Но это было приятное исключение, не более, с большинством же интернациональных семей всегда было много проблем. Вот и сегодня, вместо того чтобы спокойно собраться с мыслями перед встречей с Рольфом, я почти полдня занимался оформлением документов на выезд в Союз непутевой дочери покойного африканиста и выслушивал ее причитания…

Наконец все формальности были закончены, и за два часа до встречи с Рольфом я, как обычно, выехал из посольства. Раньше я использовал это время, чтобы хорошенько провериться и убедиться, что за мной нет слежки. Сегодня же я проверяться не стал, не стал ездить по городу, не стал бросать машину и использовать всякие другие профессиональные приемы для выявления слежки и ухода от возможного наблюдения, а подъехал к кафе, где обычно было полно журналистов, заказал ужин, не торопясь съел его, а потом еще полчаса просидел за чашечкой кофе.

Конечно, я мог выехать за двадцать минут и сразу поехать туда, где меня ждал Рольф, но это было бы большой глупостью. Во-первых, решать проблему ужина мне было так или иначе необходимо, потому что я вел холостяцкий образ жизни и кормить дома меня было некому. А во-вторых, и это было намного важнее, мне надо было постоянно соблюдать правила игры, и если в выявлении слежки больше не было нужды, то изображать перед своими товарищами, что я продолжаю работать с прежним усердием, я был просто обязан, хотя бы ради спокойствия Палмера, Бодена и их многочисленных сотрудников, которые каждый мой поступок подвергали тщательному анализу.

…Я пил кофе и вспоминал, как однажды один из моих коллег почти в таком же кафе, где тоже любили посидеть со стаканами и рюмками в руках журналисты и прочие представители творческой интеллигенции, мирно беседовал с сотрудником одного американского объекта, развернувшего бурную деятельность на территории чужой страны. Ничто не предвещало неприятностей, как вдруг к их столику подошел американец средних лет и представился шефом службы безопасности того самого объекта, где работал знакомый моего коллеги. Затем он в довольно грубой форме приказал своему соотечественнику убираться, а сам сел на его место и с ходу заявил моему коллеге, что игра проиграна, что все это время его контакт с сотрудником американского объекта находился под контролем ЦРУ, и если он не согласится с ними сотрудничать и немедленно не сообщит интересующую их информацию, то не выйдет отсюда живым.

В подтверждение серьезности своих намерений американец указал на трех крепких парней, видимо бывших рейнджеров, один из которых, поглядывая в их сторону, сидел за стойкой бара, а двое стояли в дверях.

Мой коллега не растерялся, а, правильно оценив обстановку, затеял громкую ссору, чтобы привлечь внимание посетителей кафе. Обвинив американца во всех смертных грехах, он заявил, что с возмущением отвергает его гнусное предложение стать агентом американской разведки и немедленно доложит о его беспардонной выходке советскому послу. Пока растерявшийся американец умолял его не поднимать шума, мой коллега обратился к прислушивавшимся к их разговору посетителям и попросил у них защиты.

Долго упрашивать собравшуюся в кафе публику, которая весьма негативно относилась к американскому вмешательству в дела их страны и симпатизировала советским людям, не было необходимости. Через минуту всех четверых американцев вышвырнули на улицу, основательно намяв им бока, а моего коллегу на руках вынесли из кафе, усадили в машину, после чего в сопровождении «почетного эскорта», охранявшего его от возможных неприятностей, он доехал до посольства…

Продолжая пить кофе, я размышлял еще и о том, как поведет себя Рольф на предстоящей встрече. Несколько месяцев он изображал из себя моего искреннего друга и, надо признать, блестяще справлялся с этой ролью. Все это время я был его работодателем, его шефом, я платил ему деньги, то есть он был полностью от меня зависим. И вот теперь ситуация резко изменилась. Теперь уже не он будет работать на меня, а меня купили американцы, и он будет выполнять роль посредника между мной и моими новыми хозяевами, которым я совсем скоро буду принадлежать весь со всеми моими потрохами. До сих пор я допускал, что, обманывая меня, он тем не менее уважал меня за профессионализм и не испытывал ко мне личной вражды или неприязни. Теперь же в его глазах я должен был стать человеком второго сорта, профессионалом, нарушившим контракт и совершившим предательство, которое нигде, ни в одной стране не относится к числу благородных поступков.

Интересно, как Рольф поведет себя теперь?

И как мне вести себя с ним? Заискивать, пресмыкаться, как перед своим победителем, или, наоборот, вести себя нагло, как ведут себя люди, у которых нет понятия о совести и чести и которые не относят предательство к числу самых тяжких преступлений?

Не придя к какому-то определенному мнению, я решил, что интуиция подскажет мне правильную линию поведения, когда я встречусь с Рольфом. За десять минут до встречи я вышел из кафе и к назначенному времени был на месте.

Я увидел Рольфа, как только свернул в переулок. Обычно он возникал откуда-то из темноты, одетый в темные брюки, темную куртку или черный кожаный пиджак, под которым была темная водолазка, а сегодня он стоял под уличным фонарем на краю тротуара в белой сорочке с галстуком и светлых брюках. И хотя в руке у него, как всегда, был черный кейс, я сразу обратил внимание на эти перемены в его одежде и понял: Рольф перестал играть свою роль и больше не считал нужным прятаться.

Ну что ж, это облегчало и мою задачу!

Я затормозил возле фонарного столба, и Рольф неторопливо уселся на переднее сиденье.

— Добрый вечер, коллега! — сказал он с улыбкой, от которой так и несло сознанием собственного превосходства. В этот миг, глядя на меня, он, безусловно, торжествовал свою победу.

Я хорошо понимал его состояние. Нечто подобное, наверное, испытывал бы и я, если бы мне удалось заманить кого-то в такую ловушку. Нет, я все же не стал бы так откровенно торжествовать. Победа победой, вот только иногда победителем в нашем деле оказывается тот, кто еще минуту назад казался проигравшим. Настоящий профессионал всегда должен об этом помнить и ни на минуту не расслабляться, а ощущение собственного превосходства — как раз одно из тех коварных чувств, которые притупляют бдительность и приводят к провалу.

— Привет, — довольно фамильярно ответил я на приветствие Рольфа и, как мне показалось, с первой же фразы поймал верный тон. — Я думаю, нам теперь нет смысла играть в конспирацию и ездить по городу. Я чертовски устал! Постоим здесь…

Ссылка на мою усталость помогала в этой ситуации. Она давала мне возможность резко ограничить свой творческий потенциал и не изображать всякие муки совести и прочие переживания. Кроме того, усталый, а тем более чертовски усталый человек не склонен к длительным переговорам и может позволить себе не вдаваться в пространные рассуждения, ограничиваясь короткими репликами. Это избавляло меня от необходимости объяснять мою позицию по тем вопросам, которые, по заданию Палмера, намеревался обсудить со мной Рольф, а значит, и уменьшало возможность всякого рода ошибок в ходе этих обсуждений. И вообще, чем меньше сказано слов, тем меньше сделано ошибок! Потому что все, что я сейчас скажу, наверняка будет записано на находящийся в кейсе Рольфа магнитофон и потом подвергнуто скрупулезному анализу.

— Как хотите, — не стал возражать Рольф, который тоже, судя по его одежде и поведению перед встречей, не считал нужным продолжать инсценировку. Теперь я получил возможность спокойно сидеть на месте и, не отвлекаясь на вождение автомобиля, обдумывать каждое сказанное мной слово.

— Ваши друзья, — заговорил Рольф, — просили передать, что у них все готово и они хотят встретиться с вами.

Я был готов к тому, что Дик за две недели успеет сделать все необходимое, чтобы обеспечить мое бегство в США, и место нашей с ним встречи для обсуждения рабочих деталей было уже подобрано. Но я тем не менее некоторое время помолчал, делая вид, будто обдумываю, где мне удобнее всего встретиться с Диком.