Я схватила упаковку свечей, и принялась с ожесточением её мять и драть.

— Всё, жопу я тебе намазала. Сидеть можешь?

— Я и стоять могу только на правой ноге, как цапля, бля. Цапля-бля. Цаплябля. Гыгы. Ершова, не знаешь кто такой цаплябля?

— Знаю. Это, сука, определённо Бумбастик. Так вот, отвечаю на твой вопрос по поводу аптеки, и заодно рассказываю про креативное западло. Короче, я же знаю, что Бумба щас как проснётся — сразу полезет за кониной. Его у нас ещё полторы бутылки осталось. Специально забирать не стала. Исключительно для того, чтобы западло вышло качественным. Ну вот, Бумба конинку-то жиранёт, а наутро проснётся с башкой как у гидроцефала. Которая ещё непрменно болеть будеть, похлеще твоей жопы. И что он сделает первым делом? Правильно: полезет в аптечку за анальгинчиком!

— А там, конечно, хуй?

— А вот и нет! — Радуется Ершова. Непонятно чему. Но, наверное, тому, что я от зелёного пятна на диване отвлеклась на время. — А там лежит одно анальгиновое колесо! Я его разломала на две части, в аптечку положила, и записку написала: «Половинка — от головы, половинка — от жопы. Смотри, не перепутай, пидор!» А всё остально забрала. Пусть мучается, любимец проституток!

— Эх, Юля, дура ты…

— Ну, почему ж? Это как посмотреть. Была б дура — только в тапки ему бы нассала.

— Хочешь сказать, я дала тебе дурацкий совет?

— Не, совет хороший. Только у Бумбы и так вечно ноги воняют. Он бы креатива не понял. Он бы вообще, сука, не понял, что у него тапки обосанные. А вот с колесом — это в самый раз.

— Это бездуховно, Юля.

— Это креативно, Лида. Ну, наливай.

Дзынь-дзынь.

Буль-буль.

Курятинка-курятинка. Потому что колбаска кончилась.

Смотрим на зелёное пятно.

— А если… — Юлька мнётся.

Склоняю голову набок, и соглашаюсь:

— Ну, как вариант…

Ершова притаскивает из комнаты старый плед, накрывает им диван, и отходит в сторону, любуясь.

— А что? Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да?

— Ахуительное счастье, ага.

— Ой, ну вот чо ты такая душная, Лида? Наливай.

— Не могу. Я лучше гандоны щас буду делить.

— Не гони беса. С такой жопой в клетку они тебе нескоро понадобятся.

— Ты разрушила мне половую жизнь, Ершова. За это мне положена компенсация в виде… — Задумалась, и почесала ноющий синяк. Потом посмотрела на Юльку: — Ну? Помогай!

Ершова сморщилась, и махнула рукой:

— Хуй с тобой, выцыганила… Забирай серую кофту, попрошайка…

— Договорились! — Тут же забываю про зелёное пятно под старым пледом. — Наливай!

— А закусить? — Привередничает Юлька.

— А в магазин? — В тон ей отвечаю.

— Почему я?! — Ловит мой взгляд.

— Пятно. — Сурово напоминаю, и пальцем в диван тычу. — Зелёное пятно. Пиздуй в магазин, и ты прощена. Ну, и конечно, серая кофточка…

— Барыга.

— Да, я такая.

— Тогда на посошок, с курятинкой, а?

— Наливай.

Дзынь-дзынь.

Буль-буль.

Курятинка.

— Курятинки, кстати, тоже купи, две пачки! — Кричу Юльке вслед.

— Обойдёшься! — Доносится из коридора. — Жопу лечи!

В прихожей хлопает дверь.

Вздыхаю, и начинаю собирать с пола рассыпанные лекарства, шепча себе под нос:

— Одна неделя. Всего одна неделя. Одна неделя — и всё. И три месяца отдыхай. Может, даже, и четыре. Зато у тебя теперь есть куча гандонов, мыло и порошок. Так везёт раз в жизни — и то, не каждому. А жопа… Жопа — эта хуйня, это пройдёт. И пятно не такое уж большое. Зато цвет красивый. Насыщенный. Бохатый. Одна неделя, Лида. Семь дней всего. Пятно вообще можно попробовать «Ванишем» отпидорить. Я в рекламе видела — можно. А жопа в клетку — это креативно. Очень креативно. И уже почти не болит. Лид, одна неделька…

В прихожей хлопнула входная дверь.

— А вот и курятинка!

Ещё целая неделя, бля…

Хранитель

09-03-2008

— Как не стыдно… Молодая баба ведь ещё. А такая свинья уже.

Голос раздался внезапно, и я вздрогнула.

И обернулась.

Никого нет. Оно и понятно: я ж одна сижу. Тогда откуда голос?

— Что, услышала что ли? Ну пиздец.

Снова обернулась. Никого.

Разозлилась.

— Ты кто такой?

— Дед Пихто. Допилась до глюков. Одно слово — свинья ты, а не баба.

Склонив набок голову, смотрю на почти пустую бутылку водки. Свинья? Ну отчего же? У всех бывает, в конце концов. Все пьют. А если б не пили — зачем тогда водку придумали?

— Пить будешь? — Спрашиваю куда-то в сторону, не оборачиваясь.

— Не буду.

— Ну и иди нахуй тогда.

Выжимаю бутылку в стакан, и ставлю пустую тару под стол.

Толкнула её ногой. Зазвенело. Прислушалась.

— Самой-то не противно?

— Нет.

— И зря.

Голос доносился откуда-то из-за правого плеча. Повернула голову вправо, и спросила:

— Ты зачем пришёл? Пить ты не хочешь, уходить не хочешь… Давай я в тебя плюну?

— А смысл?

— Вдруг обидишься — и уйдёшь?

— Куда уж больше-то?

Зажимаю двумя пальцами нос, зажмуриваюсь, и пью.

— Хорошо пошла?

Интересуется, зараза.

— Нормально пошла.

— Ну, значит, нормально и выйдет.

Прижимаю пальцы к глазам, надавливаю несильно, и тру-тру… Пальцы уже чёрные от туши.

— А у меня сегодня день рождения…

Просто так сказала. Не ему даже. А просто так.

— Знаю.

— Тогда поздравляй меня, раз припёрся.

— Перебьёшся. Тебя не поздравлять, тебя драть надо. Ремнём солдатским, с пряжкой. Чтобы жопа две недели красная была.

Расплываюсь в улыбке:

— Дедушка, это ты?

За плечом фыркнули:

— Вот ещё. Дедушка твой на тебя даже смотреть не может. Растили тебя, растили, сколько вложили в тебя, дуру. И всё по пизде пошло, Господи прости.

— Не поминай Бога всуе, привидение. Где мой дедушка?

— А я откуда знаю? Наверное, с бабушкой.

— Ты их видел?

Молчание.

— Ты ушёл уже что ли?

Шорох за плечом:

— Куда ж я уйду от тебя… Тут я.

Отламываю твёрдую корочку от засохшего куска Бородинского, и сую в рот:

— Эх, жизнь — говно… Тебе не понять, ты привидение. У тебя нет дней рождения. И нет друзей, которые о нём забывают… У меня красивое платье, скажи?

— Красивое.

— А… Значит, у тебя глаза есть. А туфли мои видишь?

— Это тапочки. Золушка, блин.

Хохочу:

— Проверка связи! А что ты ещё видишь?

— Тебя вижу. Пьяную. Страшную. Омерзительную. Глаза б мои на тебя не смотрели.

Сморкаюсь в кухонное полотенце:

— Нет, ты не дедушка. Дедушка меня любил. Дедушка называл меня Принцессой. Знаешь, когда-то давным-давно у меня в ванной… Вернее, тогда ещё у дедушки в ванной, крючочек на стене висел. Низко так… И рядом пластырь наклеен был, сверху. И ручкой на нём написано: «Лидушкино». Там моё полотенце висело, когда я маленькая была… Ты видел крючок?

— Видел. Он и щас есть, дура.

— А, точно. Он и щас есть… О чём я, кстати? Так вот: ты точно не дедушка.

— Само собой. Я б удавился с такой внучкой.

Бросаю полотенце на пол:

— А что ты всё время мне грубишь, привидение? Я тебя звала разве? Приглашала?

— Ты ревела.

— Ревела. И что дальше?

Вздох протяжный:

— И ничего. Нельзя реветь в свой день рождения, нельзя.

— А если хочется?

— Потом пореви.

— А если…

— Что ты торгуешься, а? Сказал же: не реви. Не реви в день рождения.

Наклоняюсь, поднимаю с пола полотенце, и смотрю за своё правое плечо:

— А руки у тебя есть? Машинку стиральную открыть сможешь?

— Ну ты обнаглела, девка. Сама открывай. Нашла себе мальчика на побегушках.

— Да и чёрт с тобой, привидение.

Бросаю полотенце обратно на пол.

— Чёрт всегда со мной. С тобой, кстати, тоже.

Смеюсь:

— Да со мной рядом вечно черти какие-то. Постоянно. Их только зовут почему-то по-разному: Миша, Петя, Коля, вот, ещё.

— Особенно, Коля, да.