?» Конечно же первый ответ был «нет», потом он сказал, что отец бывал в загранкомандировках, но где – он не знает. После моих настойчивых просьб и объяснений, для чего это нужно, Александр Борисович обещал порыться в отцовских бумагах. Через некоторое время он сообщил мне по телефону, что нашел фотографии отца, сделанные за рубежом, и предложил к нему приехать. При встрече я рассказал ему о двух своих книгах о начале войны и о том, что сейчас работаю над третьей. Александр Борисович поведал много интересного об отце и любезно дал мне две его любительские фотографии, сделанные за рубежом (см. с. 320). По попавшей в кадр рекламе видно, что оба снимка сделаны в Германии. На правом, где Шпитальный стоит перед витриной кондитерского магазина, об этом свидетельствует написание слова «schokolade» («шоколад»), а на левом, где он позирует возле витрины автосалона, немецкий текст рекламы и перечень указанных на ней автофирм: «Хорьх», «Вандерер», «Д.К.В.», «Ауди» и ниже «Авто-Юнион». Именно так назывался германский автомобильный концерн, созданный из этих четырех фирм в 1932 г. Значит, эти снимки сделаны в Германии после 1932 г.