— Ты заслужил смерть, хунхуз!

Холгитон уже шел по глубокому снегу, позабыв протаптывать дорогу. Впереди грабитель, вор в шкуре тигра, и Холгитон должен убить его. Всю свою жизнь он презирал воров, которые редко, но встречались среди нанайцев. Он их ненавидел. А тут вор в шкуре тигра…

— Я Тебя убью, не Амбана, а вора убью! Ты украл колхозное мясо.

Холгитон видел теперь только два желтых огня, весь мир сконцентрировался в двух желтых огнях. Он крепче сжал копье, сделал шаг — и вдруг исчезли эти желтые огни, они прыгнули куда-то вверх, к голубому небу, а пылающее лицо Холгитона оказалось в снегу. Он услышал глухой рев тигра и летний звон ос над головой.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Известие о том, что Токто из Джуена переехал в Хурэчэн и организовал там свой отдельный колхоз, сперва изумило районное начальство, потом возмутило.

— Ох этот Токто, баламут, черт бы его побрал, — рассердился председатель райисполкома. — Ултумбу, придется тебе поехать к нему, разобраться.

Ултумбу, не заезжая в Джуен, поехал напрямик в Хурэчэн.

— Ултумбу! Приехал? — обрадовался Токто. — Ну, бачигоапу. Как поживаешь? Долго ты не бывал у нас, говорят, ты болел. Правда это?

— Правда, Токто, — улыбнулся в ответ Ултумбу. — Желудок болел.

— Чем лечил? Скажи, может, когда и я заболею.

— В Хабаровске, у докторов лечился. Желудок вырезали.

— Вырезали? Да ты что сказки рассказываешь!

— Вырезали. Распороли живот, вытащили желудок и вырезали.

— И ты все видел?

— Нет, усыпили.

Весть, что у Ултумбу вырезали желудок и вылечили болезнь, молнией облетела стойбище. Мужчины, женщины и дети бежали послушать своими ушами эту потрясающую новость.

— Больно было?

— Не знаю, я же спал. Когда проснулся, болело.

— Врет, такого не может быть, — сказал кто-то.

— Ултумбу не врет, он честный…

— Кто это усомнился, подходи, — сказал Ултумбу.

Он расстегнул брючный ремень, дернул вверх рубашку, и все увидели длинный лиловый шрам на его животе. Мужчины поджали губы, женщины запричитали, заохали.

— Это да, — сказал Токто. — Когда я партизаном был, думал, что доктор Храпай только раны зашивает, не верил, что он углубляет раны и расширяет их, чтобы вытащить пули. Вот до каких дней дожили!

Ултумбу неторопливо застегнул ремень и сказал:

— Да, дожили, Токто, советскую власть не слушаемся, самовольно переселяемся на другое место, забираем колхозников и организовываем свой колхоз. Вот до чего дожили.

— Кто тебе сказал, что я колхозников переманил?

— Это неважно кто, важно, что ты законы нарушаешь.

— Никого я не переманивал, это ты запомни, человек с распоротым животом! — рассердился Токто и, как всегда в гневе, начал кричать: — Спроси людей, кого я переманил?

— Никого он не заманивал, — раздались голоса. — Тут все свои, харпинские. Из соседних стойбищ…

— Слышишь? Тут никого нет из Джуена! Я переехал сюда один со своей семьей, из соседних стойбищ собрал тех, кто не хотел переезжать в Джуен, и организовал колхоз.

— Почему об этом в район не сообщил?

— А чего сообщать? Хорошее дело сделал, собрал тех людей в колхоз, которые не хотели вступать, а ты приехал ругаться. Спасибо надо говорить, а ты с ругани начал.

— Все можно было решить по-хорошему, по закону, а ты самовольничаешь, вот это плохо. Почему ты переехал сюда? — Видя, что Токто замялся, продолжал: — Сбежал? От русской девушки сбежал…

— Ну, сбежал, хочешь, так называй. Я поссорился с ней, с Потой, Идари, потому не мог больше жить в Джуене.

— Ладно, живи здесь, работай. В районе расскажу все, думаю, согласятся. Только тебе дадут отдельный от Джуена план. Понял?

Чего же не понимать тут, Токто уже не один год работал председателем колхоза, знал, что такое государственные планы, выполнял их. Пусть дают новый план, он и тут его выполнит.

После отъезда Ултумбу Токто почувствовал себя совсем больным, в груди щемило: вспомнилась ссора с Потой и Идари, и заныло его сердце. Сколько лет прожили они в одном доме, никогда не сказали друг другу худого слова. Пота всегда считал его старшим братом. До самой смерти они прожили бы братьями, если бы не советская власть, потому что не будь ее, не приехала бы и эта разлучница с голубыми глазами, не стала бы между ними. Видишь ли, она строит новую жизнь. Пусть строила бы эту жизнь себе на здоровье, но не настраивала младшего брата против старшего, жену против мужа, дочь против отца.

Токто сел на берегу, подальше от людских глаз, закурил, и воспоминания нахлынули вновь.

Старый охотник возненавидел Нину Косякову после того, как сбежала Гэнгиэ. Он сразу смекнул, что тут не обошлось без Нины, что это она своими разговорами увлекла молодую женщину. Когда возвратилась Нина с фельдшерицей в Джуен, он стал избегать ее, решил ни в чем ей не помогать, об этом и сказал Поте.

— Я не могу не помогать, — ответил Пота. — Я советская власть здесь и должен помогать. А ты перестань на нее злиться.

— Никогда не перестану, пока Гэнгиэ не вернется к нам.

— Теперь уж не вернется.

На следующий день Пота с двумя охотниками стал возводить в сторонке от фанз и землянок какое-то дощатое сооружение. Всем любопытным он объяснял, что строит уборную. Так, мол, велит Нина.

— Ну зачем было строить? — спросил Токто, когда через некоторое время джуенцы вернулись к прежним древним своим привычкам справлять нужду под кустом.

— Она велела, я и построил, — ответил Пота.

— Как ты думаешь, неужто новую жизнь надо начинать строить с этой уборной?

— Кто ее знает, может, с этого и надо.

— Эх ты, на поводу пошел!

Так появилась первая трещинка в многолетней дружбе Токто и Поты. Но эта трещинка не испортила бы их отношений, если бы за этим не последовали новые удары, порой очень тяжелые. Вернувшись из тайги, Токто узнал, что Онага родила дочь в фанзе с помощью доктора, что без его и Гиды разрешения дали девочке имя. Разгневанный дед собрался идти к Нине Косяковой, но его остановил Пота.

— Поздно ругаться, — сказал он. — Наши женщины сами уговаривали Онагу рожать в фанзе.

— Какие это наши?

— Твоя жена и моя. Потом они уговорили меня бумагу выдать о рождении девочки, я выдал такую бумагу.

Токто никогда не бил жену, как это делали другие охотники, но сейчас готов был это сделать.

— Отец Гиды, ты сперва меня ударь, я первая начала уговаривать Онагу, — заступилась Идари за Кэкэчэ.

— Ты?

— Да, я зачинщица!

Токто глядел в горящие глаза Идари и не узнавал ее: он никогда не видел ее такой сердитой и такой красивой в своем гневе. «Да, она дочь Баосы! — подумал он. — Достойная дочь». А Идари, поджав губы, вызывающе смотрела в глаза Токто и ждала или словесного ответа, или затрещины.

— Ты забываешь наши обычаи, — ответил Токто, опуская глаза, — какая бы власть ни пришла, какая бы жизнь ни наступила, нельзя отрекаться от своих обычаев.

— Ага, ты не прав, при новой жизни какие-то старые обычаи должны исчезнуть, — сказал Пота.

Токто презрительно взглянул на него и усмехнулся:

— Вижу, ты уже под подолом женщин находишься.

Но тут Онага подала внучку, и старый охотник успокоился. На следующий день в фанзу заглянула Нина, поздоровалась, поздравила с возвращением.

— Весна наступает, товарищ председатель колхоза, — сказала она. — Много работы впереди.

— Сами знаем, — буркнул в ответ Токто. Ему совсем не хотелось говорить с этой настырной девушкой.

— Я не о колхозных делах, мы на женском совете решили…

— Это какой такой совет?

— Женский. Идари, Онага туда входят.

Токто взглянул на сидевшего рядом сына, будто спрашивая его: «Ты об этом слышал?» Потом глаза его переметнулись на Идари, на Онагу.

— Мы женские вопросы решаем…

— Тогда мое дело — сторона.

— Нет, так не выйдет, вы наш первый помощник.

— Пота твой помощник, он сельсовет.

— Сельсовет это одно, а колхоз другое. Женсовет решил, каждой семье надо завести огород.