Наконец в порту, где уже готовился к отправке в Англию огромный пароход, отец объяснил мне, что теперь я должен стать Вилли, его все равно уже не вернешь, а для меня это единственный шанс получить образование. Отец был уверен, что никто в Лондоне не знал Вилли, и поэтому мне без труда можно будет год-другой пожить под его именем, окончить колледж, а затем — видно будет. Он так меня умолял уехать, заклинал памятью матери, что я не выдержал и сдался. Через три недели я благополучно добрался до Лондона, где меня встречали Бенджамин и его мать.

Первые дни в Лондоне были самыми тяжелыми в моей жизни. Я знал, что Вилли похоронен в Анандпуре под моей фамилией, и сначала не мог смотреть в глаза Бенджамину и его матери, старался избегать встреч с ними и был рад, когда в сентябре меня отправили наконец в Брайтон в частный колледж. Постепенно я стал привыкать к своему новому имени и, чтобы забыть прошлое, с головой ушел в учебу.

В первый год моего пребывания в Англии мне удалось на рождество и пасху остаться, сказавшись больным, в Брайтоне, хотя все мои сокурсники с радостью отправились на каникулы по домам, но на летние каникулы я был вынужден уехать в Лондон. Правда, я тогда уже несколько привык к тому, что я — Вилли Смит, но потом, через неделю после моего приезда из Брайтона, я два месяца жил в Лондоне в ожидании неминуемого разоблачения. — Банкир откашлялся и сделал еще несколько глотков из стакана, а затем продолжил: — Все началось с письма от Луизы — нашей экономки, которая была очень привязана к Вилли. Она и раньше присылала в Лондон письма и открытки, но я, естественно, ей не отвечал, так как опасался, что она может знать почерк Вилли. Но в этом письме она сообщала, что намерена приехать в Лондон в конце июня и уже заказала билет на пароход. Все это время до середины июня я был как на иголках и уже подготовил план бегства в Южную Америку, куда меня брали матросом на грузовое судно, как совершенно неожиданно пришло письмо от викария, в котором он сообщал, что Луиза накануне ее отъезда в Англию была зверски убита, а мой отец после этого окончательно свихнулся, и его пришлось поместить в психиатрическую больницу.

Я, конечно, сразу понял взаимосвязь этих двух печальных событий. Это был еще один страшный удар судьбы, который мне пришлось испытать. Я тяжело заболел и пролежал в постели все лето, которое в тот год в Лондоне было таким жарким, что временами мне казалось, что я вновь вернулся в Анандпур. Затем начались бесконечные дни учебы в колледже, университете, где я выбрал в качестве специальности банковское дело. После окончания курса наук я вновь вернулся в Лондон, где поступил в университет. Потом меня взяли на работу клерком в «Барклейз бэнк».

Бенджамин не проявлял никакого интереса к семейному делу. Его больше привлекали сначала биология, затем общественные науки, которыми он все больше и больше увлекался. Поэтому он передал мне все акции в «Ориент бэнк» с условием, что я буду переводить его матери весь дивиденд, а также дам ему возможность иногда приезжать в эту страну. И я решился вернуться на Восток, где родился и где остались все мои близкие. Но сначала я нанял частного детектива, который посетил Анандпур и выяснил там ситуацию.

Судя по докладу, который он подготовил, вернувшись в Лондон, все складывалось как нельзя лучше для моего возвращения. Почти все, кто мог знать меня и Вилли, за исключением дворецкого и викария, к тому времени или умерли, или покинули Анандпур — ведь прошло уже почти 15 лет с момента моего отъезда в Англию. Детектив показывал дворецкому и викарию несколько моих фотографий на предмет опознания, но они не узнали меня. Кроме того, оба были больны и не выезжали почти никуда из Анандпура. Так что я без особого страха вновь ступил на землю этой страны и стал директором «Ориент бэнк». Я обосновался в этом доме и лишь изредка выезжал по делам банка в другие города, но там, в Анандпуре, я так никогда и не был.

Все складывалось как нельзя лучше, дела «Ориент бэнк» пошли в гору. Тогда «Биохим» только начал развивать свои заморские операции, построил завод в Асике, и наш банк был им выбран для финансирования деятельности этого предприятия. Единственно, что всегда волновало мне душу, было состояние моего отца, который до моего приезда содержался в ужасных условиях в столичной психиатрической больнице.

Виджей вдруг вспомнил свое недавнее посещение этого заведения и понимающе покачал головой.

— Должен сказать, что я был весьма удручен тем состоянием, в котором застал его. Он даже не узнал меня, не вышел из своей клетки и только через несколько часов подошел к решетке, и я увидел, как потеплели его безумные глаза. Я сразу же перевел его в приличную частную клинику, где ему был обеспечен надлежащий уход. С ним произошло что-то страшное. Вы, наверное, слышали о теории кундалини? Оказывается, мой отец после гибели экономки, оказавшейся делом рук фанатиков из «Ананды Марг», тоже пытался разбудить мифическую энергию кундалини, стать сверхчеловеком, но для него это кончилось печально. Вначале полный паралич разбил его тело, он лишился возможности говорить. Правда, потом он начал двигать руками и ногами, но говорить так и не стал. В первое время отец производил на меня гнетущее впечатление грешника, которого покарал господь, но потом я понял, что грешник — не он, а я. И поэтому стал часто, почти каждую неделю, навещать его. В день убийства Бенджамина я тоже был у него и там узнал, что Бенджамин всего за неделю до этого посетил отца. Я возвращался домой, полный мрачных предчувствий. Дело в том, что Бенджамин в последнее время как-то резко изменил свое отношение ко мне.

За три года своей жизни здесь, в этой стране, он всего четыре раза был в Анандпуре, в том числе последние два раза совсем недавно — в октябре и декабре. Тогда, в октябре, он вернулся какой-то очень озабоченный, сам начал со мной разговор о «кундалини» и «соме». Тогда я еще ничего почти не знал о проекте «Сома», который разработал «Биохим». Мне было известно только, что на заводе в Асике строится какая-то новая установка, а для каких целей — это меня тогда даже не интересовало.

Бенджамин стал все чаще заводить разговор об отце и деде, но я не знал, что ему отвечать, и уходил от разговора. И вот в начале декабря он решил съездить еще раз в Анандпур, чтобы, как он выразился, «наконец-то вытащить из семейного шкафа все скелеты». И вероятно, это ему удалось, но стоило жизни.

Когда он вернулся из Анандпура — это было дней за пять до его гибели, я понял, что он смог раскрыть мою тайну. Он, быть может, просто подал бы на меня в суд, если бы не посетил отца в лечебнице и не убедился, что зло уже наказано. — Банкир замолчал, достал из кармана носовой платок, вытер со лба пот. — Вот, пожалуй, и все, что я могу вам, инспектор, рассказать. Вы знаете все мои тайны.

— А почему, скажите, вас не было вчера на собрании Общества наследников Ост-Индских компаний в Бешваре? — спросил инспектор.

Банкир, не говоря ни слова, взял со стола газету — это была все та же «Экспресс», — развернул ее и пальцем ткнул в колонку светской хроники. Там в разделе «Смерти» было помещено краткое, всего в неполные четыре строчки, сообщение: «Джон Голифакс 71 года мирно почил в клинике в Бееруте. Похороны состоялись на местном кладбище».

— Прошу принять мои соболезнования, — возвращая газету, серьезно произнес инспектор и сделал головой легкий поклон. Смерть есть смерть, это — неминуемый итог нашей жизни, связи между бренным и вечным, и соболезнования Виджея были искренними.

— Спасибо, инспектор. — Банкир отвел в сторону глаза и несколько секунд смотрел в потолок, а затем дрогнувшим голосом сказал: — Я, конечно, понимаю, что отец виноват во многом перед людьми, но для меня он сделал все, что мог. Слишком нелегкой была у него судьба. — Он опять замолчал.

— А вы разве не догадывались, что Бенджамину Смиту грозит смертельная опасность? Не знали о его расследовании деятельности «Биохима» и «Капитал корпорейшн»? — спросил Виджей.