— Позвольте спросить, каким образом?

— Минутку. Сейчас вам все станет ясно. И, сэр, если не возражаете, мне необходимо ваше сотрудничество.

— Мое? Так, так. И что же вы намерены делать?

— Сейчас объясню.

Капитан Бэннерман слушал Аллейна с унылым и бесстрастным видом. Когда тот закончил, капитан хлопнул ладонями по коленям.

— Сумасшедшая идея, — сказал он. — Но если это поможет вам убедиться, что вы ищете не там, где нужно, игра стоит свеч. Одним словом, я согласен.

Заручившись поддержкой столь авторитетного на судне лица, как капитан, Аллейн изложил свои намерения относительно вечеринки старшему стюарду, который выразил недоумение. Обычно, объяснил он, на судне устраиваются традиционные вечеринки с коктейлями, к которым он, Деннис, с удовольствием изобретает всякие лакомства и заводит музыку.

Однако благодаря престижу Аллейна, которого все считали весьма важной персоной, а также благодаря его родственным связям с управляющим, все препятствия были устранены. Деннис ходил красный от возбуждения, стюарды были очень любезны, а шеф-повар, португалец по национальности, чей умирающий интерес к своему искусству вдруг ожил благодаря впрыскиванию эликсира из огромных чаевых, был полон энтузиазма.

Итак, столы сдвинули вместе, искусно накрыли, тщательно отобрали вина, и вот в назначенный час все девять пассажиров судна, капитан, первый помощник, главный механик, Аллейн и Тим Мейкпис, для начала подкрепив свои силы напитками в салоне, собрались в столовой на поздний обед.

Аллейн сидел на одном конце стола с миссис Кадди по правую руку и мисс Эббот по левую. На противоположном восседал капитан между миссис Диллинтон-Блик и Джемаймой, — обстоятельство, сломившее последние остатки его сопротивления столь необычному отходу от заведенного порядка и в то же самое время вооружавшее его против роли, которую ему предстояло сыграть.

Аллейн был радушным хозяином. Его профессиональное умение заставить людей разговориться, подкрепленное личным обаянием, которое его жена называла не иначе, как «неприличным», создавало праздничную атмосферу. В этом ему очень помогала миссис Диллинтон-Блик, неподдельный энтузиазм которой, а также изогнутая линия ее шеи уже каждое в отдельности стимулировали веселье. Она была так ослепительна, что каждое ее слово сияло, как бриллиант. Сидящий неподалеку от нее отец Джордан тоже был на высоте. Величественный в своем вельветовом смокинге, Обин Дейл буквально источал очаровательные манеры и потчевал соседей рассказами о тех беззлобных шутках, которые он успешно сыграл над «ребятами» — так он называл своих коллег-знаменитостей в таинственном телемире. Миссис Диллинтон-Блик встречала каждый его рассказ взрывами смеха.

В петлице у мистера Макангуса красовался гиацинт. Тим Мейкпис от души наслаждался обществом Джемаймы, она же, казалось, сама была удивлена своей оживленностью. Мистер Мэрримен под воздействием безупречно подобранных вин и очень вкусной пищи тоже расцвел или, по крайней мере, пустил ростки. Мисс Эббот расслабилась и что-то весело доказывала своим лающим голосом сидевшему напротив мистеру Кадди. Оба офицера быстро освободились от бесполезного груза старательно выработанных приличных манер.

Супруги Кадди были большими хитрецами. Миссис Кадди сидела с видом человека «себе на уме», улыбка мистера Кадди давала все основания предполагать, что ему довелось узнать что-то не совсем пристойное. Время от времени они обменивались взглядами.

Однако как только на смену «Монтраше» подали «Пьера Джуэ» в великолепной бутылке, даже супруги Кадди сбросили свои маски заговорщиков. Миссис Кадди, которая до последней минуты все уверяла Аллейна, что никогда не берет в рот ничего спиртного, кроме капельки портвейна по большим праздникам, была вынуждена сдаться и изменить своему аскетизму, что она сделала весьма непринужденно. Мистер Кадди потихоньку потягивал из бокала, время от времени задавая ехидные вопросы насчет вин и без конца скучно повторяя, что они ему не по карману, что он человек простой и не приучен к шикарной еде. Аллейн никак не мог заставить себя проникнуться симпатией к мистеру Кадди.

Тем не менее благодаря этому господину представилась возможность сделать переход к той теме, которую Аллейн собирался использовать в своих целях. Цветов на столе не было, вместо них стояли вазы с фруктами и лампы под абажурами. Аллейн заметил вскользь, что цветы не поставили из уважения к повышенной чувствительности мистера Кадди к их аромату. Отсюда был всего один шаг к теме цветочного убийцы. «Должно быть, цветы оказывают на него влияние, противоположное тому, какое они оказывают на вас, мистер Кадди, — сделал этот шаг Аллейн. — Патологическое притяжение. Что вы думаете по этому поводу, Мейкпис?»

— Возможно, вы правы, — с готовностью поддержал его Тим. — С точки зрения клинической психиатрии здесь возможна подсознательная ассоциация…

Он был молод и выпил изрядное количество хорошего вина для того, чтобы получить наслаждение от езды на своем любимом коньке, но, как оказалось, достаточно скромен для того, чтобы прервать себя после двух-трех фраз:

— Но об этом, к сожалению, еще так мало известно, поэтому я могу сболтнуть чепуху.

Однако он свое дело сделал, и теперь разговор сконцентрировался вокруг цветочного убийцы. Были пущены в ход всевозможные теории. Приводились в пример знаменитые процессы. Аргументов было предостаточно. Казалось, всех больше всего на свете волнует загадочная смерть Берил Коэн и Маргарет Слеттерс. Даже мистер Мэрримен и тот воодушевился и начал с того, что разнес в пух и прах полицию, которая, как он выразился, своими расследованиями только все запутала. Он уже собрался было развить и углубить свою тему, как вдруг капитан, не глядя в сторону миссис Диллинтон-Блик, вытащил откуда-то из-под стола свою правую руку, поднял бокал с шампанским и предложил тост за здоровье мистера Бродерика. «Речь, речь!» — вдруг ни с того, ни с сего завизжала миссис Кадди, ее поддержал капитан, Обин Дейл, офицеры и супруг. «Во что бы то ни стало речь», — пробормотал отец Джордан, мистер Мэрримен смотрел на Аллейна взглядом Мефистофеля. Все остальные в знак одобрения застучали ладонями по столу.

Аллейн встал. Возможно, причиной внезапно наступившего молчания был его громадный рост и то, что его лицо, освещенное снизу, напоминало лицо актера елизаветинских времен, подсвеченное огнями рампы. Стюарды отошли в тень. В наступившей тишине отчетливо был слышен пульс машинного отделения. Откуда-то издалека доносилось позвякивание посуды.

— Это так любезно с вашей стороны, — начал Аллейн. — Но я не мастер говорить речи, да и дураком надо быть, чтобы решиться на это в столь избранной компании: церковь! телевидение! просвещение! Нет, нет, я всего лишь поблагодарю вас за, осмелюсь сказать, чудесный вечер и сяду.

Он собрался было это сделать, как вдруг ко всеобщему удивлению и, судя по выражению его лица, к его собственному, мистер Кадди заревел голосом быка, которому наступил на ухо медведь:

— За-аа…

Звуки, которые он издавал, были настолько лишены даже отдаленного сходства с какой-нибудь мелодией, что в первую минуту никто не мог понять, что с ним случилось. И только когда он добрался до «за веселого хорошего парня», его намерения стали ясны, и миссис Кадди, капитан и офицеры сделали попытку его поддержать. Затем к их хору присоединился и отец Джордан, но даже его приятный тенор не мог противостоять монотонному реву мистера Кадди. Дань уважения обернулась конфузом, и над обществом нависла мертвая тишина.

Ее поспешил нарушить Аллейн.

— Большое вам спасибо, — сказал он и встретился со взглядом мистера Мэрримена. — Вы только что сказали, что полиция запутала своими расследованиями. Что именно запутала?

— Да все, мой дорогой сэр. Все. Что они сделали? Разумеется, они пустили в ход те же самые приемы, которыми пользуются во всех случаях, подходя к этому делу с обычной меркой. Все кончилось тем, что они зашли в тупик. Я еще раньше подозревал, что все эти их методы, без устали превозносимые нашей самодовольной публикой, на самом деле неуклюжи, негибки, лишены даже намека на воображение. Убийца не удостоился оставить на месте преступления закладные билеты, водительские права или свою визитную карточку. Вот они и остались с носом.