— Только не говори мне, что ты согласилась!

— Я?! Никогда! С ума я сошла, что ли? Но… на всякий случай ты за мной присматривай, Кэтти, ладно?

Томас принял приглашение отужинать и, получив свою долю консервированных новозеландских раков, выразил горячий восторг.

— У нас тоже есть друзья в Новой Зеландии и Америке, — сказал он, — но, к сожалению, рыбные консервы всякий раз вызывают у папочки приступ гастроэнтерита. Устоять перед соблазном он не может, поэтому Милли даже не подает их на стол. Когда я снова поеду в Анкретон, она даст мне с собой несколько банок.

— Разве вы не в Анкретоне живете? — удивилась Агата.

— Нет, при моей работе в Лондоне это невозможно. Иногда я езжу в Анкретон на выходные, чтобы родичи отвели со мной душу. Папочка любит, когда мы собираемся. По случаю своего юбилея он задумал целый прием. Приедет сын Полины — его зовут Поль. У него деревянная нога. Седрик — это сын Миллеман, он модельер — тоже прикатит. Вам Седрик вряд ли понравится. Будет моя сестра, Дездемона: она в данное время ничем не занята, хотя рассчитывает получить роль в новой пьесе, которую ставят в «Полумесяце». Должна быть еще одна моя невестка, Дженетта; надеюсь, она привезет с собой свою дочь, Фенеллу. Муж Дженетты, мой старший брат Клод, еще не вернулся в Англию — он полковник, служит в колониальных войсках.

— Большой намечается сбор, — вставила Кэтти. — Вот уж повеселитесь.

— Скандалов, конечно, тоже будет предостаточно, — сказал Томас. — Стоит двум-трем Анкредам собраться под одной крышей, как они обязательно принимаются оскорблять друг друга в лучших чувствах. Вот тут-то я и незаменим, потому что в сравнении с ними я человек толстокожий, и они рассказывают мне все, что думают друг о друге. И разумеется, о Соне. Соня у нас там будет тема номер один. В этот вечер мы думали торжественно представить вашу работу — папочкин портрет, — Томас задумчиво посмотрел на Агату. — Собственно говоря, ради этого все и затевается.

Агата в замешательстве пробормотала что-то невнятное.

— На прошлой неделе папочка с огромным удовольствием померил костюм Макбета. Не знаю, помните ли вы этот костюм. Его для нас делал Мотли. Он красного цвета — такой густой, темный и в то же время яркий, чистый цвет, как у Веронезе, — и к нему алый плащ. В Анкретоне у нас, знаете ли, есть свой крошечный театр. Я привез туда из Лондона задник к одной из сцен третьего акта. Он уже там висит. Интересное вообще-то совпадение, — невинно продолжал Томас. — Надо же было, чтобы именно вы писали эскизы к той постановке! Я уверен, вы помните тот задник. Он совсем несложный. Темный, угловатый и схематичный силуэт замка. Так вот, отец надел костюм, встал на фоне задника, оперся о палаш, склонил голову и застыл, как бы прислушиваясь. «На покое все доброе, зашевелилось злое»[27] — помните?

Агата прекрасно помнила эту строку. И была поражена, услышав ее от Томаса, потому что Родерик любил рассказывать, как однажды грозовой ночью эту строку процитировал констебль, вышедший с ним на дежурство. Томас прочел слова Макбета по-актерски, с полным осознанием заложенного в них смысла, и до Агаты будто донеслось эхо, воскресившее в памяти голос мужа.

— …в последнее время он часто болеет, — не умолкал Томас, — и его это очень угнетает. Но идея с портретом взбодрила папочку необыкновенно, он хочет, чтобы его писали непременно вы. Понимаете, вы ведь написали портрет его заклятого соперника.

— Вы имеете в виду сэра Бенджамина Корпорела? — Агата поглядела на Кэтти.

— Да. Старикашка Бен трубит теперь на всех углах, что вы пишете только тех, в кого влюблены… я хочу сказать, влюблены как художник. Нам он сказал, что вы безумно в него влюбились… как художник. И что он первый и единственный актер, которого вы сами захотели написать.

— Ничего подобного, — сердито возразила Агата. — Его портрет мне заказал городок, где он родился — Хаддерсфилд. Старый хвастун!

— А папочке он сказал, чтобы тот к вам даже не обращался, потому что вы его отошьете. Папочка был как раз в костюме Макбета, когда принесли вашу телеграмму. «О-о, прекрасное предзнаменование! — сказал он. — Как ты думаешь, дорогая, эта поза понравится мисс Трой?» (Наверно, ему следовало сказать «миссис Аллен»?) Он в эту минуту даже словно помолодел. А потом распечатал телеграмму. Удар он перенес довольно стойко, поверьте. Просто вернул телеграмму Милли и сказал: «Не надо было надевать этот костюм. Он всегда приносил мне несчастье. Я старый тщеславный дурак». И ушел к себе переодеваться, а через минуту у бедняги снова приключился приступ гастроэнтерита. По-моему, мне уже пора идти на станцию, да?

— Я вас отвезу.

Томас начал отказываться, но Агата, видя, что время близится к девяти, бесцеремонно оборвала его и пошла заводить машину. Прощаясь с Кэтти Босток, Томас вежливо поклонился.

— А вы хитрый парень, мистер Анкред, — мрачно сказала Кэтти.

— Вы так думаете? — Томас скромно потупился и захлопал ресницами. — Ну что вы! Хитрый? Я?! Господь с вами. Всего доброго. Было очень приятно познакомиться.

Через полчаса Кэтти услышала шум возвращающейся машины, потом хлопнула дверь и вошла Агата. Она была в белом пальто. Завиток темных волос небрежно свисал на лоб. Руки она держала в карманах. Краем глаза поглядывая на Кэтти, Агата прошла в глубь комнаты.

— Ну что, сбагрила этого чокнутого? — спросила мисс Босток.

Агата откашлялась.

— Да. Всю дорогу болтал как заведенный.

Обе замолчали.

— Итак? — нарушила наконец тишину мисс Босток. — Когда ты едешь в Анкретон?

— Завтра, — коротко ответила Агата.

Глава вторая

ОТЪЕЗД

Агате хотелось, чтобы Томас Анкред скорее попрощался и ушел — оставшись одна, она без помех насладилась бы тем заветным мигом, когда трогается поезд. Она очень любила путешествовать по железной дороге, и в эти первые послевоенные годы грех было жертвовать даже минутой радости, которую доставляли ей привычные дорожные неудобства. Но хотя все темы для разговора были исчерпаны, Томас по-прежнему стоял на платформе и, вероятно, как бывает в подобных обстоятельствах, изнывал от скуки. «Сто раз мог бы уже откланяться и уйти», — с раздражением подумала она. Но когда он перехватил ее взгляд и улыбнулся, в его улыбке было столько тревожной растерянности, что Агата сочла своим долгом его ободрить.

— Не могу отделаться от мысли, что наша семья приведет вас в ужас, — сказал Томас.

— Я же еду работать, так что это неважно.

— Да, вы правы, — согласился он с таким видом, будто у него камень с души свалился. — Знаете, многие актеры до того мне отвратительны, что и не передать, но когда я с ними работаю, то порой начинаю их даже любить. При условии, конечно, что они меня безоговорочно слушаются.

— А сегодня вы работаете? — спросила она и поймала себя на мысли, что дела и заботы людей, с которыми расстаешься на вокзале, почему-то утрачивают для тебя реальность.

— Да. У нас сегодня первая репетиция.

— Ну так зачем вам здесь ждать? Прошу вас, идите, — в четвертый раз повторила она, а он в четвертый раз ответил, что обязательно ее проводит, и посмотрел на часы.

Двери одна за другой захлопнулись. Агата высунулась в окно — сейчас поедем, наконец-то! Торопливо заглядывая в вагоны, в ее сторону пробивался сквозь толпу мужчина в военной форме.

— Найджел! — крикнула она. — Найджел!

— Вот ты где. Слава богу! — отозвался Найджел Батгейт. — Привет, Томас. Агата, держи! — Он кинул ей в окно пухлый конверт. — Я знал, что поговорить не успеем, и все написал.

Раздался гудок. Поезд с лязгом тронулся.

— До свидания, — попрощался Томас. — Они там будут очень довольны. — И, приподняв шляпу, исчез из виду.

Найджел быстро зашагал по перрону, держась вровень с ее окном.

— Ну и дела! — сказал он. — Посмеешься вволю.