Челядинцы выглядели притихшими, жались по углам, взволнованно шептались, но когда я вошел, вмиг кинулись выполнять мое распоряжение. Принесли бочонок вина, не слишком большой, так как напиваться нам не следовало. Я велел отнести по чарке и стражникам на башнях. Пусть знают, как милостив новый хозяин Гронвуда. А таковым я уже мог себя считать.

– Выпьем за удачу! – Я поднял кубок. – За удачу и мужество. Ибо и то, и другое нам еще понадобятся.

И мы весело сдвинули чаши.

Я просыпался с трудом. Веки были словно свинцом налиты, во рту неприятный сладковатый привкус. Я попытался пошевелиться, но отчего-то у меня не очень получилось. Силы небесные! – когда это я успел так напиться? Помнится, я осушил всего одну чашу, потом мы беседовали с соратниками, я как раз собирался отправиться к Бэртраде…

Сквозь головную боль и похмельную дурноту я ощутил холодок беспокойства.

– Гуго! – звал меня кто-то.

В глазах маячил свет, плыли яркие круги.

– Гуго! Что делать, Гуго?

Кажется, это голос Теофиля.

Мои мысли еле ворочались. И было мне как-то сыро, неуютно.

Я наконец открыл глаза. Щурился. Надо мною висело серое марево, белесая дымка. Я толком ничего не мог понять.

Где-то рядом говорили:

– Это все Бигод виноват. Он нас вовлек. Что теперь нас ждет? Может, скажем, что это по его вине?

Холодок беспокойства становился все отчетливее. А с ним прояснялось сознание. Ничто так не разгоняет хмель, как чувство опасности.

– Гуго! Да очнись ты!

Но я уже очнулся. И понял, что со мной. Я был связан. Спеленат, как младенец, крепкими жгутами по рукам и ногам. Белесый свет передо мною – дневной туман, а рядом лежит Теофиль, тоже связанный. И лежит он на траве. Я приподнял голову. Они все оказались здесь: Геривей, Ральф и остальные. Даже их оруженосцы и воины лежали на склоне цитадели Гронвуда, связанные, словно снопы. Некоторые еще спали, одурманенные, кто-то даже плакал.

Я забился, пытаясь разорвать путы. Увидел стоявших неподалеку охранников. Лишь двое из них были в военных куртках с бляхами, остальные – обычные простолюдины, лица знакомые, все из челяди графа.

И тут я все понял. Что ж, винить могу только себя. Я слишком понадеялся на своих людей, не учел того, что слуги Эдгара преданы ему, не нам, не Бэртраде. И эта чернь попросту чем-то опоила нас. Тот бочонок с вином… Что они добавили в него, раз мы так быстро отключились, я не знал. Да не все ли равно. Любой кухарке было достаточно плеснуть в него ковш макового отвара – и мы оказались обезврежены в тот момент, когда меньше всего ожидали подвоха. Мы-то рассчитывали, что придется иметь дело с войсками графа, выдерживать штурм, осаду, обговаривать условия, имея Эдгара в заложниках. Того, что какие-то простолюдины столь легко справятся с нами, я не ожидал.

Рядом очнулся Геривей, закрутил головой, дико таращась. Стал орать, требовать, чтобы его развязали, что он сейчас всем покажет… Я отвернулся, скрипнул зубами в бессильной ярости. Это было полное поражение. Мой план рухнул, как шалаш рыбака, когда его сносит паводком.

– Что теперь делать, Гуго? – в который раз пыхтел Теофиль. Не дождавшись ответа, начинал метаться, тужился разорвать путы.

Из тумана к нам подошел один из охранников.

– Эй, боров, лежи-ка тихо. Если будете вести себя смирно, граф, может, вас и помилует.

Туман постепенно рассеивался. Я увидел стены Гронвуда. Вокруг нас собиралось все больше людей. Они смотрели на связанных, разложенных на склоне перед замком рыцарей, смеялись, указывали пальцами. Наверное, мы и в самом деле представляли собой уморительное зрелище. Лежавший неподалеку от меня Ральф тоже засмеялся, но смех этот был безрадостным.

Наконец появился сам Эдгар. Подъехал на коне. С ним был его лохматый Пенда, его воины. Выходит, я ошибся, решив вчера, что граф прибыл по обыкновению в одиночестве.

К моему удивлению, Эдгар велел освободить нас. Мы поднимались, пошатываясь. Сил у нас было не более чем у новорожденных телят, да и оружие у нас забрали. Эдгар спешился, стоял напротив нас в своем светлом широком плаще до шпор.

– По закону я могу предать всех вас казни. Но удерживает меня то, что вы действовали по повелению графини Бэртрады. Вы ее рыцари… были ее рыцарями. Но отныне моя жена более не нуждается в ваших услугах. Однако мне нужны храбрые воины. Поэтому тех из вас, кто раскается и присягнет мне на верность, я готов оставить на службе. Конечно, более вы не будете жить в тех условиях, какие имели ранее. Вас разошлют по отдельным крепостям, и там вы станете нести службу наравне со всеми. Жалованье и кров вам обеспечат. Остальные же могут убираться ко всем чертям!

И поглядев на меня, добавил:

– К вам, сэр Гуго, предложение о службе не относится.

Я внутренне сжался. Граф – хозяин в своей земле, и он мог поступить со мной, как ему вздумается. Однако граф не стал заключать меня в подземелье и судить, как зачинщика беспорядков. Он попросту изгонял меня.

Бог мой – этот сакс просто ни во что меня не ставил! Для него я был ничтожеством, с которым он не хотел иметь дела!.. Хотя в его поступке был смысл. Этот парень хорошо разгадал меня, знал мои честолюбивые устремления и понимал, что после того, как я буду с позором изгнан графом Норфолком, вряд ли мне светит получить службу у какого-нибудь сеньора. Позор превращает рыцаря в изгнанника. Ах черт! – лучше бы он заточил меня. Тогда на мне хотя бы лежал отпечаток мученичества, а христианские души падки на сострадание.

– Где миледи Бэртрада? – рискнул спросить я.

Взгляд у Эдгара словно с прищуром. И сколько в нем презрения! Мы были одного роста, я даже чуть повыше, но отчего-то у меня сложилось впечатление, что глядит он на меня сверху вниз.

– Моя жена у себя в покоях. И как поступить с ней – только мое дело.

Больше он на меня не смотрел. Обращался к моим рыцарям, спросил, согласны ли они служить. Я поглядел на них. Все это время я был их командиром, многие из них умоляли меня зачислить их в отряд, клялись верно служить, некоторые, чтобы получить место, даже приплачивали мне. Что ж, безземельные рыцари в наше время на что только ни идут, чтобы получить свой кусок хлеба с беконом. И сейчас этот кусок они могли получить от графа. Я для них более ничто, из-за меня они попали в беду. И как бы гневно я ни смотрел на них, то один, то другой из моего отряда опускались перед Эдгаром на одно колено, произносили слова раскаяния, клялись в верности.

Проклятый сакс опять обошел меня. Но не велика победа, если учесть, что он граф, а я простой наемник. И все же мне стало горько. Даже то, что не все мои люди присягнули, – человек десять не сочли нужным унижаться и сгруппировались вокруг меня, – не сильно обнадеживало. Я заметил, как и Ральф де Брийар тоже сделал шаг вперед, но, видимо, устыдился моего взгляда и отступил.

И тут случилось неожиданное. Мрачный Теофиль, до этого стоявший подле меня, вдруг стремительно кинулся вперед. Нас всех разоружили, и когда Теофиль выхватил из-за голенища сапога длинный узкий стилет… Кто-то из присутствующих шарахнулся в сторону, кто-то испуганно закричал. Теофиль уже был подле Эдгара, занеся для удара руку. Но прежде чем он завершил движение, в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный вскрик Теофиля. Он так и остался стоять в двух шагах от графа, занеся руку со стилетом. Потом словно уменьшился в размерах, склонился, скрючившись над торчавшей из его груди рукоятью. Я понял, что Эдгар сразил нападавшего, метнув в него нож.

Мы все попятились, глядя на поверженного Теофиля. Эдгар тоже не сводил с него взгляда, судорожно глотнул. Я понимал Тео. Он всегда был без памяти влюблен в Бэртраду, всегда ненавидел Эдгара. Ему бы поболее ума… Не так надо действовать с этим саксом.

Последняя мысль придала мне сил. Я был изгнан, опозорен, мои люди отказались от меня. Но все же… Судьба часто бывала несправедлива ко мне, однако я усвоил – сила не в том, чтобы всегда выигрывать, сила в том, чтобы уметь подняться после поражения. И у меня эта сила была. Но я молчал пока. Молчал и когда с остатками своих людей покидал земли Гронвуда. Нам вернули наших лошадей, но оружие возвратили, когда мы уже миновали владения Эдгара. До самых фэнов нас сопровождал усиленный отряд охраны, причем на злые слова они не скупились.