Веселовский начал разговор без крика, даже с налётом вежливости, какая только доступна партийно-советским работникам:

– Слушай (это мне), а чего тебя нет на рабочем месте?

– Но ведь вы меня попросили зайти, вот меня там и нет, – отвечаю в той же тональности.

– Не прикидывайся! Ты знаешь, о чём я! – прозвучало чуть строже, с толикой раздражения, вызванного моей развязностью.

– Нет, не знаю. Скажете – буду знать, – реагирую спокойно, в рамках приличия.

– Ты ж на заявлениях по компенсации?

– Ну да.

– С этим… как его… из Макарова…

Председатель не обязан помнить имя рядового сотрудника Макаровского райфинотдела, но и я подсказывать не стал, а давай сразу быка за рога:

– Так а в чём дело? Меня работа ждёт! – мой голос приобрёл чуточку негодования, пусть даже напускного.

– Ты не паясничай тут! Работа его ждёт, – передразнил Веселовский, – там на твоей, как ты говоришь, работе сегодня был представитель облисполкома и, говорит, тебя нет на рабочем месте. Сорок минут, говорит, ждал.

– Я выходил только раз, на пятнадцать минут, за минералкой. А сорок минут – это враньё!

Чиновника, сидевшего напротив Кононыхина, будто передёрнуло. Вскинув брови, он исторгнул на меня поток флюидов ненависти, помноженных на возмущение.

Кононыхин же молча взирал и слушал. Его ошарашенный взгляд то фиксировался на мне, то перебегал на Веселовского, снова на меня, на него… явно избегая «глазного контакта» с киевским начальником.

– Да как ты разговариваешь! – голос председателя всё больше металлизировался, наращивая громкость, – вот человек из области! Он что, по-твоему, выдумывает?!

– Пусть купит себе новые часы! – не уступал я.

Не знаю, какой тирадой готов был разразиться Веселовский, но здесь уже вмешался пузатый чиновник, оказавшийся зав каким-то отделом Киевского облисполкома:

– Что вы себе позволяете?! Как вы себя ведёте?!

«Надо же, – мысленно оценил я, – на «вы», хоть и на повышенных тонах. Столичный уровень, однако». Вслух же я проорал:

– А нечего на меня поклёп возводить! Я сказал – меня не было пятнадцать минут! – Рамки почитания и вежливости безнадёжно трещали по швам и по живому. – Лучше бы людей обеспечили хотя бы водой! А то бросили на отшибе – и сдыхай от духоты!

– Нет, я этого так не оставлю! Я немедленно доложу Плющу… [18]

– Да на здоровье! Хоть Горбачу! – почти в рифму перекрутил я фамилию тогдашнего генсека. Это было чересчур. Но меня несло, как Остапа накануне васюкинского сеанса.

Тут мне вспомнилась поговорка – «незаменимых не бывает». И всё же отступать не к лицу, решил я про себя, хоть и понимал, что в «довоенных» условиях подобный диалог стоил бы мне карьеры.

Областной начальник приступил к давлению на мораль:

– Вы коммунист?

– Этого ещё не хватало!

Сейчас не могу понять, откуда взялась такая дерзость. Год-то ещё 86-й! Надеюсь, комментарии не нужны.

– Но у вас есть хотя бы гражданская совесть? – Мой визави по-прежнему надеялся хоть чем-то меня пристыдить.

– Моя гражданская совесть тут ни при чём! А клеветать на себя я не позволю никому! Ни вам, ни Плющу, ни даже Щербицкому! [19]

– Вы свободны! – и показал рукой на выход.

– Да пожалуйста! – я встал, вышел и, конечно же, хлопнул за собой дверью.

«Ты тоже, м…к, свободен!» – эта фраза прозвучала вне кабинета и только у меня в голове.

Вечером я вернулся в финотдел с внушительной пачкой заявлений. Взгляды Людмилы Александровны и Вали Сапуры не оставляли сомнений, что инцидент в кабинете председателя тайной не является. Валя, покачав головой, молча приняла стопку заявлений. Увещевания Людмилы успели ограничиться тревожным «Как же вы так, Евгений Николаевич?», когда в кабинет вошёл Веселовский. Переговорив с заведующей, он ко мне, словно между прочим:

– Слушай, Евгений, ты так его довёл, что он пил валерьянку. Мы уже думали врача вызывать, – сказал спокойно, даже чуть насмешливо.

Я в ответ только ухмыльнулся. Веселовский о чём-то спросил Валю и вернулся к диалогу с Людмилой. Для себя же я вывел, что Александр Афанасьевич и сам недолюбливал этого непрошеного визитёра, но тогда, в кабинете, вынужден был держать марку.

Вскоре все разошлись по домам. Я уже говорил, что снимал комнату в частном секторе. С меня и копейки не требовали. Да в то время, думаю, во всём Полесском с эвакуированных никто денег за проживание не брал.

Хозяин дома – Коля Карачун – оказался прекрасным человеком, хорошим собеседником и не менее хорошим… собутыльником. Кроме меня, он принял ещё двух командированных. У Коли в доме стояло фортепьяно. Вот мы вчетвером и «зажигали», так что вся округа сбегалась. Весело было! Самогон, девки, песни, танцы…Если Коля Карачун читает эти строки, то я хотел бы сердечно поблагодарить его за гостеприимство, заботу и пожелать ему и его близким доброго здравия и благополучия.

А с председателем горисполкома Александром Афанасьевичем Веселовским у меня в итоге сложились прекрасные отношения. О том злосчастном инциденте мы друг другу больше не напоминали. К сожаленью, в конце 90-х Александр Афанасьевич погиб в автомобильной катастрофе. Светлая память замечательному человеку.

Глава 12. Девятьсот четвёртый счёт. О механизме компенсации за утраченное имущество

В мае 86-го Государственный Банк СССР открыл специальный счёт для пожертвований на ликвидацию последствий аварии. В народе и в масс-медиа его знали как «девятьсот четвёртый счёт». Перечисления шли от юридических и физических лиц. Но первые (предприятия, организации и т. п.) в основном принадлежали государству, и всё сводилось к перекладыванию денег из одного державного кармана в другой, такой же державный.

Иное дело – физические лица, то есть обычные (и необычные) люди. Они-то отдавали государству свои кровные. Совершенно неискушённые задавали наивные вопросы вроде: «А на что конкретно потрачены именно мои деньги?» Как тут объяснишь, что узнать это практически невозможно? Приходилось прибегать к доходчивым аналогиям. Мне больше всего нравился пример с котлом, в который множество людей ссыпает гречневую крупу, а затем из неё варится каша на большую ораву. Вот и определите, спрашивал я, кому из едоков чья гречка досталась. Таким образом, всё становилось предельно ясно, и вопрос снимался.

В предыдущей главе я упомянул о компенсации за оставленное имущество (чаще звучало «за утраченное имущество»). Я не участвовал в разработке механизма выплаты и могу судить о нём только «снизу», как рядовой чиновник.

Прежде всего, о вывозе мебели и прочего нажитого добра речь не шла вообще. Во-первых, накладно. Как по деньгам, так и по времени. Во-вторых, наверняка немалая часть имущества по завязку насытилась шитиками. Спрашивается, зачем людей подвергать дополнительному риску? И отвечается: незачем. Вот и решили выплачивать фиксированную денежную сумму на семью по количеству её членов. Размеры возмещений определялись по простой методике:

...

– семья из 1 чел. – 4000 рублей;

– семья из 2 чел. – 7000 рублей (4000 + 3000);

– семья из 3 чел. – 8500 рублей (4000 + 3000 + 1500);

– семья из четырёх человек – 10 000 рублей (4000 + 3000 + 1500 + 1500);

– ………

На этом и остановимся: каждому следующему члену семьи перепадали те же 1500 рублей.

Приверженцам формально-математического подхода могу предложить следующую формулу: – семья из N человек – X рублей (4000 + 3000 + [N-2] * 1500) – при N > 2.

Была ли в официальных документах эта алгебра, не столь важно. Главное – формула работала, как её ни записывай.

Сказать, что компенсация породила множество недоразумений – всё равно, что промолчать. Мало кто понимал, почему за основу брались именно четыре, три и полторы тысячи. Многие ошибочно полагали, что первые 4000 рублей принадлежат мужу, следующие 3000 – жене, ну и на детей, бабушек и дедушек – по 1500.