И Яна всасывала в себя всю Вселенную.

Она всасывала в себя меня, времена и пространство. Яна проглотила наш городок, и выпила реку. Она, легко покусывая, взяла в рот планету и галактику. Слизала с меня четыре с половиной миллиарда лет всего времени Вселенной. Проглотила всю неисчислимую материю Вселенной. Яна проглотила все сущее. И когда она дошла, наконец до исходной точки, Вселенная вновь стала меньше зернышка.

И опять произошел Большой Взрыв.

Так мир появился заново.

33

Я лежал, наслаждаясь только что сотворенный мной Вселенной.

Слушал дождь, обонял запах земли чувствовал дуновение ветра и пот, высыхающий на моем теле. Так, должно быть, чувствовал себя Он на седьмой день творения. Но я был в более выигрышной ситуации. У меня в ногах лежала женщина.

– А вы знаете толк в устном творчестве, господин писатель, – сказала она.

Кап, – сказала тяжелая капля, бросившаяся с разлету в окно.

Повтори это с моим членом во рту, и цены тебе не будет, – сказал я.

Хи-хи, – сказала она.

Дзынь, – еще раз сказало окно.

Я понял, что буря заканчивается, раз уж можно расслышать единичные удары капель в окно. Небо выжимало себя до конца постиранным полотенцем рачительной хозяйки. Я погладил Янину голову. Она все еще лежала внизу. Я приподнялся и увидел, что она сказала все это с моим членом во рту. И что ей цены и правда нет.

Давай побудем так, – сказал я.

Она согласно промычала и слегка кивнула, слегка удерживая меня остро отточенными зубами. От этой манипуляции у меня снова встал. В комнате стало светлее, и я подумал, что сейчас городок представляет собой, должно быть, ужасающее зрелище помойки, по которой прошелся Чингис-хан. Бумага и вырванные с корнем столбики оград белеют костями убитых горожан, а ямы в земле свежи, словно недавно выкопанные могильные ямы. Такими пестрит все центральное кладбище Кишинева, их копают впрок. И им не приходится долго ждать хозяина. Или хозяйку.

Я вспомнил, наконец, о покойницах, и слегка застонал.

Она приняла это за приглашение, и погладила меня зубами. Да-да, я не оговорился. Она пускала по члену струю горячей слюны, и шла по течению зубами, словно в попытке снять с него тончайшую стружку. От этого возникало ощущение поглаживания. Острого, пронзительного, и опасного. Но такого чувственного. Если бы я сохранил в себе хоть какие-то остатки писательского честолюбия, то непременно написал бы об этом книгу – о том, как она сосала. Но я выдохся. Так что мне оставалось лишь прислушиваться к тому, что происходит у нее во рту, и описывать процесс прямо и без обиняков. Может быть, я нашел бы себя с ней в документалистике? Сами понимаете, все эти глупые никчемные мысли стойкости не прибавляли. Но она творила чудеса, и пару минут спустя я перестал думать о чем-либо, кроме своих ощущений. Превратился в огромный кусок кожи. Но не той, из которой делают заплатки на локтях и коленях – грубой, морщинистой, часто подверженной псориазу, – а нежной кожей из области паха. Или вообще той, из которой шьют изнанку дыры. Сплошное ощущение.

Откажи мне в этот момент слух, зрение, речь, я бы даже и не заметил.

Пока она сосала мне, я отказывался от любого восприятия мира, кроме тактильного. Член становился моим проводником в мир. Он заменял мне две руки и я ощупывал им мир, словно улитка – рожками. Нервные окончания парализовались, тело действовало на свое усмотрение, плюнув на команды мозга, и я дергал руками и ногами, словно обезглавленная курица. Издалека, изредка – как будто выныривая на поверхность чтобы сделать вдох, – я слышал ее торжествующее сопение. Она посвистывала как сирена или стеллерова корова, заполучившая в свои жирные складки моряка. В один из таких моментов я неловко дернул рукой и почувствовал под ней что-то твердое и большое. Это была ягодица.

Я усилием воли вернул себя в мир земного притяжения и центральной нервной системы.

После этого пробежался по ягодице пальцами, и угодил одним из них во что-то пульсирующее, выпуклое и горячее. Неужели, подумал я. Но ее дыра – и мне уже удалось это выяснить, – была, скорее, неприметной дыркой посреди залежей жира. Еще несколько секунд, – она в это время с силой бросалась ртом к основанию моего члена. – ушло на то, чтобы понять, где я нахожусь. Я вежливо стучал в нее с черного входа. Задница Яны, я говорю, конечно, о самом входе, а не ягодицах, напоминала раскрытый цветок, вырубленный сумасшедшим скульптором из мяса. Я приподнял ее голову, за волосы, – как отрубленную, – и заглянул в ее срамной угол. Она была прекрасна там. Если бы я мог, я бы вырезал ее анус и нервные окончания, – окровавленной розой, – и поставил в морозильную камеру холодильника. На нем завсегда застыли бы снежинки, и окровавленные льдинки, но даже это не испортило бы красоту ее задницы. Что самое удивительное, отсутствовал какой-либо запах. Вообще. Даже дыра ее издавала лишь слабый аромат одиночества единственного лузера привилегированной школы. Но задница оказалась стерильно чиста. Словно роза, но роза из золота, созданная большим искусством и терпением мастеров.

Эту задницу ковали, должно быть, сто ангелов.

Я так и сказал:

Твою задницу, должно быть, ковали сто ангелов.

Ах, господин писатель, – ответила она, орудуя у себя во рту пятерней, – ваши слова сводят бедную девушку с ума.

Мы рассмеялись. Я первый раз видел женщину, которая дрочила себе рот.

Ты хотя бы совершеннолетняя? – спросил я, с трудом переворачивая ее на бок, единственная доступная нам для секса поза.

Делай это так долго, как умеешь, и мы отметим мое восемнадцатилетие вместе, – сказала она.

Поедем на выходные в горы? – сказал я.

Смотря как трахнешь меня сегодня, – сказала она.

Ну и как давно ты трахаешься туда? – сказал я, пытаясь раскрыть ее изнутри ладонью.

Ты что, из комиссии по расследовании антиамериканской деятельности? – парировала она.

А ты не так проста, какой кажешься, – сказал я.

Осторожнее, – слегка взвизгнула она.

Убийца, – сказала она страстно.

Что за намеки? – спросил я, остановившись.

Перестал крутить рукой и выжидающе посмотрел на нее. Она выдержала взгляд. Что же. Вероятно, она и в самом деле имела в виду чересчур энергичные движения рукой, и ничего больше. Так что я, ухватившись двумя руками за ее ягодицу, приподнял ее, и вошел. Клянусь всеми святыми, это было падение корабля Одиссея в воронку меж Сциллой и Харбидой. Она меня буквально всосала. Я начал двигаться, не только взад и вперед, но еще и – насколько позволяли ее объемы – совершать круговые движения бедрами. И все это время она покусывала себе губы, и называла меня господином писателем.

Только тогда я понял, что она сумасшедшая.

И именно в этот момент мы услышали, как у моего дома остановилась машина.

Мы замерли и взглянули друг на друга выжидающе. На виске Яны я заметил несколько капель пота. Они намочили прядь волос, и благодаря ей девушка выглядела невероятно женственно. Мы бесшумно дышали, широко раскрыв рты, каждый – всем телом. Я попытался выйти, но она неожиданно крепко ухватила меня за запястье. Пальцы у нее были удивительно тонкими для толстухи. Я в который раз подумал, что все мои женщины обладают аристократическими кистями рук.

Может, это одна пара рук, переходящая от одной женщины к другой?

Я дернулся было взглянуть, не Рина ли это приехала, и если да, то похожа ли она на памятник Венеры из Милоса, но пожатие Яны не ослабевало, и я даже почувствовал легкую боль. Что же. Дверца машины хлопнула и, пока кто-то на каблуках, – моя уверенность в том, что вернулась Рина, лишь возросла, – продолжили интимное знакомство. Яна закатила глаза, ей нравилось. Шаги стихли, и я услышал, как Рина зовет:

Милый?

По крайней мере, она хотя бы была жива. В свете событий последних двух дней это само по себе здорово. Яна беззвучно рассмеялась, и еле слышно прошептала.

Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать.