— Другого дела у них нет?

— Много дел, но они решили так. Спросите Идари, Онагу, свою жену. Все женщины на собрании решили.

«Что же это такое, женщины сами стали что-то решать, не спросив мужей, — подумал Токто. — Выходит, им теперь дается такое право. Скоро верховодить начнут, если так. Да что там, эта стерва уже верховодит, села на шею Поты!»

— Я думаю, это даже хорошо, опыт у них будет. Колхозы скоро начнут заниматься земледелием, животноводством, вот они и будут специалистами, — продолжала Косякова.

— Амурские колхозы пусть занимаются, нас это не касается, у нас нет земли, одна тайга.

— Корчевать надо, об этом я и пришла поговорить.

— Корчевать тайгу? — Токто бросил на Нину такой презрительный взгляд, будто плюнул. — Пусть русские корчуют…

Нина не хотела ссоры, она догадывалась давно, что Токто невзлюбил ее, но и ее терпение лопнуло.

— Русские корчуют, а вы не можете? Не мужчины?

— Мы мужчины, мы охотники! И детей можем делать!

Нина вспыхнула от стыда и гнева, выбежала из фанзы. Наступила долгая, неловкая тишина.

— Она за помощью пришла, — наконец начал было Пота, но его тут же резко оборвал Токто:

— Вот ты и помогай!

— Помогал и буду помогать. А тебе так разговаривать не разрешается. Она сюда направлена из края.

— А мне все равно, откуда бы ее ни направили.

— Она здесь от края, у нее документ, выданный краевым судом, где говорится, что она может судить.

— Это что же, ее послали за нами следить?

— Нет, новые законы соблюдать и горячие головы остужать. А главное, жизнь по новому пути направить.

— Знаю, новый путь начинается с вонючей уборной.

— Зимой в уборную все ходили, это ты знаешь? В уборной оказалось теплее, чем под кустом. Не смейся.

— Так. Нанай стали искать теплое место, морозов, ветра стали бояться. Хорошее начало.

— Ты должен помогать ей, делать все, что она попросит. Если ты упрямиться будешь, я буду, кто тогда станет за нас делать?

«Да, это начало нового, — думал Токто, не слушая Поты. — Началось. Женщины объединились в совет, свое собрание собирают, решают… Даже за меня решают, за председателя колхоза. Теперь примутся за мужей. А что? И примутся, почувствовали силу, поддержку этой голубоглазой. Из края… судить может. Большая сила у нее. Но меня на колени не поставишь…»

В это время Гида вывел жену на улицу и учинил допрос, что это такое женсовет, чем они занимаются в этом совете. Простодушная Онага рассказала, как женщины голосованием избрали ее в женсовет, как потом они собирались у Нины вечерами, учились стирать, чисто жить, даже песни пели и грамоте начали обучаться; кроме того, Нина в комсомол собрала девушек и юношей, они тоже учились грамоте и новой жизни.

Ревнивый Гида начал жестоко избивать жену, услышав, что она бывает на вечерах с юношами.

— За что бьешь, отец Поры, за что? — кричала Онага. — Я же вместе с тетей Идари всегда бывала, с дочерью и с твоей мамой… Я же ничего… я же после родов…

Идари выбежала, услышав крик Онаги, прикрыла ее своим телом, привела домой.

— Ревнуешь, что ли? — спросила она вошедшего вслед за ними Гиду. — Она была всегда со мной, с маленьким на руках. Эх ты! Так избить. Отец твой жен своих пальцем не тронул, а ты избиваешь. Если бы на ее месте была Гэнгиэ, ты небось руки не поднял бы.

— Не говори о Гэнгиэ! — закричал Гида.

— Не говори… А ты не бей Онагу, она не собака, она твоя жена, мать твоих детей. Я это так не оставлю, ты ответишь за это.

Собравшийся в этот же день женский совет решил судить Гиду за избиение жены. Об этом решении тут же стало известно всему стойбищу. Пошли разговоры, довольные женщины шушукались возле очагов; мужчины, лежа на нарах, рассуждали о поступке Гиды. Никто из них не видел в этом ничего плохого — подумаешь, избил жену, она на то и жена, чтобы ласкать ее и изредка бить, когда она этого заслуживает.

Весть о суде над Гидой обошла все соседние стойбища, и в день суда в Джуене собралось много народу. Ни одна фанза не могла вместить всех желающих, пришлось первый показательный суд проводить под открытым небом. С Амура тянул холодноватый ветерок, трепал красную ткань, которой покрыли стол. Мартовское солнце обогревало спины любопытных мужчин и женщин, с нетерпением ожидавших начала суда. Людям не на что было присесть, одни прихватили охапку сухой травы, другие расселись на чурбанах, и только самые догадливые взяли кабаньи шкуры и беззаботно сидели, поджав под себя ноги. Всех интересовало, какое наказание понесет Гида, но во всем Джуене об этом знала одна Нина Косякова.

Пота верно сказал Токто, у Косяковой был документ от краевой прокуратуры, ей разрешалось устраивать показательные суды над многоженцами, калымщиками, над мужчинами, избивающими жен, но наказывать она не имела права. В ее работе важно не наказание, а разъяснение охотникам законов советской власти, которые не разрешали многоженства, не позволяли продажи дочерей за калым, утверждали равноправие женщин с мужчинами. Показательный суд должен был предостерегать от преступлений.

Когда вышла Нина и встала за столом, все притихли, старики вытащили трубки изо рта, — так был важен этот момент.

— Мы сегодня будем судить именем советского закона Киле Гиду, — торжественно начала Нина. — Мы будем судить справедливо. Мы будем судить строго, потому что этого требует наша жизнь. Вы все знаете, что советская власть наделила женщин такими же правами, как и мужчин. Женщина равноправна, говорим мы. А Гида Киле не признал равноправие своей жены Онаги, он избивает ее, как избивает своих собак. За это мы сегодня будем судить его. Для этого надо избрать двух заседателей.

Женщины выдвинули Идари. Когда мужчины назвали Поту, многие запротестовали, заявили, что нехорошо, когда на таком важном суде за столом будут сидеть муж с женой. Назвали Токто, но тот отказался, заявив, что не станет судить своего сына. Наконец, избрали охотника Боракту. Идари с Борактой сели за стол рядом с Ниной.

— Киле Гида! Займите место подсудимого, — потребовала Нина, указав на табурет в двух шагах от красного стола.

Нина никогда в жизни никого не судила и не была знакома с процедурой суда. В краевой прокуратуре объяснили ей, что не обязательно придерживаться статута суда, главное, чтобы все проходило торжественно, глубоко обдуманно, прочувствованно. И поняла Нина, что суд надо вести так, чтобы подсудимого в жар бросало, потом прошибало. Но как этого добиться? Не обратится ли суд в посмешище? Долго обдумывала она каждую деталь, взвешивая каждое свое слово. «Прежде всего строгость, строгость и строгость», — твердила она сама себе.

Гида молча, опустив голову, приблизился к табурету и сел на краешек, вполоборота к землякам.

— Садись лицом к людям! Нечего теперь прятать глаза, нечего теперь стыдиться, стыдился бы, когда бил жену.

— Я сгоряча, — пробормотал Гида.

— Тебе не давали слова, молчи. На вопросы будешь отвечать стоя. Ты знал закон, что женщина равноправна с мужчинами?

Гида встал и кивнул головой.

— Голос потерял?

— Слышал такое, да не понял…

— Чего врешь? — выкрикнула Идари. — Сколько об этом говорили, сам говорил, да все смешком и смешком. Вот и досмеялся.

— Тебя, тетя Идари…

— Она тебе не тетя, она народный заседатель! Онагу как жену, как мать своих детей признаешь?

— Да.

— Зачем тогда побил?

— Чего она ходит на вечера? Я не разрешал…

— Вот как? Ты не разрешал, потому она не должна ходить на женский совет, на вечера грамоты. А где ее право?

Токто сидел позади всех на охапке сухой травы и внимательно следил за судом. Не нравился ему этот суд, не нравилась судья, ее голос, вопросы. Да и жалко было сына, наверно, весь вспотел, глаз не поднимает на людей. Разве легко слушать всякие обвинения перед глазами стольких людей.

— Ты побил не жену, ты побил советскую активистку, члена женсовета и за это понесешь суровое наказание.

Тут все зашевелились, зашептались. Токто уперся глазами в Косякову и старался отгадать ее мысли. «Зачем же такое обвинение? — испуганно думал он. — Зачем так? Он, когда бил, жену бил, заревновал…» Мысли путались от страха за сына.