– Ничего я ему не должна, – отчеканила Полина. – Я никому ничего не должна. Случилось то, что случилось. Погибли люди, много, их убивали на глазах у тебя, у меня. И у него… У Дробота… Если бы он оказался тем, кем его считаешь ты и кем его видят в штабе или где там еще, он бы не шел со мной ночью через лес. Не прятался бы в болоте. Я много чего не понимаю, кроме того, чему опыт научил.

– Опыт?

– Я в отряде не два дня была с вами. Кое-что слышу, что-то знаю, даже могу разобраться в каких-то простых вещах.

– И в чем разобралась?

– Роман… Дробот не надеялся встретить больше никого из отряда. Я чувствовала это. Держался бодро, уверенно, собирался вывести меня к базе. Дальше – ничего. У него не было никого плана. Может, мы тоже двинули бы к фронту. Может, спрятались где-то в селе, так многие делают. Ждали бы… неизвестно чего…

– К чему ты это сказала сейчас?

– Не понимаешь, – вздохнула девушка. – Будь он провокатором, привел бы меня к немцам, сдал бы первому патрулю. Хоть полицаям, мы чуть не нарвались на них в лесу, ты знаешь.

– Я готов был рассуждать как ты, – проговорил Родимцев. – Готов бы, да. Только проверить подозрения нужно. Когда ликвидируют отряд вроде нашего, когда мы сами гоним в центр дезу, когда дезу приносит, среди прочих, такой вот Роман Дробот… Дело серьезное, Полина. Разбираться надо. Тем более что открылись обстоятельства… Знаешь сама какие.

– Совпадения, случайностей ты не допускаешь?

– Всяко бывает, Поля. И я не следователь. Твой Дробот…

– Он не мой!

– …Этот Дробот обвиняет в измене офицера государственной безопасности. За такие слова нужно отвечать, и это должна понимать не только ты, человек военный. В нашей стране за подобные обвинения обязан ответить каждый. Вот почему Дробота со всем его букетом вопросов надо отправить… Куда положено в таких случаях, в общем… Я понятно объяснил?

Полина молча кивнула.

– Вот и ладно. А теперь…

– Теперь – спокойной ночи, товарищ капитан! – отрезала она, легонько хлопнув его по протянутой руке. – Я тоже понятно объяснила?

Постояв немного перед захлопнувшейся перед носом дверью и взглянув на прохаживающегося неподалеку часового, Родимцев закусил губу, повернулся и отправился к себе в комендатуру.

Разместилась она в бывшем здании поселкового совета, которое немцы использовали также под комендатуру, хотя и полицейскую. Добротное кирпичное сооружение, чудом не пострадавшее за два военных года, стояло в сотне метров от барской усадьбы, стену которой разворотило с одной стороны каким-то взрывом, а оконные проемы зияли чернотой. По приказу прошлого коменданта люди уже приводили разгромленную усадьбу в порядок, и приспособить уцелевший барский подвал под тюрьму пришло в голову именно Оболенскому. Сейчас там тоже маячил караульный, и Родимцеву вдруг захотелось своей властью прямо сейчас, немедленно, приказать вывести из подвала всех его обитателей, зачитать приговор, как он часто это делал, приговаривая немецких пособников, и отдать соответствующий приказ.

Вот так Роман Дробот если не получит сполна то, что, скорее всего, заслужил, так уж наверняка уйдет из его жизни.

А война все спишет.

Не такое списывали, уж в этом Игорь Родимцев успел убедиться лично и не раз.

Он сам не знал, почему остановился. Еще крепче стиснув зубы, повернулся, чуть не строевым шагом вошел в комендатуру, устроился на топчане в углу кабинета, накрылся шинелью и, к своему удивлению, быстро заснул – груз напряженных недель наконец-то удалось сбросить…

Разбудил его громкий пронзительный звук за окном.

Еще не до конца понимая, что происходит, Родимцев машинально подхватил с пола автомат, рванулся к окну, и тут же до него дошло: уже утро, он на удивление выспался, в голове шум, но это пройдет. И только из-за того, что под черепной коробкой все еще дают о себе знать вчерашние демоны, его раздражает рев мотоцикла – обычное дело.

Надев портупею, одернув гимнастерку и выпив нагревшейся в оцинкованном ведре воды, Игорь вышел наружу. Увиденная картина поразила давно забытым ощущением воскресного мира – а ведь нынче же как раз воскресенье, вспомнил он. По широкой площадке перед комендатурой нарезал круги немецкий мотоцикл, за рулем которого сидел Павел Шалыгин с видом тореадора, укротившего строптивого быка. За ним бегали местные мальчишки, требуя покатать.

Заметив командира, Шалыгин сделал еще круг, затормозив у входа, с нарочитой сердитостью отогнав пацанов. Которые, как и следовало ожидать, не сильно-то напугались, отойдя в сторону, но не разбегаясь совсем. Перекинув ногу через седло, Павел с довольным видом похлопал мотоцикл по темному корпусу.

– О, трофей! Глянь, Ильич, забегал!

– Ты ночью, что ли, с ним валандался? – Родимцев не сдержал зевок.

– Кто рано встает, Ильич! Там всего-то работы было…

Мотоцикл бросили немцы при отступлении, и бойцов хватило разве на то, чтобы откатить не желающего заводиться «коня» за ближайший сарай, чтобы не торчал на дороге. Как на грех, именно в том сарае расквартировалось несколько партизан под началом Шалыгина. Обнаружив мотоцикл, Паша загорелся, как ребенок в предчувствии новой игрушки, и заявил: заведется – заберет трофей себе. Никто особо не возражал, а Родимцеву, которого завертели более важные дела, вообще не было до мотоцикла никакого дела.

– Я гляжу, рота ушла. Времени сколько?

– Они чуть свет собрались, Ильич.

– Так точно. Капитан говорил.

– Мы, выходит, на хозяйстве, а, Ильич?

– Поглядим. Может, скоро другие приказы придут.

Сказав так, Родимцев признался мысленно сам себе – он не очень-то в это верит.

– Меня чего не разбудили?

– Так без тебя порядок, Ильич. Оболенский не велел.

– А ты послушал?

– И чего?

– Кто твой командир?

– Так ты, Ильич! – Разведчик расплылся в широкой улыбке. – Я сунулся было, а ты как храпишь… Когда еще тебе выпадет поспать.

– Да и то так. Ладно, пускай себе… У капитана того шило в жопе.

– Понять можно.

– Ну, понимай, понимай… А это у тебя чего?

Из мотоциклетной коляски торчал винтовочный приклад. Шалыгин ухмыльнулся.

– Тоже трофей, Ильич. Винтарь фрицевский, маузер. Снайперка, боевая. Капитан оставил.

– Оболенский? Кому, зачем?

– Вам, товарищ комендант. На память. Хочу, говорит, подарить партизану пленного немчуру.

Спустившись, Родимцев взял винтовку, щелкнул затвором, проверяя патрон в патроннике. Он успел пообщаться с гвардейцем меньше суток, но этого оказалось достаточно для того, чтобы понять: такие поступки и слова абсолютно в его духе.

– Пускай будет. Патронов к ней надо.

– А вот, коробка целая! – Шалыгин взял со дна коляски комплект «родных» патронов. – Все как положено, гвардия веников не вяжет.

Родимцев посмотрел перед собой, снова наткнулся взглядом на старую усадьбу и часового рядом. Всплыли со дна памяти вчерашние мысли. Игорь тряхнул головой.

– С тобой все в порядке, Ильич?

– Все путем, – успокоил его Родимцев. – Будем обживаться. Чайник есть, ты, как разведка, на зуб чего разведай. Я здесь буду, примем хозяйство, как положено. Ты заместитель коменданта, забыл разве?

– Есть, товарищ капитан!

– И это… Полину найди… Там надо сообщение готовить…

– Понял, Ильич. Сделаем. Чего ее искать, там же, где связисты сидели.

– Так сходи!

– Я скатаю!

Резким ударом ноги по педали заведя мотор, Павел оседлал мотоцикл и, пыля вокруг себя, погнал по поселку, преследуемый мальчишками.

Родимцев вернулся к себе, примостил винтовку в угол, рядом, на скамейку, положил патроны, пока еще толком не зная, как и когда пригодится ему этот гвардейский подарок. В рукомойнике оставалась вода, он умылся, рука коснулась давно не знавшего бритвы лица. Вот с чего надо начать – нагреть воду, привести себя в надлежащий вид, как устав требует. И сухой закон ввести, хотя бы на первое время.

Уже когда взял чайник, собираясь выйти по воду, услышал с улицы звук приближающейся машины. Вышел на крыльцо снова, как был, с чайником в руке, но вовремя увидел себя со стороны, выругался, поставил его на подоконник. Только затем направился наперерез полуторке, выехавшей на главную улицу поселка.