24 августа [19]39 г. Гитлер прибыл в Берлин – 26-го должно было начаться наступление на Польшу… 24 августа (а не 25-го, как указывал Риббентроп. – А. О.) я около полудня впервые был вызван к фюреру в Имперскую канцелярию» [41. С. 229]. (Прибытие Гитлера в Берлин в один день с возвращением из Москвы трех самолетов делегации Риббентропа – весьма подозрительное совпадение, не исключающее и того, что Гитлер тоже тайно побывал в Москве. Еще более подозрительно то, что Риббентроп почему-то пытался сдвинуть на один день дату прилета Гитлера в Берлин. Вряд ли является простым совпадением и вызов Кейтеля к Гитлеру в тот же день. В своей первой книге «Новая гипотеза начала войны» я уже приводил фотографию неизвестного немца с усиками, очень похожего на Кейтеля, беседующего со Сталиным и Молотовым в компании с Риббентропом и Шуленбургом. Так что не исключено, что Кейтель тоже прилетал тогда в Москву инкогнито. – А. О.)
Эрнст фон Вайцзеккер – статс-секретарь МИД, бригадефюрер СС:
«Британский премьер-министр, который не смог, как в предыдущем году, полететь в Германию в качестве “ангела мира”, послал 22 августа Гитлеру письмо… Хендерсон должен был передать Гитлеру письмо Чемберлена. Вначале Гитлер не захотел принять английского посла, но после ночной телефонной беседы со мной изменил свое решение… Он хотел знать, может ли принять посла, если министр иностранных дел отсутствует. Конечно, я ответил утвердительно.
Договорившись о том, что я приеду к Гитлеру на следующее утро с Хендерсоном, я отправился спать… Всем известно, как протекали беседы в Бергхофе, одна состоялась утром, а другая в полдень 23 августа 1939 года… На следующее утро, 24 августа, я общался с Гитлером наедине. Он успокоился и почти был готов прислушаться к моим словам…
Высказанное мной в Бергхофе несогласие с взглядами Гитлера не вызвало никакой реакции с его стороны. Похоже, что он колебался, временами мне казалось, что я убедил его. Но когда 24 августа, после нашего возвращения на самолете в Берлин, стало ясно, что британский парламент не оказал Гитлеру того уважения, на которое тот рассчитывал, он испытал явное разочарование.
Вечером того же дня Гитлер в присутствии Геринга и меня заставил только что вернувшегося Риббентропа описать, как выглядела ситуация в Москве. Риббентроп заявил, что в Москве он “чувствовал себя почти в компании старых партийных товарищей”. Гитлер выслушал его и остальную часть сообщения с интересом, но без какого-либо энтузиазма. Его интересовало только заключение договора вместе с секретным протоколом, который гарантировал ему, что русские не станут вмешиваться, если он начнет кампанию против Польши. Сказанное мной подтверждает, что в то время Гитлер уже задумывался о 22 июня 1941 года.
Подписав Московский договор, Гитлер перешел Рубикон. Он не отличался ни благоразумием, ни логичностью рассуждений. Некоторые полагали, что он следовал рекомендациям астрологов или даже своего личного фотографа Гофмана или некоторых подчиненных из своего штаба. Возможно, поэтому он постоянно менял свое мнение…
Вечером 25 августа Гитлер отозвал приказ о наступлении, который уже был напечатан, опасаясь, что Англия в конце концов вступит в войну, а итальянцы этого не сделают. 31 августа он снова безучастно реагировал на все варианты, приказал начать наступление на Польшу, хотя и знал, что ничего не изменилось. Иначе говоря, Италия останется в стороне, а Англия, как она твердо обещала, поможет Польше. 3 сентября, когда англичане и французы объявили Германии войну, Гитлер был удивлен и даже чувствовал себя не в своей тарелке» [14. С. 216–219].
Андор Генке. Визит Риббентропа в Москву. Сентябрь 1939.
(Отрывок из допроса Андора Генке от 1946 г., касающийся отношений Германии и СССР). Источник: http://allin777.livejournal.com/95578.html
«…Второй визит в Москву, опять на двух самолетах, мы совершили утром 27 сентября 1939 года. В составе делегации были: помощник секретаря Гаусс, заместитель начальника службы протокола, консультант дипломатической миссии Фон Халем, зам. министра и консультант дипломатической миссии Кордт, также (как представитель департамента печати) консультант дипломатической миссии Штаудахер[233], секретарь дипломатической миссии барон Штеенграхт (позднее госсекретарь) и я. Фотографы, эксперты и т. д. опять составляли часть свиты, также как гауляйтер Данцига Форстер, который не имел никаких функций в составе делегации. В полет команду Риббентропа провожали новый посол в Германии Шкварцев с заместителем[234]. Краткую остановку в середине дня мы сделали в Кенигсберге, где нас настигла новость о сдаче Варшавы.
Мы приземлились в Москве в 5 часов дня. Нас опять встречал Потёмкин, заместитель народного комиссара иностранных дел, но уже в окружении большого количества официальных лиц и офицеров Красной Армии. Здания аэропорта были украшены советскими и германскими флагами, а Риббентроп осмотрел почетный караул, составленный из советских летчиков. В целом эта встреча носила гораздо более представительный характер, чем во время нашего первого визита, и указывала на восстановление русско-германской политической дружбы. Так же, как и в августе, Риббентроп остановился в бывшей австрийской дипмиссии.
Первая встреча министров иностранных дел прошла в 9 часов вечера в Кремле. Во встрече принимали участие министр иностранных дел Фон Риббентроп, помощник секретаря Гаусс, секретарь дипломатической миссии Хильгер. В приемной Молотова Риббентроп встретил министра иностранных дел Эстонии Сельтерса, который только что вышел с совещания, на котором получил требования русских о предоставлении территории под военные базы, в соответствии с русско-германскими августовскими договоренностями.
Первые обсуждения между Риббентропом, Сталиным и Молотовым, насколько я помню, касались обмена мнениями по поводу международной ситуации, базового проекта будущего договора о дружбе и пограничных соглашений. Они заняли около 2-х часов. Не было обнаружено принципиальных разногласий, также как и неожиданных требований от русских – поэтому Риббентроп согласился принять предложения русских по новому разграничению сфер интересов.
Чуть позже полудня 28 сентября переговоры продолжились, на сей раз с присутствием военных экспертов, включая начальника Генштаба Красной Армии Шапошникова[235]. Новая граница была согласована в следующем виде: бывшая польско-литовская граница севернее Сувалки – Августово (русским) – далее восточно-прусская граница по реке Писса, южнее через Остроленку (Германия) – Малкиния, далее река Буг, немного восточнее Холма, через Томашув (Германия), Пшемысль (русским), Санок (Германия) к устью реки Сан на бывшей польско-венгерской границе.
В переговорах, которые вел Сталин, активнее была Россия, и Риббентроп делал определенно больше уступок, чем другая сторона. Но было бы неправильно сказать, что Россия доминировала. Пограничная линия была нанесена толстым красным карандашом на карте масштаба 1: 1 000 000 и была подписана Сталиным и Риббентропом.
Как было договорено, на следующих переговорах граница будет зафиксирована на карте масштаба 1: 300 000 и будет зафиксирована на земле совместной русско-германской комиссией.
Кроме соглашения о границе и Договора о дружбе, обсуждались торговые соглашения. Другим пунктом обсуждений стало то, что в случае встраивания Литвы в советскую систему небольшой регион около восточно-прусской границы, название которого я сейчас затрудняюсь точно назвать, должен был отойти Германии. Наконец, по инициативе Сталина, как мне кажется, была подготовлена совместная декларация, предупреждающая Англию и Францию о лежащей на них ответственности за продолжение войны. Помню, что Риббентроп просил на это согласие Гитлера – телефонный звонок был сделан из ведомства Молотова в Германию, связь была установлена за несколько минут. Риббентроп уведомил Гитлера, что говорит из зала для конференций, в присутствии Сталина, и просит дать согласие на совместную декларацию. В свою очередь, Гитлер попросил передать Сталину наилучшие пожелания.