Опухшие родители у крыльца поморщились, и снова закрыли глаза.

А я вытянула шею, и стала разглядывать ряженых.

— Разрешаю. — Отрапортовал кто-то голосом директора школы.

— Дорогие нашы ученики, — радостно рявкнула в микрофон завуч-морячок Папай, — сейчас я зачитаю вам пожелание нашего уважаемого мэра, Юрия Михалыча Лужкова!

Тут тётя извлекла из декольте рулон туалетной бумаги, раскатала ево на все пиисят четыре метра, и я поняла, што Лужков попал шопесдец. По крайней мере, четыре сотни человек на следующих выборах за него хуй проголосуют. Как минимум четыре сотни.

Ещё полчаса я мирно спала на чюжом папе…

— …Ваш мэр, Юрий Михалыч Лужков! — на ультразвуке закончила завуч, и опухшие родители снова проснулись.

— Блять, я домой хочу… — вдруг захныкал чюжой папа, и посмотрел на меня глазами описавшегося шарпея.

— Потерпи. — Сурово ответила я, и посмотрела на часы: — Ещё десять минут, и пойдём домой.

— К тебе? — обрадовался папа.

— К тебе. — Подтвердила я, а папа скис как ёгурт.

Тем временем, на крыльцо выскочили три тощих девочки с прыщавыми лицами, и одна из них заголосила:

— Первоклассник, первоклассник, у тебя сиводня пра-а-а-азник!!

А две другие зачем-то сели на шпагат, и натужно стали дудеть в пластмассовые свистки.

Если кто не понял, я потихоньку начала терять рассудок, ога.

На втором куплете прыщавая Монсерат Кабалье поперхнулась, и убежала, прихватив с собой подружек со свистульками.

Вслед за ними на крыльцо втащили две мумии: Тутанхамона, и прабабушки Тутанхамона. Я хуйевознаит, где их откопали, и зачем сюда принесли, но мумий прислонили к двери, и сунули им под нос микрофон.

— Пи-пи-пи… — сказала мумия бабушки Тутанхамона, и добавила: — В светлый путь.

Блять, спасибо, что не «Царствие небесное».

— Кхе-кхе, бля! — совершенно отчотливо сказала мумия Тутанхамона, и у неё тут же отобрали микрофон.

— Похлопайте нашим ветеранам! — потребовала завуч, и родители первоклашек жидко зааплодировали.

Ветеранам чево — хотелось бы уточнить. Куликофской битвы?

Нет, вы не поймите меня неправильно: я ветеранов уважаю. Я сильно их уважаю. По-настоящему, а не для показухи. Но вот нахуя, объясните мне, выкапывать бедолаг из их норок, где они уже впали в зимнюю спячку, и тащить в семь утра под дождём на школьное крыльцо?! Мудачьё.

— Это кто? — испуганно толкнул меня в бок чюжой папа, наблюдая опухшими глазами процесс демонтажа мумий с крыльца.

— Это ветераны. Спи. Они хорошие.

— Угу… — не стал перечить мне чюжой папа, и снова заснул

Я огляделась по сторонам в поисках сына. Дюша уже благополучно нашол в толпе людей кучку своих одноклассников, и изумительно красиво фехтовал с ними на гладиолусах. Моя строгая маман стояла неподалёку, и фанатично снимала крыльцо на камеру.

— А теперь, — снова раздался с крыльца голос завуча в тельняшке, — девятый Б класс покажет нам танец! Просим!

Нет, это пиздец какой-то. В прошлом году без танцев обошлись. «Пирамиду» показали. Из двух человек. Видимо, поняли, что облажались, и решыли довести всех до опизденения танцами.

На крыльцо выпрыгнули всё те же прыщавые девочки в боа из мишуры как у Сердючки, и в лосинах с оттянутыми коленками, и Монсерат Кабалье заголосила:

— Знаеш ли ты-ы-ы-ы-ы вдоль ночных даро-о-ог шла басико-о-ом не жалея но-о-ог…

С музыкой на этом празнике жызни был явный дефицыт. Хотя на крыльце сидел какой-то унылый обсос в бифолокальных очках марки «В ясную пагоду НюЁрк видно», и агрессивно дрочил какие-то пупырки на каком-то пульте. Но музыки не было. А может, так и было задумано.

В общем, Кабалье пела, а две подрушки в ритузиках совершенно неприлично изгибались, и ласкали ладошками те места, где у кого-то иногда бывают сиськи. У падрушек там было боа, а сисек не было. Но всё равно чюжой папа проснулся, и с интересом стал наблюдать педо-стриптиз.

Сын продолжал изящно тыкать гладиолусами в лица одноклассников, и не менее изящно уворачивацца от чужих гладиолусов.

Мама маниакально снимала крыльцо на свою мясорубку, не замечая, что стоит в эпицентре тропическово ливня.

А я начала звереть…

— Оу-оу-оу… — вдруг экспрессивно взывала Кабалье, а падрушки в ритузах снова сели на шпагат, и свистнули в хуй (зачёркнуто) в свистки.

Родители первоклашек три раза хлопнули в ладошы.

По моим скромным наблюдениям, назревала гражданская вайна…

— А теперь — добро пожаловать в школу!!!! — заорала наконец завуч, и на крыльцо поднялся мальчик-таджик в жолтом кастюме, улыбнулся десятизубым ртом, и ёбнул палкой по колокольчику, который держал в руке. Язык у колокольчика проебался ещё на позапрошлое первое сентября, я помнила.

Первоклашки в голос зарыдали, и тут унылый обсос в очках-бычьих яйцах вдруг случайно тыцнул в какую-то пипирку на пульте, и из огромных колонок, стоящих на крыше крыльца, раздалось:

— Мальчик-гей, мальчик-гей, буть са мной понаглей!!!!!!

Чюжой папа распахнул глаза так, что я даже поняла, что они голубово цвета, моя мама опустила свою видеомясорупку, сын уронил гладиолусы, а завуч тихо йобнула локтем очкастому диджею, и растянула рот как Маша Распутина перед минетом:

— Прахаа-а-адите!

Плачущие первоклашки и старшие классы, подметая асфальт останками гладиолусов двинулись в родную школу.

Я с облегчением выдохнула. Всё. Теперь до следующего года…

— Ну так чо, к тебе?

Я обернулась. Чюжой папа, когда не спал был гораздо менее симпатичным…

— Иди ты нахуй. — Просто ответила я, поправила свой сироццкий хвостик, и гордо виляя когда-то красивой жопой, направилась домой.

«…Как ты терпиш твёрдые предметы??!!» — нёсся мне вслед истеричный крик из колонок, а я шла и думала, что пидорам, навеорное, живёцца всё-таки легче…

Клон

12-01-2008

Когда он вернулся с кладбища, на улице уже стемнело.

«Как тогда, год назад. Тоже темно было. В ноябре темнеет рано»

Он механически посмотрел в окно.

Чернота

Черным-черно. За окном. В доме. И в сердце…

«Как на пожарище. Только что гарью не пахнет. За год запах выветрился. Хотя, какой год? Таню хоронили — уже ничего на месте аварии не осталось. Ни пятнышка…»

Таня-Таня-Танечка…

«Время, говорят, лечит… Да ни черта оно не лечит! Год прошёл, год! А легче и не стало. И станет ли?»

Он щёлкнул выключателем на стене, и за окном стало ещё чернее.

Со стены ему улыбалась Таня.

Обхватив плечи руками, он с минуту смотрел на плоскую фотографию в траурной рамке, потом снова щёлкнул выключателем, и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

* * *

— Константин Сергеевич… — полный мужчина в белом халате постучал кончиком шариковой ручки по лакированной столешнице, — вы отдаёте себе отчёт в своей просьбе?

— Это не просьба. Это заказ услуги.

Доктор ему не нравился. Было в нём что-то такое неуловимо-скользкое…

— В перечне услуг, предоставляемых нашей клиникой, ваша не указана. Вы должны понимать…

— Дайте мне вашу авторучку. Пожалуйста.

Каждое слово ему приходилось из себя выжимать. Он готовился к этому разговору. Он долго к этому шёл. И решение принято. У всего есть своя цена. А он — он готов платить две. Три цены.

«Сломается Айболит. Рано или поздно — но сломается»

Доктор взглянул на ручку, которой он нервно барабанил по столу, и сморщился, словно только что осознав, что он себя выдал.

«Нервничает. Это хорошо»

Он взял протянутую ручку, поднял глаза, и взглядом спросил разрешения оторвать листок с бумажного блока.

Айболит кивнул.

На листке бумаги с логотипом клиники, он медленно вывел цифру.

Доктор судорожно сглотнул, но отказ уже читался во взгляде.

«Всё как надо. Надо паузу выдержать. Только не пережать бы…»

Истекли положенные секунды.

Врач откинулся назад, распрямив плечи, и сказал:

— Дорогой Константин…