— Вы, вероятно, хотите, чтобы я рекомендовала кого-нибудь из художников, кто…

— Некоторые, как я знаю, такие волдыри прокалывают, но я — никогда. Нет, спасибо, список художников рангом пониже у нашей семьи уже есть. Я начал рассказывать вам про Анкретон. Помните замки и усадьбы на старинных гравюрах в викторианских книгах? Сплошные башенки, летящая сова на фоне луны… Анкретон именно такой. Его построил мой прадед. Снес очаровательный дом эпохи королевы Анны, а на его месте воздвиг Анкретон. Был даже крепостной ров, но от сырости все начали болеть дифтеритом, и в конце концов на ров махнули рукой, он высох, теперь там огород. Кормят в Анкретоне сносно, потому что овощей много, а кроме того, когда началась война, папочка вырубил Большую восточную рощу и запасся дровами впрок, так что в замке по-прежнему разжигают камины. — Подняв глаза на Агату, Томас криво улыбнулся. Улыбка была осторожной, полувопросительной. — Ну вот. Теперь вы знаете, что такое Анкретон. Вам там, скорее всего, не понравится, но по крайней мере посмеетесь.

Агата почувствовала, что ее охватывает паника.

— Поскольку я все равно туда не собираюсь…

— И конечно, наша семья тоже дорогого стоит, — не давая себя перебить, невозмутимо продолжал Томас. — О да! Взять хотя бы папочку, Миллеман, Полину и Панталошу. Вы любите переживания?

— Не понимаю, о чем вы?..

— Все мои родичи ужасно эмоциональные люди. Безумно глубоко переживают по любому поводу. Самое смешное то, что они нисколько не притворяются. Им действительно присуща необыкновенная глубина чувств, но многие, знаете ли, не верят, что такое возможно, и мои родственники очень от этого страдают. — Томас снял очки и невинно поглядел на Агату близорукими глазами. — Хотя, конечно, их весьма утешает тот факт, что они намного эмоциональнее и тоньше, чем все остальные. Думаю, этот нюанс будет вам небезынтересен.

— Мистер Анкред, — терпеливо начала Агата, — мне дали отпуск, потому что я нездорова, и…

— Правда? По вашему виду не скажешь. Какой же недуг вас поразил?

— Фурункул, — сердито отрезала она.

— Да что вы! — Томас поцокал языком. — Как скверно.

— И потому я далеко не в лучшей форме. Чтобы выполнить заказ, о котором пишет ваша родственница, потребовалось бы не меньше трех недель напряженной работы. В письме же мне дается всего семь дней.

— А сколько продлится ваш отпуск?

Агата прикусила губу.

— Дело не в этом, — сказала она. — Дело в том, что…

— У меня тоже как-то раз был фурункул. Вам сейчас полезнее всего работать. Очень отвлекает. У меня фурункул был на ягодице, — гордо сообщил Томас. — Вот уж когда и вправду масса неудобств. — Он изучающе посмотрел на Агату: она еще в начале разговора привычно пересела с кресла на коврик перед камином. — Как я могу судить, у вас фурункул не на…

— Он у меня на бедре. И мне уже намного лучше.

— Что ж, в таком случае…

— Но суть не в этом. Я не могу взяться за ваш заказ, мистер Анкред. Мой муж три года был в командировке, сейчас он наконец возвращается домой, и…

— Когда он приезжает? — незамедлительно спросил Томас.

— Я жду его недели через три. — Агата злилась, что не в силах ему соврать. — Но точно сказать трудно. Возможно, и раньше.

— Вам же в любом случае непременно сообщат из Скотленд-Ярда. Ваш муж занимает там, по-моему, довольно высокий пост. Если вы поедете в Анкретон, вам туда позвонят, вот и все.

— Дело в том, — Агата чуть не сорвалась на крик, — что я не желаю писать портрет вашего отца в роли Макбета. Простите, что я так напрямик, но у меня действительно нет ни малейшего желания.

— Я их предупреждал, что вы откажетесь, — безмятежно сказал Томас. — Хотя Батгейты почему-то были уверены, что вы согласитесь.

— Какие Батгейты? Найджел и Анджела?

— А какие же еще? Мы с Найджелом старые приятели. Когда наше семейство заварило эту кашу, я пошел к Найджелу и спросил, как он думает, согласитесь вы или нет. Он сказал, что вы в отпуске и, ему кажется, будете только довольны.

— Много он понимает!

— Еще он сказал, что вы любите знакомиться с разными чудаками. И что писать папочку для вас будет наслаждение, а от его высказываний вы придете в восторг. Все это лишний раз доказывает, как мало мы знаем наших друзей.

— Совершенно верно.

— И все же мне очень интересно, какое впечатление произвела бы на вас Панталоша.

Мысленно Агата уже дала себе слово больше не задавать Томасу никаких вопросов и потому, услышав сейчас собственный голос, чуть не поперхнулась от бессильной ярости.

— Как вы сказали? Панталоша?

— Это, знаете ли, моя племянница. Младшая дочь моей сестры, Полины. Мы прозвали ее Панталоша, потому что у нее вечно сползают панталоны. Она, как теперь принято говорить, трудный ребенок. Ее школу — она учится в школе для трудных детей — эвакуировали в Анкретон. Все эти детки живут сейчас в западном крыле замка, ими руководит очень милая дама, некто Каролина Эйбл. Панталоша — кошмарное создание.

— Неужели? — выдавила Агата, чувствуя, что он ждет ответной реплики.

— Уверяю вас. Она до того противная, что я ее почти люблю. Этакая пигалица: косички торчком и рожа как у разбойника. Что-то в этом духе, — Томас приставил к вискам оттопыренные указательные пальцы, скорчил зверское лицо и надул щеки. Глаза его коварно сверкнули.

Он так точно изобразил хрестоматийную гадкую девчонку, что Агата невольно рассмеялась. Томас потер руки.

— Если рассказать вам о ее проделках, у вас глаза на лоб полезут, — сказал он. — К примеру, хотя бы эта история с кактусом. Она подложила его Соне под простыню! К несчастью, Панталоша папочкина любимица, так что найти на нее управу практически невозможно. А бить ее, понятно, не разрешается, разве что в страшном гневе, потому что девочку воспитывают по особой системе. — Он задумчиво уставился на огонь в камине. — Моя старшая сестра, Полина, тоже занятный экземпляр: такая важная, что спасу нет. Милли, моя невестка, также заслуживает упоминания: она любит смеяться без всякого повода. Милли у папочки вместо домоправительницы, в Анкретоне она живет с тех пор, как умер ее муж, мой старший брат, Генри Ирвинг.

— Генри Ирвинг[25]?! — изумленно переспросила Агата и с тревогой подумала: «Он сумасшедший!»

— Генри Ирвинг Анкред, разумеется. Папочка страстный поклонник Ирвинга и считает себя его духовным преемником, поэтому брата он назвал в его честь. А еще в Анкретоне живет Соня. Это папочкина любовница. — Томас смущенно кашлянул, как манерная старая дева. — Право, почти библейская ситуация. Давид и Ависага Сунамитянка[26], помните? Наша семья Соню терпеть не может. Должен вам сказать, что актриса она из рук вон плохая. Вам уже наскучило меня слушать?

Ей вовсе не было скучно, хотя она ни за что бы в этом не призналась. Пробормотав: «Ну что вы, нисколько!», она спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить.

— Спасибо, с удовольствием, если у вас достаточные запасы.

Агата пошла за хересом, надеясь, что по дороге успеет разобраться в своем отношении к неожиданному гостю. Кэтти Босток она обнаружила в столовой.

— Кэтти, умоляю, пойдем в гостиную вместе. У меня там сидит чудище непонятной породы.

— А на ужин оно останется?

— Еще не спрашивала, но думаю, останется. Придется открыть какую-нибудь банку, из тех, что прислал Рори.

— Ты бы лучше не бросала этого типа одного.

— Пожалуйста, пойдем вместе. Я его боюсь. Он рассказывает про своих родственников, и, послушать его, они один гнусней другого, но при этом он почему-то уверен, что я мечтаю с ними познакомиться. Ужас в том, Кэтти, что в этих его мерзких описаниях есть нечто зловеще завораживающее. Несусветно важная Полина и алчная Соня; гадкая пигалица Панталоша и беспричинно смеющаяся Милли — кстати, это наверняка Миллеман, та самая, которая написала письмо. И еще папочка — гигант, корифей… решил сам преподнести себе свой портрет, потому что благодарное отечество даже не чешется.