– Девятнадцать сорок две, – проговорил Фомин. – Сверим часы, Ильич?

– Правильно все, – ответил Родимцев. – Давайте, все по местам.

По примеру бойцов из своей группы, Дробот опустился на землю и ползком медленно двинулся вперед. Правая рука по-прежнему сжимала автомат. Сердце бешено колотилось, так же, как не так уж давно, в ту незабываемую ночь, когда им с Кондаковым предстояло бежать или умереть. Стук отдавался резкими толчками в висках, зубы прикусили нижнюю губу чуть не до крови.

Медленно, очень медленно тянулось время.

Когда отдаленный гул самолета, наконец, послышался, создалось впечатление – он ворвался в тяжелую ночную тишину. Дробот по примеру остальных, также передвигающихся справа и слева, замер, глубоко вдохнул, затем подтянул автомат к груди, осторожно перевернулся на левый бок, глядя в направлении леса, куда увел свою группу Родимцев.

Гул быстро приближался.

Над темными верхушками лесных деревьев взлетела красная ракета, изогнулась на пике, с шипением устремилась вниз.

Дробот, подброшенный вверх какой-то непонятной силой, вскочил на ноги. Одновременно, не дожидаясь специальной команды от находившегося где-то в авангарде Фомина, с земли поднялись другие бойцы.

Самолет был уже, судя по гулу, совсем рядом. Взлетела еще одна ракета, Полина четко выполняла приказ.

Но чего-то не хватало. Роман никак не мог понять, что происходит, точнее – почему ничего не происходит: не вспыхивают разом прожектора, не ревет сирена, не слышно криков, не звучат первые выстрелы. Вместе с остальными он, как и было велено, мчался с автоматом наперевес к лагерю, и партизаны, на удивление, не наткнулись даже на малейшую попытку сопротивления.

Ответ нашелся через мгновение.

Воевать было не с кем. Сопротивляться было некому.

Лагерь был пуст.

Ни охранников на вышках, ни конвоя, ни пленных. Оплетенные колючей проволокой ворота стояли нараспашку, словно приглашая атакующих войти в…

Да.

В мышеловку.

Со стороны леса враз загрохотали выстрелы, автоматы пели дружно, выпуская короткие очереди. Взметнулась еще одна, четвертая ракета, и над объектом из ночной темноты возник силуэт самолета.

Зенитки на батарее молчали. И все-таки что-то шло не по плану.

Точнее – не по тому плану, который так старательно просчитывал, выверял и согласовывал Игорь Родимцев.

Опустевший лагерь. Выстрелы в лесу – но не звуки боя.

Бомбардировщик сделал круг над уже не секретным объектом. Секунда – и он сбросит свою бомбу.

– Нет, – проговорил Роман Дробот, до которого вдруг ясно дошел весь скрытый и ужасный смысл происходящего на его глазах, с ним, с Полиной, с Родимцевым, со всем отрядом, и тут же повторил в крике, срывая голос и от бессилия что-либо изменить паля в воздух. – НЕТ! НЕТ! СТОЙТЕ! НЕТ!

Его крик слился со звуком первой разорвавшейся бомбы.

3

Сумская область, Ахтырка, апрель 1943 года

До города по плану Татьяны небольшая группа добиралась раздельно.

Местное подполье получило указания заранее, и переодетых полицаями, снабженных соответствующими документами партизан Костю Крюкова и Бориса Залевского ждала в оговоренном месте, в одном из дворов Горпиновки, запряженная подвода. Ряженых «полицаев» для верности сопровождал полицай Любченко. Зимина в этот раз решила в село не наведываться. Добиралась до Ахтырки по шоссе и рассчитала точно: прилично по здешним меркам одетую женщину охотно подобрал грузовик, в кабине которого сидел пузатый немецкий интендант.

Знаний языка Зиминой с лихвой хватило, чтобы флиртовать с немцем до самого города, пообещав встретиться с ним в офицерском казино если не нынче вечером, то завтра уж наверняка. Сегодня она должна управиться с важными делами, потому и не обещает. Назвав невзначай фамилии нескольких офицеров из местной администрации, еще раньше полученных по каналам подполья, Татьяна окончательно расположила к себе интенданта наличием общих добрых знакомых.

Скорее по привычке путать след, чем действительно собираясь сбить с толку именно этого своего нового знакомого, Зимина попросила высадить ее ближе к центру, недалеко от комендатуры. И сразу же, чтобы не мелькать лишний раз, свернула на ближайшую улицу, немного поплутала, затем вышла ближе к уже опустевшему базару и направилась к восточной городской окраине, куда в указанное место должны были вскоре подойти ее товарищи. Долго ждать не пришлось, группа снова воссоединилась, Татьяна даже удивилась, как гладко, без сучка и задоринки, все проходит.

– Я вам тут с утра сказать собирался, Татьяна Павловна, – сразу же завел разговор Крюков, спрыгнув с подводы. – Знаете, какой сегодня день?

Не только Зимина – почти все в отряде, иногда включая Родимцева, периодически становились жертвами крюковской эрудиции. До войны он трудился метранпажем в типографии, где набирали популярные журналы и брошюры, потому за десять лет работы его голова разбухла от обильной и совершенно бесполезной, по мнению окружающих, информации. Которую Крюков, тем не менее, то ли назло тем, кого это заметно раздражало, а вероятнее всего – просто для того, чтобы не дать мозгам заржаветь, периодически выдавал наружу. Выдавливая новости, словно воду из отжатой губки.

– Когда тебе надоест уже? – без нотки раздражения, скорее по привычке, попыталась отмахнуться от него Татьяна.

– Никогда, – буркнул вместо него Залевский, в недавнем прошлом – механик МТС, получивший всего-то неполное среднее образование и, как успела заметить Зимина, не слишком тяготившийся этим. Наоборот: те, кто знал больше него, заметно раздражали партизана, и Крюков, вне всяких сомнений, этот список возглавлял. На что Константин никак не реагировал – он давно привык, что его беспричинные короткие ликбезы мало кому приходились по сердцу. Однажды Родимцев в сердцах даже отправил Крюкова в наряд вне очереди: неисправимый говорун просто попался командиру в неподходящий момент.

– А что такого? Когда-то давно, очень давно, именно в этот день от звука священных труб разрушились иерихонские стены. И древний неприступный город пал!

– Это откуда?

– Библейская легенда.

– Вот не думала, что ты у нас верующий.

– Та я ж беспартийный, Татьяна Павловна! – широко улыбнулся Крюков. – Мне можно! И потом, про иерихонские трубы не обязательно в религиозных книгах… Мы как-то набирали такую, знаете, с картинками книжечку, для детей…

– Ой, отстань со своими трубами! Чего ты вообще про них вспомнил?

– Вспомнилось вот.

Странное объяснение Зимину, как ни странно, вполне удовлетворило. В конце концов, бывшему метранпажу Крюкову не обязательно нужен был какой-то повод, чтобы вспомнить нечто, прочитанное однажды. Достаточно знать день календаря.

Бывают же чудаки, все им нипочем, даже война…

– Дослушаем твои байки позже, – жестко отрезала она, хотя на Крюкова невозможно было сердиться. – Времени у нас не так чтобы много. Люди готовы, Федор?

– А то как же! Ждут, все на месте.

– Тогда пошли.

…Их ожидали на конспиративной квартире. Татьяна переночевала в этом доме в свой прошлый приход. Ожидавших было трое: молодой парень Гена Зубов, служивший переводчиком в управе, Миша Живченко, раненый красноармеец, по воле случая не успевший отступить и теперь находившийся на нелегальном положении, и Женя Сивкович – она-то и спрятала раненого у себя в доме.

Зиминой еще в прошлый раз показалось, что между молодыми людьми что-то есть и объединяет их уже не только общее дело борьбы с оккупантами и их прислужниками. Женщина старалась не отягощать себя поисками ответов на ненужные пока вопросы. Все равно если она права, то ничего изменить не сможет, поздно уже. Татьяна искренне считала, что со всякими чувствами, в первую очередь – с любовью, нужно подождать, пока идет война: они только мешают, привязываться нельзя ни к кому, если любишь – делаешь глупости. Однако сейчас Зимина не собиралась никого воспитывать: ни болтуна Крюкова, ни молодых влюбленных подпольщиков. Впрочем, так или иначе наставлять их придется: согласно письменному приказу Родимцева, эта маленькая группа, включая Федора Любченко, поступала в полное распоряжение Татьяны.