И только вновь опоясавшись мечом, я почувствовал облегчение. Да и мои люди, похоже, приободрились, твердили, что еще дешево отделались. Денег у нас с собой не было, но имелась грамота графа с указанием, чтобы на побережье нам позволили сесть на любой из отправляющихся на континент кораблей. Эдгар не оставлял нам ни единого повода задержаться в Норфолкшире, но устраивал так, что мы сами будем заинтересованы в отплытии. И мои люди уныло обсуждали эту перспективу, говорили, каким посмешищем они станут. Всем было ясно, что скоро ни один из нас не сможет получить службу. Конечно, кое-кто надеялся успеть найти место, пока весть о нашем изгнании не получила огласки, однако все понимали, что дурная слава и позор накроют нас, словно рубища нищего, и тогда мы лишимся своего положения.

Вот с таким настроением мы медленно ехали через болотистые земли фэнов. По обе стороны тропы тянулись бесконечные заводи, стеной стоял тростник. Начинало смеркаться, и следовало поспешить, ибо ни в одном замке или усадьбе Норфолкшира нам не дали бы приюта без подорожной, подписанной Эдгаром, а если окончательно стемнеет до того, как мы выберемся к заливу Уош, придется заночевать в фэнах. Хорошо, если по пути подвернется селение болотных жителей. Тогда будет на ком сорвать досаду, а бояться нам нечего – ведь поутру мы уплывем на материк.

Мои спутники, тот десяток рыцарей, что отказались от службы, были по натуре смутьянами, поэтому предложение Эдгара не прельстило их. Среди опоясанных рыцарей всех земель всегда найдутся вот такие парни, коих не заманишь на службу обещанием похлебки у очага да дремотой на сене под шум дождя: им нужна опасность, нужны приключения. За время нашей тихой жизни в Гронвуде они истосковались по разгулу, а нынешняя неудача только взбудоражила их кровь, сделала злее. Я уловил этот их настрой и решил – пора.

– Дьявол вам в глотку, ребята, если вы вот так уберетесь из Англии, получив пинок под зад. Неужели в вас гордости не осталось даже на то, чтобы отомстить?

Ух, как же я задел их! Крики, ругань, проклятия, кто-то в пылу даже свалился с тропы в заводь – пришлось вытаскивать. Кажется, мигни я сейчас, и они перережут всех крестьян на несколько миль вокруг. Смуглый Геривей Бритто предложил кое-что получше: мы ведь находились недалеко от владений Эдгаровой шлюхи Гиты Вейк, и что нам стоит приплатить любому проводнику, чтобы вывел нас к ее кремневой башне. А уж мы сможем поразвлечься с этой красоткой так, что Эдгар еще не раз будет каяться в принесенных нам унижениях.

– Глупцы! – воскликнул я. – Вы понимаете, чем это обернется для нас? Разве наш король Генрих похож на человека, который позволит чинить беспорядки в своих владениях? Или Эдгар снова простит нас, если мы коснемся его бесценной Феи Туманов? Болтаться нам тогда в петле, как ничтожным злоумышленникам.

Они притихли. Я же ощутил внутреннее удовлетворение: как все-таки сладко иметь власть над людьми.

– А что предложишь ты, Гуго? – спросил наконец Геривей. – Я ведь по твоей лисьей роже вижу, ты что-то замыслил.

Спутники сгруппировались вокруг меня, и я выложил свой план. Нет, я не собирался ни жечь села во владениях Эдгара, ни грабить его соплеменников саксов. Я собирался напасть на нормандские усадьбы Норфолкшира. Сейчас мы все переоденемся саксами, спрячем наши модные котты с эмблемами графа, вырядимся в меховые накидки и с воплем «Белый дракон!» разграбим и сожжем несколько поместий благородных норманнов. Здесь, в Дэнло, хрупкий мир между норманнами и саксами удерживается только волей Эдгара. Если же мы, выдав себя за его соплеменников, разорим нормандских сеньоров, последние в отместку за разбой тут же обнажат свои мечи и нападут на саксов. Огонь войны охватит весь Норфолк, и Эдгар окажется между молотом и наковальней: он либо будет вынужден поддерживать своих и, таким образом, вызовет гнев короля, либо ему придется подавлять мятеж саксов и сами его соплеменники найдут способ поквитаться с ним, а его имя станет проклятьем в Дэнло.

Они пришли в восторг от моего плана, воодушевленно зашумели. В этих искаженных яростью воинах больше не было ничего от тех унылых пленников, что жались под гневным взглядом графа. Они вновь ощутили силу, упоение от возможности ответить ударом на удар. И это дал им я.

Потом я стал объяснять, что недалеко отсюда находится нормандская усадьба Хантлей-Холл. Ее хозяин, рыцарь де Ласи, не такой человек, чтобы простить саксам нападение, и уж он постарается поквитаться с ними самолично.

И тут в тусклом свете сумерек я увидел, что Ральф де Брийар смотрит на меня иначе, чем остальные. Он явно не разделял всеобщих восторгов, рассеянно оглядывался на вопящих рыцарей. И смех замер у меня на устах. Я вспомнил, что если бы не привычка повиноваться мне, этот парень тоже продался бы Эдгару.

– В чем дело, де Брийар? Ты не согласен?

Все взгляды устремились на него, все притихли. Ральфу явно стало не по себе. Не тот он был человек, чтобы противостоять многим.

– Ты предаешь нас, Ральф? – презрительно молвил я.

Он вдруг резко вскинул голову.

– Клянусь гербом предков, то, что вы замышляете, – преступление! За что нам мстить графу? Он поступил с нами даже милостивее, чем мы заслуживаем. И неужели вы готовы ради одного человека подвергнуть опасности жизнь многих? Во имя Бога – одумайтесь! Жечь усадьбы своих соплеменников, чтобы реки крови разлились по Норфолку? Да вы ополоумели! Вы же христиане, а не язычники, чтобы принести такую жертву на алтарь своей мести.

Чертов трубадур – знал, как надо петь. И я заметил, что его слова на кое-кого подействовали. Борода Христова! Я не мог допустить, чтобы этот сопляк сорвал мой план. И сделал то, чего и сам не ожидал от себя.

Наверное, я не зря наблюдал, как Эдгар метает ножи. Я словно видел его перед собой, повторил его движение точь-в-точь: рукоять ножа в ладони, резкий точный выброс вперед… И Ральф умолк на полуслове. Глядел на меня, широко открыв глаза. Затем медленно стал сползать с седла, заваливаться, пока не рухнул на тропу.

Лошади почуяли запах крови, заволновались. Всадники машинально сдерживали их, но никто не произнес ни слова.

Спокойно, с насмешкой в голосе, я проговорил:

– Клянусь бородой Христовой, я все же чему-то научился у надменного сакса. Метнул нож не хуже, чем он.

Наконец Геривей, чуть заикаясь, спросил:

– За-зачем ты уб-убил Ральфа, Гуго?

Я не дал им шанса обвинить меня. Неужели они хотят, чтобы этот щепетильный лютнист предал нас? Неужели же первое препятствие остудило их ярость?

И я завел их вновь пуще прежнего. Пришпорив коней, мой маленький отряд понесся прочь, а тело трубадура осталось лежать в тростниках у дороги. Когда-то еще его обнаружат? Даже его лошадь понеслась за нами. Мы же… О да! – мы знали, что сделаем до того, как покинем Норфолк!

Глава 8

Гита

Ноябрь 1132 года

Я проснулась, задыхаясь и всхлипывая.

Этот сон, опять один и тот же сон: лицо любимого так близко, я чувствую его дыхание, чувствую его тело, свое тело… наше слияние, огонь и дрожь… экстаз…

Переводя дыхание, я опустилась на подушки. И тут же дитя во мне шевельнулось, я ощутила его толчки, мягкие, настойчивые. Это была явь. Я и то, что осталось мне после моего сна… некогда бывшего действительностью.

Положив руку на свой округлый живот, я слушала эти колебания новой жизни в себе и улыбалась. Но одновременно испытывала смущение. Ребенок был частью меня, он мог видеть и мои сны. Я корила себя за них. Это была похоть… самая явная похоть. Ибо любовь моя была изначально греховна.

Я запрещала себе плакать. Надо отвлечься, думать о чем-то другом. И все же… Помоги мне, Пресвятая Дева! – до чего тяжело мне бывало порой! Только сознание долга и гордость заставляли меня скрывать страдания, держаться невозмутимо, даже когда грубость и бранные слова летели мне в спину. И я заставляла себя окунуться в работу, не оставляя времени на печаль. Даже занялась столь хлопотным делом, как торговля шерстью. И это занятие увлекло меня, да и выгоду принесло немалую. Цена на шерсть росла из года в год, и это давало прибыли больше, чем ведение хозяйства по старинке.