Прослушав этот разговор и проанализировав в целом мое поведение после встречи, контрразведка должна была сделать вывод, что согласие сбежать в Штаты было хоть и вынужденным, но твердым, и менять его я не собирался. Кроме этого, даже непродолжительное промедление с докладом о вербовочном подходе компрометировало меня в глазах моего руководства и давало контрразведке дополнительные аргументы для оказания на меня давления, если я захочу передумать.

Но было бы нечестно сказать, что Скворцов не получил никакой информации о результатах моей поездки. Уже тот факт, что я не зашел в посольство, означал, что встреча состоялась.

Но это было еще не все. Толя Сугробов тоже наблюдал со своего балкона, как я припарковал возле дома мою машину, как я из нее вышел, в какой руке нес спортивную сумку, как вошел в дом и т. п. Все эти ничего не говорящие непосвященному человеку детали, которые на профессиональном языке называются вещественно-смысловыми сигналами, после соответствующей расшифровки дали шефу всю основную информацию, хотя, естественно, и без некоторых подробностей.

Вскоре Толя заступил на дежурство по посольству, а еще через час в Центр ушла шифртелеграмма такого содержания:

Вещественно-смысловые сигналы содержали значительно больше информации по первому этапу мероприятия «Контакт», и шеф мог бы направить в Центр шифртелеграмму объемом не меньше машинописной страницы, но он ограничился коротким сообщением из тринадцати слов, хотя тоже отлично понимал, что Вадим Александрович, как и он сам, сейчас вибрирует от нетерпения.

Дело в том, что контрразведка фиксировала не только мое поведение, но и продолжительность работы радиостанции посольства. И если бы без всякого видимого повода, да еще в выходной день, посольский радист вдруг передал в Москву шифровку из нескольких тысяч групп, то, даже не зная ее содержания, контрразведка могла бы предположить, что речь в ней идет о каком-то важном событии, а кроме моей встречи с Диком, ничего существенного в этот день не произошло. И не только предположить, но и сделать вполне определенные выводы.

Поэтому отчет о вербовочном подходе будет отправлен в Центр не сразу, а небольшими частями, как детективный роман с продолжением, в течение нескольких сеансов связи, чтобы не вызвать у контрразведки никаких подозрений.

А пока всем моим руководителям ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать, когда я перестираю свои вещички, приберу квартиру, высплюсь и утром в понедельник приду на работу. Сегодня же они узнают главное: первый этап мероприятия «Контакт» прошел нормально, и этого было достаточно…

Все дни между моей встречей с Диком и предстоящей встречей с Рольфом были заполнены какой-то бестолковой суетой.

Половина дипломатического состава посольства находилась в отпуске, нагрузка на всех оставшихся в стране возросла в несколько раз, и мне, помимо моих основных обязанностей по прикрытию, пришлось выполнять еще и обязанности вице-консула.

Работа в консульском отделе чем-то напоминает работу в пожарной команде: точно известно, что рано или поздно будет пожар, но что, где и когда загорится — неизвестно. Консульская работа не поддается планированию, вернее, поддается только в первом приближении, а в полном объеме спланировать ее никак нельзя.

Можно составить планы проведения каких-то организационных и профилактических мероприятий в советской колонии, предусмотреть сроки и объем работы с теми или иными документами, но как можно заранее спланировать различного рода чрезвычайные происшествия, автоаварии, задержания советских граждан полицией, смерти и многие другие мало или совсем неприятные дела, которыми приходится заниматься консульским работникам?

Каждый день, встав утром, сотрудник, работающий в консульском отделе посольства, предполагает заняться какими-то назревшими, неотложными делами, оформить какие-то документы, написать отчет или справку, а придя на работу, зачастую напрочь забывает о своих намерениях и начинает тушить очередной пожар.

Вот эта непредсказуемость консульской работы и является наиболее неприятной ее частью, особенно для тех, кто, вроде меня, занимается ею, как говорится, не корысти ради, а токмо для оправдания своего пребывания в стране, потому что любое происшествие надолго отвлекает от основной работы, сбивает с профессионального настроя на предстоящую операцию, да и вообще нарушает какой-то естественный ритм, который присущ хорошо поставленной разведывательной работе. К тому же руководство не хочет считаться с тем, каких больших затрат времени и сил требует консульская работа, и никаких ссылок на это, в случае отсутствия результатов в разведывательной работе, не признает.

Конечно, у консульской работы есть и большие преимущества, из-за чего консульские должности стали излюбленным прикрытием для разведчиков некоторых стран. Это и возможность бывать, а значит, и заводить знакомства в различных правоохранительных органах страны пребывания, и контакты с сотрудниками иностранных представительств и самых различных государственных учреждений, среди которых опять же попадаются и носители ценной информации, и определенное совпадение интересов основной и вспомогательной работы, поскольку и там и там приходится защищать своих граждан и обеспечивать их безопасность, правда, с помощью различных средств. Но проблем с консульской работой все же больше.

Вот и двадцатого числа мне с самого утра пришлось не столько заниматься подготовкой к встрече с Рольфом, которая имела особое значение для успеха всего мероприятия «Контакт», сколько разбираться с одним противным делом.

Утром в генеральное консульство пришла одна бывшая советская гражданка, которая лет пять назад решила остаться за границей. Ее история была печальна и поучительна, хотя, как я неоднократно убеждался, мало кого интересует чужой жизненный опыт. Правильно говорится, что разница между умными и дураками заключается в том, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки на своих.

Так вот, пять лет назад эта женщина, тогда еще молодая девица, приехала в одну африканскую страну в качестве переводчицы в группу советских специалистов. Свой приезд она отметила тем, что заявилась к послу, преподнесла ему книгу с дарственной надписью своего папы — известного ученого-африканиста, и пыталась заручиться его покровительством. Посол принял ее довольно прохладно, потому что с ее папой лично знаком не был, подарки и прочие подношения, как и нагловатых девиц, не любил, и это, видимо, так сильно подействовало на сумасбродную дочь известного ученого, что через пару месяцев она спуталась с ливанским торговцем и собралась за него замуж.

Ее попытались отговорить, но все было бесполезно, она не стала никого слушать и сбежала со своим ливанцем. Но вскоре оказалось, что ливанец этот уже давно взял себе за правило каждый год менять жен, потому что он был православный и не мог, подобно мусульманину, официально содержать гарем. Поскольку он не собирался ради дочки какого-то советского африканиста отказываться от своих привычек, он бросил ее, не прожив с ней даже года, после чего она вышла замуж за какого-то африканца, который ее тоже вскоре бросил, после чего она снова выходила и ее снова бросали. Помотавшись так по миру и испробовав все прелести брачных и внебрачных отношений, дойдя до ручки или уж не знаю до чего доходят женщины с ее наклонностями, она вдруг вспомнила, что у нее есть мама в Москве (папа, имевший доступ к информации о ее похождениях, к тому времени скоропостижно скончался) и еще какие-то родственники, и решила к ним вернуться.

С этим вопросом она и обратилась в наше генконсульство как раз в тот день, когда мне было совершенно не до нее. Пришла она не одна, а вместе со своей подругой по несчастью, тоже бывшей переводчицей, судьба которой сложилась еще более неудачно. Она тоже, находясь в загранкомандировке, вышла замуж за иностранца, только не ливанца, а француза, но этот брак начался с еще большего скандала, скандалом и закончился. Во-первых, она осталась за границей, бросив в Союзе свою двухлетнюю дочь от первого брака, а во-вторых, ее новый муж оказался бывшим наемником, одним из тех «серых гусей», которые стаями летали по всей Африке. Его руки были по локоть в крови, и вскоре правительство одной африканской страны, получив информацию о его местопребывании, потребовало его выдачи, чтобы предать суду за преступления, которые он совершил во время национально-освободительной войны. Друзья по иностранному легиону сумели вовремя предупредить француза, и он ударился в бега, бросив свою переводчицу, которая к тому времени успела отказаться от советского гражданства и стать француженкой.