Пять-шесть, семь, я за… – сказала она, но я продвинулся вперед и вынудил ее замолчать.

Она забыла о насмешках. Член в заднице повесомее любого чувства юмора. Глядя в расширенные от боли глаза Яны, я понимал это особенно четко. Она вцепилась в халат, и сунула пояс себе в рот.

Милый? – спросила откуда-то снизу Рина.

Я явственно вспомнил день, когда познакомился со своей нынешней женой. Она пришла на вечеринку со своим ухажером, но оставила того без малейших сожалений на лужайке у бассейна. А сама пошла со мной в одну из спален – это был богатый дом консула-ливанца, кажется, – и дала мне, стоя у окна. Свет мы не зажигали, и нас не было видно со двора. А вот мы видели и слышали все очень хорошо. Изредка мимо нас проходил этот парень и недоуменно говорил:

Милая?

Мы давились от хохота, словно два средневековых беса, раскрутивших голландскую девственниц на групповушку, отравление колодца и поджог коровника.

Рину облегало платье чуть ниже колена, и длинная нитка жемчуга, которую она обернула вокруг шеи несколько раз, но и тогда жемчужины лежали в ее декольте. Обула на вечеринку Рина туфли на высоком каблуке, и это, – несмотря на разницу в росте сантиметров в пятнадцать, – позволяло мне легко брать ее стоящей. Она обожала трахаться стоя. Мне нравилось. Пару лет спустя я понял, что это у нее с юности, – как и привычка без раздумий давать незнакомцам, – и начал ревновать. Но слишком поздно. Стены ловушки уже захлопнулись. И мне оставалось лишь молиться, чтобы ее дыра выплюнула меня, как кит Иону. Но пророку помог Бог, мне же рассчитывать приходилось лишь на себя самого. Я подумал обо всех тех мужчинах, что задирали юбку моей жены, трахая ее в подъездах, парках, и чужих домах на вечеринках, и пришел в ярость. Сдохни, сдохни, сучка, подумал я. Как же я ненавидел ее!

Но винить мне, кроме себя, было некого.

Если ты женишься на женщине, которая изменяет мужу с тобой, будь готов стать рогоносцем. Мистер Банальность. Во кто я, когда формулирую это. Тем не менее, я слишком долго забывал о банальностях, на которых стоит наш старый добрый мир. В частности, я забыл об одной из них, самой важной – на шлюхах не женятся. Беспримесное наслаждение легкостью, с которой тебе дает шлюха, быстро сменяется горечью сотен совокуплений, которые произошли у нее до тебя. Роман со шлюхой это все равно, что взболтать коктейль. Очень скоро сумбур осядет, и где-то в глубине вашего брака, подо льдом и красивыми цветными напитками, уляжется сама Опасность. Тяжелый слой огнеопасного спирта, погибель и разрушение.

И никакая вишенка, – пусть даже она отдает на вкус чудесным сексом и классными вечеринками, – этого не исправит.

Впервые в жизни я почувствовал горечь из-за того, что у меня нет детей и поклялся отомстить за это Рине.

Я трахал Яну уже без какого-либо стеснения, и мне было плевать, услышит ли нас Рина. На соседский участок она не вышла, лишь позвала меня еще несколько раз, да зашла в дом. Я попытался вспомнить, закрыл ли подвал. Странно, но я не чувствовал слишком тугого сжатия, хотя был в ней на всю длину. Область вокруг ее задницы проваливалась вокруг моего члена, как мокрый песок на пляже – вокруг ноги. Я открыл глаза

Ты что, не первый раз это делаешь? – сказал я.

Что именно, господин писатель? – сказала она.

Перестань меня так называть, – сказал я.

Я давно уже не практикую, – сказал я.

Дэвид Духовны в сериале про Калифорнию говорит то же самое, – сказала она.

Ты смотришь сериалы, – сказал я.

Сериалы вместо фильмов, комиксы вместо книг, и легкие наркотики, – сказал я.

Куда катится нынешняя молодежь, – сказал я.

Что еще остается девушке долгими зимними вечерами? – сказала она.

Сейчас лето, – напомнил я, и ее задница обдала меня, наконец-то, жаром.

Летом еще хуже, – сказала она.

Все раздеты, вообще из дому не выйдешь, – пояснила она.

Ой, что это вы делаете с бедной девушкой, – запротестовала было она.

Но меня было не остановить. Все эти женщины…

Они свели меня с ума и я намеревался продемонстрировать ей, на что способен сумасшедший.

Я вылетел из нее пробкой и вскочил ей на грудь. Преодолевая сопротивление, разжал зубы, и провалился в рот. Несколько движений там, после чего я вновь скольжу вниз по веревке. Опасный, хищный альпинист, вот кто я, и мои пальцы крючьями вбиты в гигантские горы ее грудей. Она даже не успела сжаться там, внизу, так что я влетаю без малейших препятствий. Нет, Яна явно была из тех, кто услаждает свой задний проход жемчугами. Я решил, что непременно стащу у Рины то самое ожерелье – порой она еще одевала его, – и всуну, по одному шарику, в Яну. До единого. А их там почти с полсотни. После чего, так же медленно, выну. Мыль об этом так раззадорила меня, что я вновь выскочил из ее низа, и навалился бедрами на голову. Она уже не сопротивлялась. Чувствуя это, я ослабил хватку, и, усевшись ей на грудь, позволил Яне щекотать языком мне брюхо. Грудь ее была горяча, и прикосновение моих голых ягодиц к ней чувствовалось мной непривычно и волнующе. Рина непременно наградила бы меня за это эпитетом «гомика». Рина всякого мужика считала голубым. Все дело в зависти, я считаю. Она просто не выносила мысли о том, что это ее трахают, а не она. Как для хорошего нациста всякий – достаточно еврей, так для Рины любой мужчина – подходящий кандидат в гомики. При этом без мужчин она себя не мыслила. Как и нацист – без евреев.

Ненависть к мужчинам и страсть к траху.

Вот два коня, разрывавшие на части мою жену.

Так в старину казнили цареубийц.

Щипок за ягодицу вернул меня на грудь Яны, где я сидел. Я стал глядеть на то появляющийся, то исчезающий под массивом моего члена розовый язык. Он и правда розовый, как изнанка влагалища.

Я слегка шлепнул Яну по щеке, и снова атаковал низ. Потом вернулся в рот. Будь она стройной, как Рина или любая другая моя женщина, у нас получалось бы значительно проще. Но Яна компенсировала это своим потрясающим умением разговаривать с членом. Их тактильный обмен информацией проходил в такой учащенной форме, что я почувствовал приближение еще одного Большого Взрыва. Больше всего мне хотелось сделать это в ее заднице. Вселенная через зад. Что может быть более актуальным в такой день, в таком месте, и с таким человеком, с горькой иронией подумал я. И, больше не раздумывая, дал облизать себя последний раз, а затем вломился ей в задницу. Она шестым чувством – чувством задницы – уже поняла, что нас ждет. И даже умудрилась слегка выгнуться. При ее комплекции это была жертва похлеще сорока рабов с лошадьми и золотыми украшениями. Подрубленные священным топором жреца, они падали один за другим, как подломленные ветви. Провожая их взглядом, я пустил в ее нутро воды белой великой реки.

От ее мерцающей поверхности отразились солнечные блики.

34

Над городком появилось Солнце.

Как всегда после неожиданной и короткой бури, погода вновь стала чудной. Природа, словно истеричка, уже и сама не понимала, что это на нее нашло. И нашло ли? Только беспорядок во дворах свидетельствовал о буре неопровержимо. Как и след на стене от брошенной бутылки – о приступе пьяного бешенства истерички. Я поймал себя на странной мысли.

О чем бы я не думал, я думал о своей жене.

Значило ли это, что я люблю ее? Нет. Я ненавижу ее, знал я наверняка. И был влюблен в Юлю, которая, как на грех, куда-то запропастилась. Но Рина действительно всплывала у меня в мозгу, как проклятый поплавок, по любому поводу. Она вжилась в меня, как омела в дуб. Это только для друидов, ведьм, и экзальтированных идиотов омела – загадочное колдовское растение. Спросите любого биолога. Омела это растение паразит.

И моя жена-паразитка, вросшая мне под кожу, обожала омелу.

Впервые я подумал, а не убить ли мне ее? Терять, судя по тому, что находилось у нас в подвале, нечего. А трупы.... Что же, тела это всего лишь мусор. И его убирают. Я подумал, что через два дня, когда городок заполнят отдыхающие, их тоже ждут нелегкие два-три часа уборки. Из всего поселка сейчас обитаемы были от силы семь-восемь домов.