Владелец газеты стал проявлять признаки явного беспокойства. Он ни с того ни с сего резко повернул назад голову, что вынудило мисс Эббот поспешно откинуться на спинку своего сиденья и уставиться рассеянным взором на сетку для вещей над головой, где она тотчас же увидела его чемодан с биркой «Ф. Мэрримен, пассажир, судно „Мыс Феревелл“». У нее возникло неприятное подозрение, будто мистеру Мэрримену известно о том, что она читала из-за его плеча. И она, надо сказать, не ошиблась.

Мистеру Мэрримену сравнялось пятьдесят. Это был весьма образованный старый холостяк, преподававший английский язык в одной из самых что ни на есть обычных школ для мальчиков. Его внешний вид, разумеется в высшей степени обманчивый, соответствовал общепринятому представлению о школьном учителе, а его привычка смотреть на собеседника поверх очков и то и дело ерошить волосы лишь дополняла этот уж слишком знакомый всем портрет. Поверхностному наблюдателю мистер Мэрримен мог показаться истинным святошей. Те, кому довелось соприкоснуться с ним, знали, что это сущий дьявол.

Он обожал читать о всяческих преступлениях, вымышленных и реальных, поэтому его внимание привлекла заметка в «Ивнин геральд» о так называемом цветочном убийце. Мистер Мэрримен презирал газетных писак и имел самое что ни на есть туманное представление о методах полицейского расследования, но сама история его просто пленила. Он прочитал ее внимательно и неторопливо, морщась от стилистических ошибок и возмущаясь взглядами мисс Эббот, нарушавшими дозволенную границу. «Отвратительная уродина! — мысленно обращался к ней мистер Мэрримен. — Чтоб тебя черти слопали! Какого дьявола ты не купишь себе газету?!»

Он раскрыл страницу шесть, положил газету таким образом, чтобы мисс Эббот не могла в нее заглянуть, пробежал глазами вторую колонку, сложил газету, поднялся со своего места и, поклонившись, протянул газету мисс Эббот.

— Мадам, осмелюсь предположить, что вы, как, впрочем, и я, предпочитаете, чтобы облюбованное вами литературное произведение находилось в вашей безраздельной собственности.

Лицо мисс Эббот стало цвета перезревшей сливы. Сдавленным, полным пренебрежения голосом она сказала:

— Благодарю вас, но вечерние газеты меня не интересуют.

— Быть может, вы этот выпуск уже видели?

— Нет, не видела и, что существенно, не имею ни малейшего желания видеть, — громко заявила мисс Эббот. — Благодарю вас.

— Семена раздора! Семена раздора! — с улыбкой пробормотал отец Чарльз Джордан. Он и его собрат священник сидели как раз напротив, так что эта сценка никак не могла ускользнуть от их внимания.

— Надеюсь, вы встретите хотя бы приблизительно родственную вам душу, — сказал собрат священник.

— В былые времена мне всегда в этом смысле везло.

— Да, вы бывалый путешественник, — с тоскливой завистью вздохнул собрат священник.

— Простите за нескромный вопрос, отец, но у меня создалось впечатление, будто вы мне слегка завидуете, а?

— Нет-нет, ни в коей степени, истинно говорю вам. Я бы ни за что не справился с этой миссией в Дурбане. Отец игумен, как всегда, сделал единственно правильный выбор. Надеюсь, вы едете туда по велению души?

— Разумеется, — немного подумав, ответил отец Джордан.

— Община в Африке — это так интересно…

Они пустились обсуждать дела англо-католической церкви.

На прислушивавшуюся к их разговору миссис Кадди пахнуло католицизмом.

Последняя пассажирка судна не обращала ни малейшего внимания на своих попутчиков. Она сидела на переднем сиденье, глубоко засунув руки в карманы своего верблюжьего пальто. На ней была черная шапочка из меха зуава[9] и черный шарф. Она была такой хорошенькой, что даже слезы не могли смыть с ее лица прелесть. Правда, в данный момент она уже не плакала, а уткнулась подбородком в шарф и сердито смотрела водителю в спину. Ее звали Джемайма Кармайкл. Ей было двадцать три года, и она только что потерпела неудачу в любви.

Автобус поднялся на Лудгейт-Хилл. Доктор Тимоти Мейкпис оторвался от своей книги и подался вперед, чтобы бросить прощальный взгляд на собор Святого Павла, который был сказочно прекрасен на фоне ночного неба. При этом доктор испытал чувство, которое совершенно справедливо назвал бы раздражением нервных узлов и которое на непрофессиональном языке называется очень просто: сердце екнуло. Наверное, подумал он, виной всему то, что он надолго покидает Лондон. Доктор пришел к этому выводу уже тогда, когда понял, что смотрит не на громаду собора, а в глаза девушки на переднем сиденье — она тоже повернулась к окну, вероятно, с тем же намерением в последний раз взглянуть на собор.

— Вам не довелось читать эту восхитительную вещь «Мяч и стрела»? — спрашивал своего коллегу отец Джордан.

Джемайма осторожно отвела глаза и снова уставилась перед собой. Доктор Мейкпис с некоторым чувством неловкости уткнулся в свою книгу. Он был слегка удивлен.

Приблизительно в то время, когда автобус проезжал мимо собора Святого Павла, от изящной квартиры на Мэйфер[10] отъехал модный спортивный автомобиль. В нем были: Обин Дейл, его возлюбленная, которой принадлежал этот автомобиль и которая сидела в норковой шубе за рулем, на заднем сиденье полулежали в обнимку их приятель и приятельница. Компания только что встала из-за стола, вкусив дорогой прощальный обед, и теперь держала путь в доки. «Этикет требует, чтобы в твоей каюте вино лилось рекой, — сказала возлюбленная мистера Дейла. — Пьяная, я буду не так безутешна».

— Любимая моя! — Обин Дейл нежно обнял ее. — Обещаю тебе, ты напьешься до нупаду. Там уже все готово.

Она отблагодарила его поцелуем и свернула на набережную, чуть было не врезавшись в такси, водитель которого от души ее выругал. Тем временем его будущий пассажир, некий мистер Дональд Макангус, озабоченно выглядывал из окна своей квартиры. Он тоже отплывал на «Мысе Феревелл».

Приблизительно через два с половиной часа от цветочного магазина «Зеленый овал», что на Найтсбридж, отъедет другое такси, которое тоже направится в Ист-Энд. В нем будет светловолосая девушка с завернутой в целлофан и украшенной огромным желтым бантом корзиной цветов для миссис Диллинтон-Блик. Такси возьмет курс на Ройэл-Альберт-Докс.

Едва очутившись на борту «Мыса Феревелл», миссис Диллинтон-Блик начала автоматически применять то, что ее друзья называли «ее техникой». Первым делом она сосредоточила внимание на стюарде. На борту «Феревелла» было всего девять пассажиров, к которым был приставлен стюард. Это был бледный, очень полный юноша со светлыми, похоже что завитыми волосами, водянистыми глазами и родинкой в уголке рта, изъяснявшийся на сочном кокни[11] и вовсю фамильярничавший с пассажирами. Миссис Диллинтон-Блик играючи завязала с ним дружеские отношения. Она спросила, как его зовут (его звали Деннис) и выяснила, что он обслуживает еще и бар. Она дала ему три фунта, намекнув, что это всего лишь начало. Тут же она выяснила, что ему двадцать пять лет, что он играет на губной гармошке и что ему очень не понравились миссис и мистер Кадди. Стюард был не прочь посидеть и поболтать о том о сем, однако миссис Диллинтон-Блик постаралась избавиться от него самым что ни на есть деликатным образом.

— Ты просто прелесть! — воскликнула ее приятельница.

— Дорогая, когда мы войдем в тропики, он положит мою косметику в холодильник, — сказала миссис Диллинтон-Блик.

Ее каюта была полна цветов. Деннис вернулся с вазами для них и высказал предположение, что орхидеи тоже не мешало бы поставить в холодильник. Дамы переглянулись. Миссис Диллинтон-Блик принялась отвязывать от букетов записки и читать их вслух, то и дело вскрикивая от восхищения. Мрачная каюта с ее более чем скромной мебелью, казалось, была вся полна ею — ее запахами, мехами, цветами и ею самой.