На острове не было еще ни одного более или менее значительного события, о котором в кратчайшее время не узнало бы все население. Поэтому полковнику Хатчинсону, командиру американской военной базы, и в голову не пришло создавать тайну из того, что в подведомственном ему госпитале находится немец. Вскоре полковник Хатчинсон пригласил господина ван Пладдена и официально сообщил ему об этом. Правда, полковник подошел к делу весьма осторожно.

Собеседники — американский полковник и голландский резидент — удобно расположились на веранде, любуясь заходом солнца. Вначале они поговорили о красотах природы, о недостатках людей и о прочих вещах, не имеющих никакого отношения к теме предстоящей беседы. Полковник был большой любитель выпить, и на этой почве он нашел в лице господина ван Пладдена единомышленника.

Сообщение полковника о временном пребывании немца на территории американской базы сначала встретило понимание со стороны резидента. Возможно, затем слова «временное пребывание» несколько задели голландца. Ведь как-никак эта земля принадлежит королевству Нидерландов, и в этом случае голландцы сами могли бы выделить врача. Но, бросив взгляд на бутылку, господин ван Пладден подумал, что в данном случае действия американцев не ущемляют прерогативы местных голландских органов.

Несколько позже, когда они уже обсудили международные события и посплетничали на местные темы, Хатчинсон перешел к основному вопросу и стал говорить яснее:

— Соединенные Штаты заинтересованы в том, чтобы мистер Кунерт все время находился под наблюдением американских военных властей, и даже тогда, когда он выздоровеет.

Это заявление полковника натолкнулось на сопротивление резидента, что вызвало некоторое удивление американца. Ибо до сих пор господин ван Пладден был весьма приятным и сговорчивым гостем. Трудно сказать, что заставило резидента занять такую отрицательную позицию — выпитое ли вино, или действительно какие-то особые причины. Во всяком случае, он коротко сказал:

— Нет!

Собеседники больше не возвращались к этому вопросу. Оставшееся время они провели мирно, дружески улыбаясь. Прощаясь, каждый притворялся, что у него хорошее настроение. Но Хатчинсон теперь знал, что ему делать.

Подводная лодка «U-43» снова бороздила воды Атлантики. Стальная сигара вновь заняла заданный квадрат, где, как акула, выслеживала добычу.

Жизнь на подводной лодке была опять точно такой же, как во время последнего боевого похода. Рулевой внимательно следит за командами, штурман ведет прокладку. У плиты в маленьком камбузе кок готовит обед. Все как и раньше.

И все же на всю команду огромной тяжестью давило предчувствие беды.

На лодке все заметили, что их командир вернулся из отпуска совсем другим человеком. Строились разные предположения и догадки, но никто не мог правильно объяснить причину столь резкой перемены. Все только видели и чувствовали это.

Эта перемена впервые была замечена не на лодке.

В конце своего отпуска Тен Бринк пригласил нескольких наиболее близких ему офицеров в один из гамбургских ресторанов, чтобы вместе провести вечер. В центре внимания собравшихся был он сам. Его поздравляли, спрашивали, он рассказывал, слушал других. И все же хорошее настроение не приходило: слишком большие потери понесли они за последнее время.

Много говорили о вероятных судьбах пропавших без вести подводных лодок. Упоминался и «Хорнсриф», на счастливое возвращение которого уже никто не рассчитывал. Тен Бринк узнал, что запрещение боевых действий в квадрате «Z-З» было вызвано тем, что там должен был проходить «Хорнсриф». Командиру «U-4-З» рассказали также о том, что «Хорнсриф» — бывший английский шестнадцатитысячный транспорт. Расспросив еще о некоторых деталях, касающихся этого судна, Тен Бринк неожиданно простился и вышел, сопровождаемый удивленными взглядами офицеров.

Придя домой, он сразу же раскрыл справочник по иностранным флотам и, сравнивая различные торговые суда, обнаружил то, чего больше всего боялся. Командир «U-43» потопил не «Дыонедин стар», а «Хорнсриф»! Это открытие страшно поразило Тен Бринка. Он долго не мог собраться с мыслями. Несколько успокоившись он попытался восстановить в памяти все подробности потопления. Тогда, в ночной темноте, невозможно было что-либо точно определить. Но Вильдхаген говорил же, что он слышал крики на немецком языке! А разве Краус не возражал фенриху, утверждая, что это англичане? Мучительно медленно проходили последние дни отпуска Тен Бринка. Он не мог прийти к окончательному выводу и решил поговорить с Крау- со м.

Но и разговор с первым помощником не внес ясности и не успокоил капитан-лейтенанта. Краус не разделял волнений командира. Для него было ясно: запрещение ведения «охоты» вступало в силу 6 апреля, а транспорт был потоплен 30 марта. Они действовали согласно приказу, значит, правильно. Когда Тен Бринк высказал свое предположение о том, что они, по всей вероятности, потопили «Хорнсриф»— немецкое судно, Краус только пожал плечами:

— Война есть война, и потери неизбежны. Но… — добавил он высокопарным тоном, — но даже если бы мы и знали, что это немецкое судно, мы все равно должны были его атаковать. Этого требует приказ, и наш высший долг состоит именно в том, чтобы неукоснительно выполнять приказы фюрера.

Внутренне возмущаясь словами Крауса и убедившись, что продолжать разговор с ним бесполезно, Тен Бринк замолчал.

Он еще долго думал об этом разговоре. Капитан-лейтенант Тен Бринк не был нацистом, как его первый помощник, и всегда считал себя только офицером, солдатом, которого политика не касается. Он воевал, не зная во имя чего. Вильдхаген, маленький фенрих, понимал сложность такого положения лучше, чем он, загнавший его в могилу. В этот момент он снова позавидовал Геммелю, которому все было ясно и который знал, чего он хочет. Моторист не бездействовал, прикрываясь аполитичностью. Наоборот, убедившись в преступном характере нацистского режима, он начал действовать. Конечно, для оправдания своей аполитичности он, Тен Бринк, мог бы найти много причин, но он их не искал. Командир не мог простить себе того, что выполнял приказы как машина. А в результате он потопил немецкое судно, лишил жизни триста шестьдесят пять человек, своих товарищей, таких же моряков, как и он… Непостижимо! Военные законы оправдали его, но его собственная совесть оправдать его не могла никогда.

Большую часть времени он проводил теперь в каюте, погрузившись в свои мысли и абсолютно безучастно относясь ко всему, что происходило на борту. Так продолжалось до того дня, когда наконец случилось то, чего все ожидали, томимые страшным предчувствием.

Тен Бринк стоял на ходовом мостике. Полчаса назад он получил от командира флотилии оповещение о самолетах противника. Командир «U-43» и вахтенные сигнальщики внимательно следили за горизонтом, готовые каждую секунду по тревоге нырнуть в рубочный люк. Из рубки на мостик вылез обер-лейтенант Краус и стал рядом с командиром.

— В-о-оздух!

Люди вздрогнули от крика. В это мгновение солнце как раз выходило из-за облака, и его лучи заиграли на стальном корпусе лодки.

— Боевая тревога! Срочное погружение!

Командир сразу заметил на горизонте самолет и быстро подал команду. Вахтенные скользнули в люк. Тен Бринк прыгнул последним и задраил крышку. Через несколько секунд «U-43» с большим дифферентом на нос начала уходить под воду.

И вдруг раздался глухой грохот. Люди инстинктивно втянули головы в плечи. Вслед за первым раздался второй взрыв, но теперь уже рядом с лодкой. За ним третий. Лодка подпрыгнула и затряслась мелкой дрожью. Погас свет. Но электрики быстро включили аварийное освещение.

Лодка продолжала идти. Моряки облегченно вздохнули.

Но тут совсем рядом раздался четвертый оглушительный взрыв, подбросивший лодку вверх, словно спичку. Люди в отсеках попадали с ног. Дизели сорвались с фундаментов и со страшным грохотом пробили корпус. В пробоины хлынула вода.