— Не прикасайся ко мне!..

Она сняла сапожки, легла на кровать и укрылась голубым пуховым одеялом, казавшимся роскошью в этой убогой комнате.

— Я скоро вернусь.

Она обеспокоенно приподнялась на подушке: он не должен был оставлять ее одну в этом отвратительном месте, с этой толстой женщиной, внушавшей ей страх.

— Ничего не бойся. Я попробую найти что-нибудь поесть. Это займет десять минут.

Все время, пока он отсутствовал, Леа провела, спрятавшись с головой под одеялом.

— Так ты можешь задохнуться, — сказал Матиас, вернувшись. — Суп ждать не будет, он остынет. Если мадемуазель угодно, кушать подано.

Невероятно! Где он умудрился найти этот столик на колесиках, покрытый белой накрахмаленной скатертью с расставленными на ней серебряными приборами, достойными роскошного отеля? Бутылка «Марго» в ивовой корзинке, рядом еще одна корзинка с четырьмя белыми булочками, холодная курица, салат, шоколадный крем и большая супница, источающая дивный запах туррена в чесноке.

Леа не верила своим глазам! Этот юноша, которого, как ей казалось, она знает как никто другой, удивлял ее с каждым разом все больше. Ну, кто в Бордо, кроме него, мог после начала комендантского часа раздобыть ужин, от которого не отказалась бы любая порядочная женщина довоенной поры?!

— Откуда все это?

— Во всяком случае, не отсюда. У меня есть один приятель, он — повар в близлежащем ресторане. Ешь, не бойся, в этом заведении бывают все сливки городского общества.

— Должно быть, все это ужасно дорого. По-моему, у тебя не было денег?

— Правильно, но зато у меня есть кредит. Прошу к столу. Хватит расспросов, давай ужинать.

Леа проглотила ложку супа и отодвинула тарелку.

— Почему ты уехал в Германию?

— Ты во мне разочаровалась, да? Тебе не нравится, что я встал на сторону сильнейших? Я чувствую и знаю это — с тех пор, как ты вернулась из Парижа, ты избегаешь меня… Воображаешь, что править будут такие, как Лоран д’Аржила и Адриан Дельмас? Ты думаешь, что можно молча позволять коммунистам уничтожать себя?

— Но ни Лоран, ни дядя Адриан не коммунисты…

— Может быть, но те и другие — террористы.

— Ты сошел с ума, бедный мой Матиас… Тебе что — кажется нормальным, когда пытают людей?

— Пытают только еврейскую сволочь.

— Еврейскую сволочь? А Камилла?

— Ей нужно было быть повнимательней и не выходить замуж неизвестно за кого!

— Негодяй!

— Я тебе покажу «негодяй»… Когда-то ты так не говорила.

Он протянул к ней руку.

— Если ты дотронешься до меня, то можешь не появляться в Монтийяке. Никогда!

Матиас побледнел. Теперь перед ним стояла не подруга детства, а хозяйка поместья, где работал он и его отец. Никогда Леа не говорила с ним таким тоном. Работник! Слуга! Вот кем он был для нее. Она отправилась с ним на прогулку, как это делали маркизы и баронессы со своими пажами.

— Ты забываешь, девочка, что «твой» Монтийяк — ничто, и если мы с отцом все бросим, то тебе придется продать его за бесценок.

— То, что ты говоришь, — отвратительно. Я думала, что ты любишь эту землю так же, как и я.

— Нельзя долго любить то, что тебе не принадлежит.

Он схватил Леа за запястья, опрокинул на кровать и уселся ей на ноги, чтобы она не могла сопротивляться. Свободной рукой он расстегнул ширинку.

— Нет, Матиас! Остановись!

— Никогда не поверю, что тебе это уже не нравится!

Он задрал ей подол платья, сорвал трусики. Леа извивалась, выгибалась дугой, плюнула ему в лицо, сжала ноги… Он с размаху ударил ее по лицу. Губы ее покраснели, брызнула кровь. Она закричала… Он навалился на нее и раздвинул ей ноги.

Леа растерянно смотрела на него. Никогда она еще не испытывала такой боли. Ее охватил страх. По щекам текли слезы.

— Перестань, Матиас… Перестань, мне больно.

— Послушай меня внимательно. Прекрати кривляться. У меня есть все, чтобы в любой момент засадить тебя в тюрьму: письма, которые ты передавала, записки, которые ты возила на своем голубом велосипеде… Я все знаю. У меня много друзей в гестапо. Ты у меня в руках, а потому будь посговорчивей. Скоро я опять уеду в Германию, а потом, когда здесь уничтожат всех подонков, я смогу спокойно вернуться, ты выйдешь за меня замуж, и мы станем хозяевами Монтийяка… Я терпелив.

Ища ее губы, он навалился на нее всей своей массой. Леа сжала зубы, дрожа всем телом.

— Я люблю тебя Леа, я люблю тебя…

Он овладел ею…

Через несколько минут он встал. Член его был весь в крови.

Натянув на себя одеяло, Леа лежала, невидяще уставившись в потолок.

Он погладил ее по лицу; она холодно оттолкнула его руку. Он долго, не говоря ни слова, смотрел на нее. Она спала или делала вид, что спит. Он погасил свет.

15

Леа проснулась первой, чувствуя страшную боль в низу живота. Погода обещала быть прекрасной: луч солнца пытался пробиться сквозь занавески из отвратительной красноватой ткани, освещая оборванные и местами отклеившиеся обои с красными и голубыми цветами. В большом зеркале, висящем перед кроватью, она увидела себя и спящего Матиаса.

Она взглянула на свои часы: одиннадцать. Одиннадцать часов! Ценой неимоверных усилий ей удалось встать и, дрожа от холода, натянуть сапоги и пальто. Матиас заворочался на кровати. Леа на секунду замерла, затем подняла с пола свою сумку, нечаянно толкнув столик, на котором зазвенели бокалы и тарелки. Матиас продолжал спать.

В конце коридора лениво прогуливался тщедушный человечек с желтоватым лицом и потухшим окурком во рту.

От вчерашнего моросящего дождя не осталось и следа: в голубом небе сияло солнце. Казалось, ветерок, прогуливающийся по унылым улицам, принес с собой запах весны. Копокол Собора Нотр-Дам пробил двенадцать. Леа бросилась бежать по улице Монтескье. Задыхаясь, остановившись по пути лишь раз, чтобы пропустить трамвай, она подлетела к «Регенту». Наступило время аперитива, и на террасе было полно народу. Несколько столиков занимали немецкие офицеры.

Дэвид сошел с ума, назначив встречу в этом кафе! На террасе его не было. Леа уже смирилась с необходимостью войти внутрь, но тут увидела его. Дэвид сидел на скамейке и читал «Маленькую Жиронду». Выглядел он радостным и помолодевшим.

— Вы слышали новость?

Она отрицательно покачала головой.

— Вчера по радио Лондона сообщили, что освобожден Ленинград. Мы с Аристидом чуть было не заплакали, когда Жак Дюшен произнес это охрипшим от волнения голосом. Вы представляете, они продержались шестнадцать месяцев!.. Однако у вас не очень довольный вид…

— Это замечательная новость! Я очень рада, но у меня жасная мигрень…

Он взглянул на нее внимательнее.

— Да, вчера вы выглядели лучше. У вас все в порядке?

— Да, все прошло хорошо.

— А Большой Клеман?

— Обещал сделать все от него зависящее. Сегодня в четыре часа он назначил мне встречу.

— Прекрасно. Я скажу Мотыге, чтобы он был там. Не забудьте: если что-то будет не так, наденьте платок.

— Мадемуазель будет что-нибудь пить? — спросил подошедший официант.

— Да… Нет… Я не знаю.

— Вы завтракали?

— Нет, я не голодна. Принесите, пожалуйста, «Виши-фрез» и, если у вас найдется, таблетку аспирина.

— Я посмотрю, мадемуазель.

С громким смехом в кафе ввалилась компания молодых людей. Леа почувствовала, как напрягся Дэвид, хотя у парней был вполне безобидный вид.

Вернулся официант со стаканом воды и двумя таблетками на блюдечке.

— Вам повезло, хозяйка нашла лекарство у себя в сумочке.

— Поблагодарите ее от моего имени.

— Сколько я вам должен? — спросил Дэвид.

— Стакан сотерна и «Виши-фрез»… Шесть франков, месье, без обслуживания.

— Вот, возьмите. Поторопитесь, нам нужно идти.

Леа проглотила таблетки и проследовала за Дэвидом. Как только они вышли, он схватил девушку за руку и потащил в сторону улицы Жюдаик.